Сиротская доля
Шрифт:
Николай Васильевич сделал испуганное лицо, завертелся на стуле и покраснел.
— Гости? Я не знал, Наташечка… Я не могу, я уйду. Я, ты знаешь, стесняюсь. И притом девицы… Я и говорить с людьми разучился. При девицах очень стеснитель но. Я уйду, Наташечка, как хочешь. Я приду к тебе в другой раз…
— Ведь у меня не бал, дядя Коля; странный вы человек. Нечего стесняться, все свои… Не пущу я вас. Я так вам рада!.. Не пущу ни за что!
Николай Васильевич умолк и как-то съежился. Он действительно разучился быть с людьми и испытывал не только
Вскоре в комнатку Наташи вошли две девушки — Андреевы, свеженькие, миленькие. Подруги звонко, радостно расцеловались. Полились расспросы, разговоры, рассказы.
— Надя, Люба, как я рада вас повидать.
— А, вот как ты живешь, Наташа? Это твой дядя? Очень приятно. Мы вас знаем давно. Наташа вас так любит. Она всегда ждала вас в приюте. И мы все это знали.
Николай Васильевич переконфузился до слез, кланялся и только говорил: «Да-с, да-с, верно-с…» Он забился в угол комнаты и, казалось, готов был лучше провалиться сквозь землю, чем завести разговор с девицами. Наташе стало жаль его, и она занялась подругами. Обе девушки жили хорошо, спокойно у своего дедушки и работали на сторону. Наташа рассказала кое-что про свою жизнь.
— Знаешь ли, Наташа, я встретила недавно Анюту Мухину, — вдруг вспомнила Люба.
— Ну, что? Воображаю, что она тебе порассказала. Чудеса?.. — спросила Наташа и превратилась вся во внимание, приготовившись услышать сказку из «Тысячи и одной ночи».
— Нет, ты ошибаешься… Ты и представить себе не можешь, как жизнь ее обманула… Стала она худая, бледная… Похудела, подурнела… Грустная какая, и не узнать ее.
— Да неужели? Что ты говоришь? Может ли это быть? Что с ней? Как мне ее жаль!
— Правда, правда… Ее мать уже больше не живет у этой графини… У них там вышла какая-то история. Анюта заплакала и сказала: «Ах, в жизни так много горя через роскошь-то».
Как жаль Анюту! Бедная-бедная!.. Как она радовалась на свою жизнь, как ждала богатства и счастья, печально говорила Наташа.
— Я ее звала к себе. Она сказала: «Никуда не пойду и видеть никого не хочу»… Уж не знаю, что с ней случилось. Конечно, много на свете злых людей. Может, мать ее оклеветали перед графиней… Может, Анюта не сумела графине угодить… Графиня-то капризная, важная…
— Да, да, есть очень капризные барыни, — сказала Наташа и вспомнила Елизавету Григорьевну.
Ах, как жаль Анюту! Даже вспомнить не могу. Правду говорила Верочка Тимофеева, что через золото чаще всего слезы льются.
— Аня Ястребова замужем, живет хорошо. Муж у нее тихий, работящий, любит ее. Какой у нее сынок славный… Ну вот точно ангельчик. Ты поди к ней, Наташа, она рада будет.
— Некогда… Моя жизнь тяжелая. Надо теперь работы искать.
Хозяйка принесла маленький пузатый самовар… Гости стали пить чай. Пришла хозяйка, веселая старушка, всех оживила и развеселила своими шутками. Только Николай Васильевич жался в угол и ни слова ни с кем не говорил.
— Да что это ты, отец святой, такой молчаливый… Иди-ка
— Нет-с… Я после, ничего… Я не хочу чаю, — конфузливо отнекивался Николай Васильевич.
— Иди, иди сюда, батюшка. Потеснее-то — подружнее…
Николай Васильевич совсем растерялся и молчал.
Уже стемнело, когда гости разошлись. Ушла хозяйка. Наташа осталась вдвоем с Николаем Васильевичем. Он вдруг вздохнул весело и облегченно — точно у него гора свалилась с плеч, и живо заговорил:
— Прекрасно, Наташечка, весело сошло твое новоселье… Прекрасные девицы твои подруги… Так обстоятельно рассуждают… Сейчас видно, что девицы с образованностью…
— Ну, дядя Коля, выто все молчали… Точно бука… улыбнулась Наташа.
— Я ведь, Наташечка, не привык к обществу девиц… Очень стеснительно с ними говорить… Только весело у тебя… Компания очень приятная.
— Тесно очень, еле повернулись. Все-таки хорошо, что у меня свой уголок. А помните, дядя Коля, далекое время… Наши музыкальные вечера на кухне у дядя Пети?
Да, да… Вот что, Наташечка… Я, того… Вспомнил… Может быть… Того… Поиграть бы.
Николай Васильевич засуетился, достал из кармана подрясника узелок и развернул его дрожащими руками.
— Флейта, флейта! — воскликнула Наташа и захлопала в ладоши, — милый, старый дружок.
Да, это была старая флейта и старые потрепанные ноты. Сколько воспоминаний встало из прошлого… Девушка смеялась и готова была заплакать.
— А можно поиграть? — застенчиво спросил Николай Васильевич.
— Можно, конечно, можно!.. У меня хозяева хорошие, добрые… Ничего не скажут. Сыграйте, дядя Коля. Какая мне сегодня радость. Добрый вы, дядя Коля! — весело сказала Наташа.
Она оживилась — глаза ее блестели и лицо горело, Раскраснелось.
— Вот ты и веселенькая стала, Наташечка… Право, как я рад, что захватил флейту-то… Я не решался. Думал и то и се, и что хозяева не дозволят играть… Флейта-то… Оно беспокойно… Вот Марья Ивановна и Липочка не любили.
— Играйте, играйте, дядя Коля. Николай Васильевич заиграл.
Дребезжащие, заунывные звуки старой флейты точно жаловались на какое-то горе, плакали о чем-то… Наташа откинула голову назад и мечтала… Дверь в комнату приотворилась и оттуда выглянуло несколько голов.
Николай Васильевич окончил и сказал:
— Спой, Наташечка…
— Я уже давно не пою…
— Ничего, спой «Среди долины ровныя».
— Хорошо, только я боюсь как бы не испугать всех.
Наташа запела. Это был теперь сильный, звучный, молодой голос, отдавшийся во всех уголках маленькой квартирки…
Наташа пела долго и много. Хозяйка и хозяин слушали и отирали глаза. «Точно ангельское пение», — говорила старушка.
Долго пела Наташа. Николай Васильевич проиграл все, что только знал… И эти двое одиноких людей пережили отрадные минуты. И хозяева были очень довольны — послушали пение и музыку. И в крошечном бедном углу можно переживать хорошие минуты.