Сиреневые ивы
Шрифт:
Недолго довелось мне воевать в 55-м гвардейском танковом полку этой бригады, но сердце мое переполнялось гордостью, когда слышал, с каким восхищением и благодарностью говорили мотострелки о танкистах этого полка. Они бесстрашно вырывались за передний край своей обороны, расстреливали и давили гитлеровцев, останавливая их атаки. Это настоящая гвардия! Победа рядом, сейчас каждому особенно хочется дожить до нее, но никто не щадит себя в бою...
Сегодня снова услышал о славных делах моего бывшего сослуживца по 55-му гвардейскому танковому - старшего лейтенанта Александра Филимонова. В предшествующих боях на берлинском направлении
Используя скрытые подходы к городу вдоль шоссе, гитлеровцы крупными силами при поддержке десятка тяжелых штурмовых орудий навалились на оборонявшийся здесь батальон бригады. Обстановка создалась критическая, наши бойцы начали отходить, тогда командир бригады полковник Борисенко перебросил сюда роту Филимонова, только что вышедшую из ожесточенного боя. Филимонов приказал танкистам занять исходную позицию для контратаки, а сам бросился в цепь отходящих мотострелков на фланге батальона, остановил их, сообщил, что подошли танки, они не кинут батальон в беде. Ободренные бойцы снова залегли, встречая атакующего врага яростным огнем и уже не боясь ни за открытый фланг, который обтекали фашисты, ни приближения десяти бронированных крестатых машин.
Филимонов быстро условился с комбатом о взаимодействии и, прикрываясь окраинными городскими постройками, умело вывел свои танки во фланг врага. "Фердинанды" вместе с пехотой уже готовы были ворваться на позиции батальона, когда от меткого огня наших танкистов с фланга запылало сразу несколько фашистских машин. Враг пришел в замешательство, штурмовые орудия его развернулись и открыли ответный огонь, однако гвардейцы Филимонова, используя маневренность тридцатьчетверок, снова обошли врага и нанесли новый жестокий удар. Через несколько минут боя у окраины города пылало восемь "фердинандов", лишь два штурмовых орудия успели ускользнуть в лес. И тогда танкисты стремительно обрушились на вражескую пехоту. Боевые порядки гитлеровцев смешались от вида несущихся на них грозных советских машин. Поднялись в атаку и наши мотострелки. Фашисты начали разбегаться, многие бросали оружие и сдавались в плен.
Жаль, не было у меня лишней минуты заскочить в полк, хотя бы пожать руки боевым товарищам, поздравить с успехом. Честно сказать, я им сегодня завидую и очень жалею, что меня не было с ними в этом бою.
Пора собираться, сегодня в ночь предстоит еще одно задание. Сражения пока не закончены, но у меня - да, видно, не только у меня одного - такое предчувствие, что это последнее большое сражение войны...
– Мне бы хотелось только добавить, - сказал в заключение
Александр Павлович Рязанский, - что уже на следующий день,
первого мая, остатки немецко-фашистских войск, разгромленных
нашим корпусом в районе Беелитц - Цаухвитц, начали сотнями и
тысячами сдаваться в плен. Армии, генерала Венка прорваться
в Берлин так и не удалось Последнюю попытку уйти на запад
уцелевшие фашистские части предприняли второго мая, но и они
вынуждены были сложить оружие Всего на участке корпуса было
взято в плен свыше двадцати тысяч человек. А вечером того же
дня мы получили из штаба армии сообщение: "Берлин взят
нашими войсками. Над рейхстагом развевается Красное знамя". Владимир Возовиков, Владимир Крохмалюк. "Тигры"
Однажды в Белгородской области гостили писатели-фронтовики. Их устные рассказы и стихи люди слушали часто под открытым небом - на рубежах бывшей Огненной дуги, где когда-то они - рядовые, сержанты, лейтенанты - стояли насмерть, перемалывая ударные войска фашистов, которые летом сорок третьего года Гитлер бросил в наступление на Курск. Вместе с хозяевами побывали гости и на Прохоровском поле, ставшем могилой для целой танковой армии захватчиков. Под синим июльским небом шелестели спеющие хлеба, колосья кланялись людям, а молчаливый полковник, приотстав от спутников, словно бы с недоверием оглядывал поле, что-то искал на нем и не находил... Да неужто это оно самое, Прохоровское поле?..
На огромном пространстве - серая пелена, застлавшая горизонт. Тучи пыли, взметенной разрывами бомб и снарядов, тысячами гусениц и колес; тучи дыма, чада и копоти от работающих моторов, от горящих танков, самолетов и автомобилей; в полдень - мглистые, грозные сумерки, в полночь - кровавые сполохи на тучах от горящих селений. И гул грозовой, давящий душу гул, не смолкающий ни ночью, ни днем... Таким оно запомнилось ему на всю жизнь, Прохоровское поле...
Полковник наклонился, взял горсть земли - ее запах помнился ему с того времени, когда, контуженный и оглушенный, падал в черную бездну и земля обняла его, прикрыла собой от рваной стали, хлеставшей по артиллерийской позиции. Это длилось, может быть, минуту, может быть, пять или одно мгновение - до конца очередного авиационного налета. Горячий терпкий запах земли был первым ощущением, когда пришел в себя и, напрягая силы, встал во весь рост над краем огромной воронки с единственной мыслью: цела ли его пушка, последняя на батарее?..
Сейчас земля пахла тоже терпко и горячо, но то был мирный, с детства знакомый запах родной алтайской степи. Полковник растер сухой чернозем, и пальцы его ощутили зазубренный кусочек железа. Он взял другую горсть земли, и снова в ней нашелся осколок. Взял третью - в ней оказалась потемневшая от времени винтовочная пуля.
Да, это оно - Прохоровское поле.
Подошли спутники, молча рассматривали на ладони полковника ржавый металл войны. Некоторые тоже брали землю, и почти каждый находил в ней железо. Кто-то негромко спросил:
– Да как же вы тут устояли? Железные, что ли, были? Или заговоренные?
– Обыкновенные, - глуховато ответил полковник.
– Обыкновенные наши ребята стояли тут. И наступали они же, обыкновенные...
Он замолк, прислушиваясь к ожившим в памяти голосам, и для спутников его вдруг озарились новым светом стихи, которые два часа назад читал им этот офицер с Золотой Звездой на кителе - поэт Михаил Борисов:
...И снова,
Как будто воочью,
Услышав,
Как трубы трубят,
Увижу за черною ночью
В бессмертье идущих ребят...
Ночь с десятого на одиннадцатое июля сорок третьего года помнится ему в подробностях - она действительно была черной, и ни одна звезда не проглядывала сквозь дымную мглу, застлавшую небо. Ночами гигантская битва не прекращалась, она лишь приутихала, словно набиралась сил, чтобы во всей ярости разгореться с рассветом. Уже много дней их дивизион стоял в лесах неподалеку от Прохоровки, и шесть суток с юга медленно, неотвратимо наползала гроза. И вот пришел час, когда им самим предстояло пойти ей навстречу.