Сирена в котелке
Шрифт:
Однако мне было суждено иное. В вестибюле музея я столкнулся с паном Печуркой. Он выходил с выставки, но, увидев меня, решил вернуться, чтобы показать мне картины, которые ему больше всего понравились.
Уже сам этот факт меня удивил.
— Неужели вправду что-то на этой выставке заслужило ваше признание? — спросил я.
— Конечно. Все в первом сорте, совсем не то, что в прошлом году. Все мне очень понравилось, и каждому, кто дурное слово скажет об этой выставке, я вынужден буду заявить, что он хомут из глубокой провинции, позавчера привезенный в мешке. Выставка состоит из двух частей: полезной и для смеха.
В полезной мы имеем виды
Тут мы остановились перед картинами, названными «композиции зональные».
— А к какой группе вы относите эти произведения, пан Теось?
— Ясное дело, что к полезным.
Тут я должен отметить, что данные произведения вызывают наибольшее количество оговорок у посетителей. Для профанов это всего лишь разноцветные круги, эллипсы, квадраты и ничего больше.
Мое удивление еще больше выросло, когда я увидел, что приятель с огромным удовлетворением всматривается в композицию.
— Я вижу, пан Теось, — сказал я, — что вам это действительно нравптся.
— Многоуважаемый пане — бывший лапотник — этого наверняка не поймет, но ответственный съемщик, который не раз и не два ремонтировал трехкомнатную квартиру с кухней, сразу видит, что это пробы колеров, которые маляр выставил для клиентов. И скажу вам, что это хороший мастер делал.
Возьмите, к примеру, этот канареечный колер, какой опрятный, а? Для прихожей без окна отличный цвет — светлый. Тот фиолетовый годится молодоженам для спальни.
Тем красным кабинет можно побрызгать — цвет модный, и маляр поймает на него не одного клиента. Только удивительно, почему маляр свою фамилию внизу написал без адреса. Хотя, впрочем, адрес можно у швейцара узнать.
— Ну, а что вы скажете о работах наших художниц? Как вам нравятся Здроевская-Маевская, или Матущик-Цыганская, или Подошка-Кохова, или Бельская-Творковская?
— Конечно, очень нравятся, а особенно то, что они парами эти ландшафты махают, таким образом сберегается половина времени. Пока Бельская вид малюет, Творковская шарлотку печет. Пока Матущик «Мертвую натуру» кисточкой красит, Цыганская носки штопает. И наоборот.
Таким образом культура и искусство развиваются и мужья не ворчат.
Одновременно одна другой советы дает, что можно рисовать, а чего нельзя.
А вот совсем другое дело — этот вид: одинокая женщина рисовала и что вышло?.. Ландшафтик-то антигосударственный.
— Неужели?
— То-то и оно. Какая подпись под ним фигурирует?
— Ну, «Столовая».
— Правильно. А что мы здесь видим? Зеленые опухшие типы с дикими глазами — утопленники не утопленники, повешенные не повешенные, отворачиваются от столов и, хотя, как мы видим, они совсем распухли от голода, не только есть столового меню не могут, но даже смотреть на него не хотят. Разве это картина современная? Когда каждому известно, что в столовых теперь кормят прилично. Или возьмите вот этот портрет брюнета, тоже нарисованный одинокой женщиной. Носа несчастный не имеет, зато вся рука у него черной краской вымазана. Знаете, как это произошло? Мужчина, который позировал для портрета, вышел в конце концов из себя и пальцем, вымазанным в черную краску, лично дорисовал себе брови и усы: боялся, что художница забудет и портрет выйдет не похожий.
— А какую картину из выставленных здесь вы считаете самой лучшей? — спросил я, желая прервать необоснованные выпады
Пан Теось взял меня под руку и энергично сказал:
— Пойдемте, я вам покажу!
Мы вошли в следующую залу. Быстрым шагом пан Печурка подошел к большому полотну, названному «Звездочки народного гуляния», и, показав пальцем, крикнул:
— Эту!
Удивление мое было безгранично. Картина представляла собой какое-то непонятное для профана видение художника. Пятна, линии, геометрические фигуры, вверху что-то вроде куска ваты, все это перепутано и перетыкано бело-красными флажками.
— Пан Теось, я должен вам признаться, что не понимаю этой картины, не знаю, почему это «Народное гуляние», а, к примеру, не «Вид народного праздника в Кутпе с птичьего полета»?
— Вы говорите, как темная масса, — сказал пан Печурка. — Картина — прима, жизненная.
— Неужели вы видели такие народные гуляния?
— Видел.
— Где?
— В Милосне перед войной. Товарищ мой, некий Орпишевский, женился. Свадьба продолжалась целую неделю. Поначалу все было хорошо. Но на четвертый день я именно такую картину увидел. Перипа по потолку сама ходила. Тесть был без головы, а его голову молодая держала под мышкой. Фата, закуски, стулья, букет, гости, все перемешалось. А на пятый день показались и зеленые черти. Точь-в-точь как тут. Жизненная картина!..
?? ?? ??
?? ?? ??
? ?
Ван-Гог
?? ?? ??
Проходили мы с Геней как-то раз мимо Народного музея, что на Аллее Третьего мая, и смотрим — невозможные толпы народа толкаются у входа. Я спрашиваю у какого-то типа:
— Уважаемый, что тут случилось? Соль дают?
— Точно не знаю, но вроде какой-то художник ухо себе отхватил.
Ну, мы тоже вошли из любопытства.
Оказалось, что действительно был случай с ухом, но несколько десятков лет тому назад. Заграничный художник, по фамилии Ван-Гог, отрезал себе ухо, а потом собственноручно нарисовал себя с забинтованной головой. Было ли так действительно или дирекция музея умышленно эти сказки по Варшаве распустила, чтобы публику на выставку затянуть, потому что как раз много картин этого мастера завезли, — неизвестно.
Факт фактом, что ни уха, ни даже портрета с ушной перевязкой на выставке нет, а публика лезет, как в кино на «Рио Браво» или на «Великолепную семерку».
Номер, значит, прошел, информация и пропаганда подействовали, но никто не жалуется, потому что ландшафтов действительно хватает и все отработаны аккуратно, с большой затратой материала. Краски лучшего довоенного качества на некоторых видах в палец толщиной. Как нам объяснил какой-то проводник, Ван-Гог имел в связи с этим серьезные перепалки с товарищами по профессии, которые спорили с ним, как нужно выполнять художественную работу. Какие-то Жорж Герата и Поль Гоген, тоже художники, даже ругали его:
— Жирно рисуешь, таким манером никогда не останешься при своих, расходы тебя съедят. Вдобавок клиентуру нам портишь, она потом ропщет, что у нас полотно просвечивает.
Но он не дал себя уговорить, на одного из них, уж не помню, на кого — на Герату или на того Гогена, — бритвой замахнулся. В общем скандал был невозможный, но ремесленник совестливый не дал этим портачам подбить себя на халтуру. И результат такой, что по сей день наш глаз на его картинах с удовольствием отдыхает, потому что краска держится, как стена без всяких осколков и трещин, а о Герате и Гогене никто до сих пор в Варшаве и не слыхал.