Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея
Шрифт:
«Ларош хотел меня убить! У него в руке было ружье, и он обзывал меня бастардом! – вспомнилось парню. – Потом я очнулся в фаэтоне, живот страшно болел. А он держал мою голову на коленях!»
Жюстен твердо решил расспросить сиделку, как только та вернется, но вместо Корнелии в комнату вошел полный лысоватый мужчина в очках, болтавшихся на самом кончике носа. И он тоже был в белом халате.
– Здравствуйте, юноша! Слава Богу, вы пришли в себя. А то мы с вашим отцом боялись худшего!
– С моим отцом? – неуверенно повторил Жюстен.
– Гуго Ларош –
Все еще очень слабый, Жюстен удивленно захлопал глазами. Леон Фоше присел с ним рядом, послушал пульс.
– Я вас прооперировал в тот же вечер, – сказал он. – На войне приходилось делать и не такое, но я – не дипломированный хирург. Я старался как мог. Благодаря опиатам вы не чувствовали боли, но в четверг у вас поднялась температура и пришлось ее сбивать.
– А где мсье Ларош?
– Вынужден был уехать – дела на виноградниках. Пока вы были тут, его жеребец стоял в одной конюшне с моей лошадкой, старенькой, но еще очень бодрой. Гуго говорит, вы любите лошадей и что он сделал из вас знатного наездника!
Жюстен кивнул, а потом задал вопрос:
– Какой сегодня день?
– Воскресенье, второе июля.
– Я должен был быть в казарме, в Сент-Этьене, еще в пятницу утром! Решат, что я дезертир!
– Не надо так волноваться, юноша! Этот вопрос решен. По поручению вашего отца кто-то из прислуги в Гервиле забрал из деревенской таверны вашу военную форму и вещи, а я отправил вашему командованию справку о состоянии вашего здоровья, с объяснением причин.
Доктор несколько раз повторил «ваш отец», и для Жюстена слышать это было дико. Он тихонько вздохнул – не знал, что и думать.
– Не хотелось бы вас чрезмерно утомлять, – продолжал доктор Леон Фоше, – но один вопрос все-таки задам. Почему вы не уведомили Гуго, что собираетесь вечером наведаться в поместье? Почему пришли кружным путем, со стороны конюшен? По его словам, он приметил на лугу, возле загона с жеребятами, лису, прицелился – и тут, откуда ни возьмись, вы! Несчастный случай, который мог стоить вам жизни. Все было так, Жюстен?
Тон у доктора был доброжелательный, и назвал он его по имени, однако было видно, что Леон Фоше встревожен.
– Если ваши версии не совпадут, мне придется проинформировать жандармерию, несмотря на нашу с Гуго многолетнюю дружбу.
Жюстен какое-то время неотрывно смотрел на яркую листву магнолий за окном. Вот с ветки взлетела пестрая птичка… Он заговорил, осознавая важность каждого слова:
– Доктор, все было так, как рассказал мсье Ларош. Пока я служил у него конюхом, он не знал, что я его сын. Но всегда обращался со мной хорошо.
– Ладно! Это то, что я хотел услышать, – сказал доктор, вставая. – Теперь отдыхайте! Корнелия скоро принесет вам обед. Славная женщина – добрая и прекрасно готовит. Вместе мы быстро поставим вас на ноги!
– Спасибо вам за все, доктор. Вы меня спасли.
– И я очень этому рад. Сказать честно, я еще никогда не видел моего
Фоше вышел из комнатушки, которую оборудовал специально для пациентов, которые по состоянию здоровья нуждались в уединении, или же для тех, кому полагалось выздоравливать под медицинским присмотром. Но объяснить самому себе, почему он соврал врачу, Жюстен не успел.
– Бульон и яичко всмятку для нашего молодца! – еще из коридора жизнерадостно защебетала Корнелия.
В сотнях миль от Шаранты, на просторах Северной Атлантики, проснулась и Элизабет. Рядом тихо разговаривали, то и дело повторялось слово «чудо». Все тело у молодой женщины болело, голова была тяжелая. Как она вообще оказалась в кровати, на сухих простынях и в ночной рубашке?
– Слава Богу, она очнулась! – словно издалека донесся дрожащий от тревоги голос Бонни.
– С плохими новостями можно подождать! – отозвался другой голос, мужской.
– Чудо, что она вообще уцелела!
Это – Жан, его звучный голос… Элизабет повернула голову и увидела, что дядя стоит возле кровати и лоб у него перевязан. Рядом – капитан парохода.
– Шторм кончился? – удивилась она. – Так тихо, и корабль почти не качает.
Бонни беззвучно заплакала, вытирая нос скомканным в шарик платком. Жан кашлянул и отвел глаза. И никто больше не говорил про чудо… Элизабет приподнялась на локтях. Был в этой картине недостающий элемент. Но какой?
– Где Ричард? Где мой муж? Я хочу видеть Ричарда! Бонни? Дядя Жан? Кто-нибудь, ответьте!
По трагическому выражению лиц она все поняла. Захотелось кричать, но горло перехватило, и из груди Элизабет не вырвалось ни звука. Капитан счел необходимым сообщить ей плохие новости лично.
– Мадам, примите наши искренние соболезнования – мои и экипажа «Гасконь»! Ваш супруг и один из матросов стали жертвами гигантской волны, которая могла переломить корабль или его потопить. Чудо, что пароход вообще уцелел. Мсье Джонсон и мой старший матрос Поль Борен погибли на глазах у офицера, которому вы, мадам, обязаны жизнью. Он вовремя увидел волну и успел увести вас туда, где было безопаснее. Приказал схватиться покрепче за поручень и заслонил собой. Слава Богу, крыша галереи смягчила удар при обрушении волны, но этого хватило, чтобы вы потеряли сознание.
– А еще ты наглоталась воды, – добавила Бонни.
– Но что случилось с Ричардом и тем матросом, что был с ним? – спросила Элизабет. – Я их видела, они шли мне навстречу!
– Вода обрушилась на палубу с такой силой, что их попросту смыло за борт. И, судя по всему, унесло далеко от парохода. Утром мы спустили шлюпки в надежде их разыскать.
У Элизабет не было слов, чтобы выразить свое смятение и горе. Она не плакала – замерла, опираясь на локоть, и была очень бледна. Мокрые распущенные волосы липли к щекам.