Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея
Шрифт:
– Корабельный врач тоже сомневается, – кивнула Элизабет. – Но, как бы то ни было, на маленькую сестричку Луизона страшно смотреть! Худенькая, почти прозрачная, и все время требует маму. Бедная девочка! Бонни, я минут на пять выйду на палубу, подышу, а ты, если получится, дай травяной настойки их отцу.
Бонни шагнула в сторону, давая ей пройти, и ласково потрепала Элизабет по плечу.
– Ты очень сочувствуешь этому молодому вдовцу, верно? И детям.
– А как иначе? Мсье Моро напоминает мне папу, когда тот остался с маленьким ребенком на руках, –
Анри Моро, о котором шла речь, похоронил жену за неделю до той даты, на которую они назначили свой отъезд в Гавр. Она умерла от сердечного приступа. Но Анри, несмотря на горе, все же решил иммигрировать, потому что с Америкой были связаны все их мечты о лучшей, счастливой жизни.
– Благодаря им, отцу и детям Моро, я поборола свою печаль, Бонни, – тихо произнесла Элизабет и стала подниматься по лестнице, которая вела на палубу.
После того жуткого шторма всем пассажирам воспрещалось покидать каюты, поэтому Элизабет могла плакать, сколько ее душе было угодно. Есть она отказывалась. Бонни не отходила от нее ни на шаг, но утешить молодую женщину не получалось. Жан регулярно навещал их, но не задерживался – больных среди пассажиров третьего класса было много, и медперсонал нуждался в любой помощи.
– Да, трудно, но должен же кто-то это делать! – повторял он всякий раз. – Самое тяжелое – это выносить ведра с отходами, менять простыни, поить больных кипяченой водой. Капитан отрядил для уборки четверых матросов, и эти парни работают как заведенные: условия в твиндеке – ужасные, о какой гигиене речь? Наверняка из-за этого люди болеют.
Элизабет слушала – и не слышала, закрылась в своем горе. Но однажды утром Бонни тоже вызвалась помогать и вечером рассказала подруге, что увидела в спальном отсеке «для бедных».
– Господи, Лисбет, как их всех жалко! Дети кричат, а одна пожилая дама – та плачет от стыда, потому что у нее диарея… И еще этот бедный вдовец, мсье Моро! Постоянно мается рвотой, и его дети тоже. Мальчику девять, зовут Луизон, а девочке, Агате, – пять. Крошка зовет маму – просто сердце разрывается!
На следующее утро Элизабет встала с кровати. Надела юбку и блузку, достала из чемодана сшитую когда-то Антуаном Дюкеном тряпичную куклу.
Бонни, хоть и удивилась, но радоваться не спешила.
– Зачем ты достала куклу? Хочешь, чтобы я на время дала ее крошке Агате?
– Я хочу сама дать ей куклу! – отвечала Элизабет.
– Тебе не обязательно туда ходить. Мало того что зрелище не из приятных, но ведь можно и заразиться… Трюм если и проветривается, то самую малость.
– Если тебе эта работа по силам, Бонни, то и мне нечего сидеть и жалеть себя. Хочу делать что-то полезное, как вы с дядей Жаном!
Восторга девочки, когда ей вручили куклу, хватило, чтобы оковы печали и уныния спали с сердца Элизабет. Исхудавшая, бледная, с белокурыми кудряшками, Агата снова стала улыбаться.
– Очень давно, когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, эта кукла меня утешала! Ведь моя мама тоже улетела на небо, – шепнула она
– О мадам, спасибо! Спасибо!
Элизабет этот момент запомнился надолго – такой искренней была признательность девочки. На нижней койке лежал мальчик постарше, с коротко стриженными волосами, кареглазый. Он тронул молодую женщину за юбку, обращая на себя ее внимание.
– Спасибо, что вы так добры к моей сестре, мадам! Это Агата, с которой вы только что говорили. А на соседней койке – наш папа.
Так Элизабет познакомилась с Луизоном, исхудавшим от постоянных проблем с желудком и недостаточного питания. В тот же вечер она подарила мальчику своего бережно хранимого оловянного солдатика.
– Он станет твоим талисманом! Когда я была совсем маленькая, мне его подарил мальчик твоих лет. Меня тогда оставили одну в спальне старинного замка, и мне было очень страшно. Смотри, он стучит в барабан!
Зачарованно глядя на фигурку, Луизон улыбнулся, и эта детская улыбка оказалась лучшим успокоительным для истерзанного женского сердца.
Стоя на корме, Элизабет жадно вдыхала свежий воздух. Она смотрела на пенный след, оставляемый кораблем на воде, которая сегодня была красивого бирюзового оттенка. Пахнущий йодом ветерок развевал прядки темных волос, выбившихся из-под ее головного платка.
– Мадам Джонсон?
Подошел капитан. Поклонился, приветствуя Элизабет, и она развернулась к нему лицом.
– Могу я вас потревожить, мадам? Это ненадолго.
– Ну конечно! Я решила немного отдохнуть. Только что я спрашивала у матроса, скоро ли мы прибудем в Нью-Йорк. Может, вы знаете больше?
Его ответ был оптимистичным, но очень уклончивым.
– По моим расчетам, мы прибываем в пятницу, 14 июля, то есть с десятидневным опозданием. Слава Богу, в воскресенье мы повстречали рыболовецкое судно и передали с ним послание портовым властям в Нью-Йорке. Все, кто ждал «Гасконь», – родственники пассажиров, друзья – наверняка уже отчаялись!
– Я согласна с вами, капитан. У меня в Нью-Йорке приемные родители, и мы с мужем так радовались, строили столько планов! Первым делом – венчание в церкви, потом – подыскать себе квартиру. Я до сих пор не знакома с отцом Ричарда. Его мать умерла двенадцать лет назад.
– Сочувствую вам, мадам, – любезно отозвался капитан. – Надеюсь, месса по вашему супругу и Борену, которую отслужил наш капеллан, принесла вам хоть какое-то утешение.
– У меня было странное чувство. Как если бы вместо меня на мессе присутствовал другой человек, а я – я была далеко, – призналась Элизабет. – Но я от души вас благодарю, капитан!
– Со своей стороны, мадам, хочу выразить вам свое восхищение и уважение. Самоотверженность, с какой вы заботитесь о больных в твиндеке, – выше всяческих похвал, учитывая, что вы сами в трауре. Мсье Дюкен и его невеста тоже оказывают нам неоценимую помощь, как и другие волонтеры. И я заговорил об этом неслучайно, мадам: у меня хорошие новости!