Сирота
Шрифт:
На другой день старшие воспитанники опять ушли на "подсобку".
Лешка слышал, как ребята, уходя, со смехом кричали Валету:
— Смотри не переутомляйся! Береги здоровье!
Валерий Белоус никогда не отличался усердием. Если ему поручали какое-нибудь дело, он старался уклониться; если работали все, он всячески отлынивал и, как говорила Ефимовна, только дым мешком таскал.
Но он привык быть в центре внимания. Его выдумкам и выходкам иногда смеялись, иногда нет, но он не ощущал отчужденности, которая отделила теперь его от остальных. Валерия
— Нельзя! — решительно сказал он и, как бы в раздумье, добавил: - А то, может, из тебя и правда паразит выйдет…
Галчата, провожавшие каждый выезд Метеора, засмеялись. Валерий покраснел и ушел на пустырь.
Людмила Сергеевна, все эти дни незаметно наблюдавшая за Лешкой и Валерием, заколебалась. Белоусу наказание принесет пользу, он все-таки очень ленив, а для Горбачева, очевидно, чрезмерно. Она подозвала Лешку:
— Я ухожу в гороно. Проследи, пожалуйста, чтобы малыши зря в кабинет не бегали. А то начнут рыться в гербарии, разглядывать и переломают все.
— Хорошо! — с готовностью и радостно закивал Лешка.
Конечно, это нельзя было назвать настоящей работой, но Лешка исполнял ее так старательно, что не подпускал галчат даже на пять шагов к двери, не только в самый кабинет. Валерий подошел было тоже.
Лешка заступил ему дорогу:
— Нельзя!
— Чего это — нельзя? Я к директорше.
— Ушла. И велела никого не пускать.
— Да чё ты врешь? А то как….
Жанна издали увидела, что они застыли друг против друга в напряженных позах, и крикнула:
— Валерий! Опять?
Белоус оглянулся и разжал кулаки.
Людмила Сергеевна вернулась часа через три с незнакомой высокой женщиной.
Взгляд и рукопожатие Елизаветы Ивановны были твердыми, как у мужчины. Людмила Сергеевна решила, что это свидетельствует о характере по-мужски твердом и энергичном. В глубине души она считала, что без мужского влияния воспитывать детей нельзя — вырастут чувствительными слюнтяями. Воспитательницы были хороши, но, пожалуй, чересчур мягки, и появление педагога с настоящим характером было очень кстати.
Собственный характер Людмиле Сергеевне настоящим не казался.
Одета Елизавета Ивановна была просто и строго: белый воротничок, синее платье в белый горошек. Единственное, что не вязалось с обликом новой воспитательницы, — это ее косы. Выцветшие, жидкие, они были заплетены по-девчоночьи, в две косицы, и связаны на затычке в смешной, разъезжающийся узелок. Улыбалась она скупо, одними губами, вытянутое лицо оставалось неподвижным. Впрочем, Людмила Сергеевна и не была уверена, что это улыбка, — так мимолетно и неуловимо было движение губ. Они обошли все помещения. Елизавета Ивановна изредка задавала вопросы, и по этим вопросам было заметно, что порядки в доме ей не нравятся.
— Ну, знаете… — и значительно умолкла.
Потом, вернувшись в канцелярию, она взяла список воспитанников и попросила рассказать, кто и какие преступления или проступки совершил до поступления в детдом.
— Какие преступления? — удивилась Людмила Сергеевна. — Это же дети!
— Да, конечно. Но, прежде чем попасть в детский дом, они какое-то время были без надзора и могли приобрести преступные привычки. Чтобы с ними бороться, нужно их знать. — Говорила она немного в нос и так отчетливо и правильно, что знаки препинания в ее речи ощущались, как каменные столбы в деревянном заборе.
Людмила Сергеевна подумала, какие преступные привычки приобрели Люся или Славка, и возмутилась. Еще у старших могли быть в прошлом какие-то нехорошие поступки, но она ни о чем не допытывалась, считая, что чем меньше человеку напоминать о прошлом, тем скорее оно угаснет для него самого.
— Пойдемте, я вас познакомлю с ребятами, а какие они, узнаете сами. И прошу вас поменьше их расспрашивать. Дети не любят, да и не к чему.
Группа старших уже вернулась с подсобного участка и успела пообедать, но в спальнях, кроме галчат, никого не оказалось.
— Ну конечно, забрались в "клуб", — сказала Людмила Сергеевна.
– Пойдемте за сарай.
— За сарай? — удивленно подняла брови Елизавета Ивановна.
— Ну да, они пустырь своим клубом называют. Что поделаешь, лучшим пока не обзавелись.
— И вы с этим миритесь?
Людмила Сергеевна искоса взглянула на нее и, помолчав, ответила:
— Нет. Да ведь это ничего не меняет.
Возле конюшни Тарас, сидя на деревянном обрубке, сшивал узеньким ремешком шлею.
— Вот один из группы, Тарас Горовец, — сказала Людмила Сергеевна.
— Ты почему работаешь, а не отдыхаешь? — спросила она у Тараса.
Тот удивленно поднял голову.
— Так я ж отдыхаю! Разве это работа? — показал он на шлею.
— С тобой сговоришься! — улыбнулась Людмила Сергеевна, и они пошли за сарай.
У дальнего угла сарая, где особенно густо разросся бурьян, Яша, Брук и Митя Ершов, лежа на животах, уткнулись в книги. Неподалеку от них лежал Лешка. Книги у него не было, лежал просто так — смотрел в небо и следил за неторопливыми редкими облаками.
Остальные ребята, кто сидя, кто лежа, расположились группой в узкой полоске тени, отброшенной полуразрушенной стеной сарая, и лениво перебрасывались отрывочными фразами.
Заметив Людмилу Сергеевну и незнакомую худую женщину, они замолчали.
— Ребята, — сказала Людмила Сергеевна, — вот ваша новая воспитательница. Она будет заменять пока Ксению Петровну.
— Здравствуйте, дети. Надеюсь, мы подружимся, — сказала новая воспитательница.
Ей нестройно ответили.
— Меня зовут Елизавета Ивановна. А как вас зовут, я скоро узнаю.