Сириус Б
Шрифт:
– Хороший ты парень, Петя!
– говорил Митроха.
– Все разъяснил старику в два счета.
– Я Вася.
– Да какая теперь разница, Петя-Вася? Давай-ка лучше выпьем за католическое Рождество! Удачно они его в своем календаре расположили.
– И не говори, Митроха. Такой как бы разогрев получается перед настоящими праздниками. Ну, что? За твоих нигде не прописанных курей? По одной за каждую?
– А можно.
Силантий понял, что праздник пора останавливать, потому, что если еще хоть немного промедлить, на предприятии придется объявлять выходной, но воспоминания все никак его не отпускали...
После возвращения
Все его однокашники уже давно завершили свои гопничекские карьеры, отсидели кто по три, а кто и по четыре года, и теперь, уже обремененные большими рабочими семьями, трудились здесь же. Они тайно радовались приходу Силантия на ЗТЛ, так как этот приход говорил о правильности их прямого как железнодорожная рельса жизненного пути и сильно укреплял их уверенность в своем личном завтрашнем дне.
Они почти открыто недолюбливали Силантия, смеялись над ним во время своих бесконечных перекуров и распития спиртных напитков, крутили за его спиной пальцами у виска и за глаза называли его "космонавтом".
Это привело к тому, что Силантий постепенно замкнулся в себе и практически перестал разговаривать с окружающими людьми. Лишь иногда он мог сказать встречному человеку: "Чего встал на дороге? Не видишь - я транспортирую чугун к опокам? Уйди!".
Да и о чем ему было говорить с бывшими гопниками? Обсуждать скучные футбольные матчи? Ругать Горбачева? Хвалиться вчерашней попойкой и жаловаться вместе с ними на похмельную головную боль? Нет, это было выше его сил, и Силантий умолк надолго (он тогда думал, что навсегда).
Рабочую карьеру Силантий начал вот на этой самой экспериментальной малоразмерной домне, которая отливала теперь плачущих ангелов и увеличивала тем самым общее благосостояние Подкрышена-Крысовского.
Домна эта была необычной и стояла раньше в специальном цеху, куда пускали только по специальным пропускам. Она была рассчитана на сверхвысокие температурные режимы и просто запредельные давления, так как изначально предназначалась для плавления сложных многокомпонентных металлургических смесей. Из этих смесей изготовлялись причудливые малоразмерные отливки, которые, работающие на ней литейщики между собой называли "свистульками", "зигзагами" и "махаончиками".
– А что это за свистульки такие?
– спросил однажды Силантий у дежурного технолога.
– Это переходники между блоками наведения баллистических ракет, - ответил дежурный технолог.
– Ракета стартует, набирает скорость, преодолевает ПРО противника, а затем срабатывает такая вот свистулька, происходит разделение, а потом...
– Я в курсе, - прервал технолога Силантий.- И происходит полный и окончательный "Ах".
– Ну да, - сказал технолог.
– Окончание процесса можно описать и так.
Силантий нахмурился. Казалось, что эти ракетные компоненты есть ни что иное, как продолжение издевательства сотворенного над ним в самом начале жизненного пути. Ведь только отверженный и обозленный на все и всех космонавт мог бы посвятить оставшуюся жизнь изготовлению таких вот ракетных свистулек.
Для чего предназначались "зигзаги" и "махаончики" Силантий узнавать не стал, и вскоре, по собственному желанию, перевелся в цех ширпотреба.
Этот цех был оборудован четырьмя древними слабосильными домнами старого образца,
В цеху ширпотреба работали одни алкоголики и Силантий кое-как сошелся только с тогдашним Митрохой (им приходилось много общаться по работе, так как алкоголики работали неохотно и мало, и вся работа по выплавке чугунных вазонов ложилась на их плечи).
Постепенно Силантий втянулся в новую жизнь, начал курить "Беломор" и выпивать с Митрохой после выдачи авансов и получек. Во время этих безобидных попоек Митроха смешно балагурил, не давая собеседнику и слова сказать, часто и много шутил, и ему даже иногда удавалось вызвать на лице Силантия (которое постепенно покрывалось густыми усами и окладистой бородою) мимолетное подобие улыбки.
Иногда Силантию казалось, что настоящая живая жизнь такой и должна быть. Да, романтические литературные герои однажды его подвели, подвели крепко, но больше он такого допускать не собирался. Иногда, по выходным и праздничным дням, он кое-что все еще почитывал, но всегда при этом презрительно улыбался, грубо и небрежно заламывал листы на закладках, а после прочтения засовывал уже больше ненужные книги в большой и пыльный шкаф. Засовывал, чтобы больше уже никогда к ним не возвращаться.
Единственным, что напоминало о его прежней жизни, был большой портрет Гагарина, который так и висел у него в комнате - прямо над школьным письменным столом. "Гагарин ни в чем не виноват, - думал Силантий, всматриваясь в открытое улыбчивое лицо первого космонавта Земли, - ему просто повезло с ростом и весом".
Силантий уже собирался кое-как дожить свою жизнь, а потом успокоиться на одном из окраинных кладбищ Боброва, как вдруг его судьба удивительным образом изменилась. Причем произошло это словно бы в каком-то фантастическом романе - неожиданно, в один короткий и ослепительный миг.
Это случилось прямо под Новый Год, 30-ого декабря. В тот день Силантий пришел на работу пораньше, быстро облачился в уродливый огнеупорный костюм из жесткого, пропитанного специальным составом, брезента и, погромыхивая грубыми, подкованными железом, башмаками направился в доменный цех. В цеху горело дежурное освещение, было тихо, и только на широких лавках, выставленных в правильное каре вокруг стола для игры в домино, лежали постанывающие цеховые алкоголики. Митрохи нигде не было видно.
Силантий уже давно приметил, что алкоголики, несмотря на все, что случалось с ними вчера, всегда являлись на рабочие места вовремя (а иногда и несколько раньше положенного времени). Они могли приползти к проходной на четвереньках, но прямо перед турникетом, невероятным усилием воли, поднимались на ноги и твердым шагом проходили мимо дежурных вахтеров, которые провожали их понимающими взглядами, так как многие из них и сами были горькими пьяницами. Затем алкоголики подходили к железному ящику с прорезью, совали в него свои пропуска, а потом снова опускались на четвереньки, и ползли теперь уже ни от кого особо не таясь к своим рабочим местам. Оказавшись в нужном цехе, они подползали к столу для игры в домино, где с тяжелыми похмельными стонами и проклятьями раскладывались по лавкам и начинали дожидаться окончания смены.