Сиреневая книга, или Предиктивные мемуары
Шрифт:
– Суч муч [10] ? – усомнился Чапа у Наглера.
– Хум хау [11] , фак-перефак! – отвечал тот. – Все тебе хиханьки да хаханьки, и муслимами их погонять, по большому счету, некорректно. Поддержка у них вполне себе крестоносная. У нас, пожалуй, любителей курултая побольше будет раза в два.
– Ты еще любителей учпочмаков скажи, – усмехнулся Рамиль, – тогда можешь смело весь личный состав в муслимы записывать.
– Ну, я вообще все ем с удовольствием, – сказал Чапа, – хоть бигмаки, хоть эчпочмаки. Самсу могу кока-колой
10
Так много (нарочито ломаный английский)
11
Кому как (нарочито ломаный английский)
– Можно подумать тут кто-то сейчас по-другому бы сделал, – заметил Ходырев. – Чечен, вон, уже ливерной колбасе молиться готов, привези вам свинью, никто не откажется.
– Ну почему не откажется, – сказал Рамиль, – харам всё-таки.
– Да, ладно! На войне же не считается, – засмеялся Наглер. – Выделываешься просто, зная, что пустой разговор, и все. Харам! Рамамба хару мамбурум! И мужики твои сейчас ничем не побрезгуют. Бонда неделю вискас ел, не замяукал же.
– Глаза только поменялись, – пробормотал Чапа еле слышно, – а так – да, ничего. Он теперь и мыша сожрёт, не поперхнётся.
Чечен и Рамиль покатились со смеху. Наглер осуждающе уставился на них.
– Что глаза? – услышал всё-таки Ходырев. – Я не разобрал.
– Да так, ерунда, – быстро ответил Наглер, показав за спиной кулак, – аллергия высыпала. Всё прошло потом. Ты продолжай, продолжай!
Ходырев посмотрел в молескин, почмокал губами, нашел нужное место. Помолчал, читая про себя, поднял глаза на собравшихся комодов [12] и действительно продолжил:
– Чтобы добиться перелома в затянувшемся конфликте, необходимо ведение активных боевых действий, развитие наступления и продвижение как минимум до административных границ по состоянию на март прошлого года. А это все, при условии наличия неприемлемого для противника размера потерь, позволит упрочить наши позиции на переговорах по международному при…
12
Комод – командир отделения
– А можно я скажу? – послышалось вдруг от двери. Все повернулись на голос и замерли. На пороге стояла чёрная фигура в балахоне. За спиной сверкало грозовое небо. Из-под огромного капюшона блестели стеклянные глаза. Лица не существовало. В наступившей тишине стало слышно шум дождя и матюки с первого этажа.
Бонда снял промокший дождевик и балаклаву [13] , прокашлялся, протёр очки, внимательно осмотрел присутствующих, брезгливо скривил верхнюю губу и продолжил:
13
Балаклава – трикотажная шапочка-подшлемник, закрывающая лицо.
– Ты, товарищ Ходырев, конечно прав – сделать размер потерь неприемлемым. Красиво говоришь, пафосно. Фурманов просто. Только здесь публика другая. И ты не на Пафосе. А потери могут быть различными. И по количеству, и по структуре… потерявшихся. И не только там, но и здесь.
– Да погоди ты, – остановил он приподнявшегося было Ходырева, – дай договорить-то!
Китайцы считали победой над врагом не его уничтожение. Они полагали победой ситуацию, когда враг становился другом. А нам сейчас хотя бы остановиться, не усугублять. Нахуя нам здесь Палестина?
– Бонда, – вкрадчиво заключил Ходырев, – говоря другими словами, ты предлагаешь прекратить?… Отказаться от всего, за что полегло столько народу? Эти люди тебе недороги?
Голос его крепчал и, с каждым словом, звучал все угрожающе: «Ты к чему клонишь?!! Мы за мир и лапки кверху?»
– А вот не надо передергивать, – взвился Бонда, – я теми же словами тебе говорю: я предлагаю эффективное ведение боевых действий, а именно адресное уничтожение иностранной военной силы любыми результативными способами. Хоть мышьяком в коффэ. И активную информационную поддержку. Вплоть до хитрой работы с пленными. Война, блядь, до победного конца вам нужна? Конца, на котором мы тут уже давно крутимся? И с которого хотелось бы, наконец-таки, слезть. Не «на конец», а «наконец». Слитно пишется, а то масло масляное, нехуй ржать, бандерлоги! Все, политинформация закончена. Людям отдыхать надо.
Ходырев сложил бумаги в портфель, внимательно осмотрел всех присутствующих, смачно плюнул на пол и вышел. Наглер встретился взглядом с Чеченом, тот покачал головой и прокашлялся.
– Вот и вышел гражданин, достающий из штанин, – сказал Чапа. – Надо Ходыреву ружжо подарить, заместо его пукалки, и отправить за речку. Пусть воюет.
– Я б за такую пукалку две своих отдал не глядя, – заметил Наглер, – таких уже лет пятьдесят не делают. Я одно не понял, глава наш с какого момента нарисовался?
– Я вообще в ту сторону не смотрел, – пожал плечами Чапа, – честно говоря, продремал половину. Но тут галдели так, что и внизу слышно.
Бонда догнал Ходырева в коридоре. Взял сзади за рукав и прошипел, уткнувшись в ухо:
– Ну что, прапор? Всё записал? А ты не думал, что здесь как бы… передовая? И люди гибнут. Ты сам, что, горец? Или Кащей? Так у нас тоже есть специалисты… по иголкам в яйцах. Не задумывался? Не провоцируй! У тебя своя война, а у нас своя. Таких как ты, в городе три батальона, меряйтесь там языками, а здесь я мозги засирать не позволю… Выбей нам то, что уже который месяц просим… по вооружению и по людям. По людям, а не по алкашне, которую ты сюда подгоняешь. По спецам. А замотивировать я их и сам постараюсь.
Глава 23. Деформация
Все серьёзные жулики и бандиты являлись чьими-то агентами, и было… как-то «нецелесообразно» их «закрывать».
То есть, периодически давая расклады наверх, можно относительно спокойно заниматься любой противоправной деятельностью. Индульгенция. Причем сливать только то, что нужно конкретному индивидууму для его персональной хозяйственной деятельности. Заезжих конкурентов, например, или вышестоящего подельника.
Да и сами органы обандичивались. Оправдывались профессиональной деформацией. Мол, кого мы по работе чаще видим, не нормальных же людей?