Сиротская доля
Шрифт:
— Понять не могу твоего поведения! Очень стыдно и нехорошо так вести себя, Петрова!
— Что сделалось с нашей «незнайкой», с нашей тихоней? Она, наверно, с ума сошла. Смотрите, какая она белая, точно мукой посыпана! Губы-то как у нее дрожат… Отчего она так закричала? Испугалась, что мальчишка на флейте заиграл. Какая она смешная! Вот-то глупая! — судили и рядили воспитанницы между собою, посматривая на Наташу, стоявшую около своего места.
А у наказанной девочки в это в время в стриженной головке проходили, как в панораме одна картина за другой. Неожиданно заигравшая во дворе флейта напомнила ей недавние лучшие
ПОСТУПЛЕНИЕ В ПРИЮТ
Шесть месяцев тому назад Наташу Петрову привела в приют тетка.
Маленькая стриженая девочка тихо озиралась большими испуганными глазами в незнакомом месте и хваталась дрожащими руками за платье своей спутницы. Как ни тяжело жилось ей в семье тетки, особенно последнее время, но там все было знакомо, там бывали и светлые дни, а здесь все чужое, неведомое, и как ей всегда говорили тетка и сестра, ее здесь порядком приструнят и воли не дадут.
— Тетя Маша, я домой хочу, — прерывающимся голосом прошептала Наташа, прижимаясь к тетке.
— Что, голубушка, боишься?.. Не умела ценить родных, не умела быть благодарной… Поживи-ка в чужих людях… Не раз вспомнишь наш дом… Увидишь и колотушки и обиды; не раз поплачешь, тогда вспомнишь, что тетя да Липочка доброму учили, — запугивала девочку расходившаяся женщина. Это была особа высокая, полная, с лоснящимся лицом, покрытым веснушками.
Наташа дрожала, как в лихорадке.
— Тетя Маша, возьмите меня домой, — шептала она, сквозь подступившие рыдания.
— Ничего, поживешь и здесь… Тебя давно пора прибрать к рукам, — пугнула ее еще раз тетка и стала униженно кланяться начальнице, которая вышла в приемную.
— Уж вы не оставьте ее своею милостью, госпожа начальница. Она сирота… Не я ее растила. Девочка баловная, ни к чему хорошему не приучена… С ней надо строгостью.
Начальница удивленно посмотрела на говорившую и, подойдя близко к Наташе, погладила ее по голове.
— Ты будешь умной и доброй — и мы станем любить тебя, — сказала она. — Не плачь, милая, тебя здесь никто не обидит. У нас много девочек, и они живут весело и счастливо…
— Эти девочки хороши в людях, а дома с ними сладу нет, — снова заговорила тетка. — Уж не знаю, как и Бога благодарить за то, что Он помог устроить ее в казенное место. Намучались мы с ней… Конечно, оно извинительно: росла без матери, совсем избаловалась.
Начальница снова перевела удивленные глаза с этой полной, энергичной женщины на хрупкую фигурку маленькой испуганной девочки, казавшейся такой забитой и покорной, и в голове ее мелькнуло: «Неужели эта женщина не могла исправить и хорошо повлиять на эту девочку, а эта крошка с большими умными глазами уже такой дурной, испорченный ребенок?!»
Наташа
Начальница старалась успокоить и ободрить маленькую девочку. Она гладила ее по голове и говорила ласково:
— Не плачь, душечка, постарайся быть доброй и послушной, и тебе везде будет хорошо.
— Старайся всем угождать; держи твой острый язычок на привязи, да не говори вечно дерзости, как дома, — добавила от себя тетка.
Начальницу удивляла эта женщина: как будто она привела свою племянницу на суд, а не в училище. Другие, особенно матери и отцы, которые приводили в приют девочек, никогда не выставляли на вид их дурного характера, их недостатков, проступков; напротив, все старались наговорить о своих детях как можно больше хорошего; эта же, нисколько не жалела, не щадила ребенка.
— Будете ли вы брать к себе девочку по воскресеньям и праздникам? — спросила начальница.
Наташа вздрогнула, пододвинулась к тетке, охватила ее обеими руками и впилась глазами в ее суровое лицо: так много выражалось в этой немой мольбе.
Холодная женщина осталась непреклонна.
— Нет, нет! Мы люди бедные, занятые… Брать девочку — это такие хлопоты, такая обуза… Средств у нас нет… Мы так рады, что устроили ее в казенное место…
— А навещать ее кто-нибудь будет? Станете ли вы приходить к ней? У нас по воскресеньям от часу до трех дозволены свидания с родными… Можно и побаловать детей, принести булочек, гостинцев…
— Где уж нам приносить гостинцы!.. Пожалуй, навещать изредка будем…
Наташе хотелось заплакать, крикнуть, что дядя Коля непременно будет часто приходить к ней, будет приносить гостинцев — он обещал ей, — но спазмы сдавили горло девочке, и она не могла произнести ни слова.
Тетка ушла, равнодушно поцеловав племянницу и много раз повторила ей на прощанье приказание «вести себя хорошо, не дерзничать и держать язычок на привязи».
Наташа осталась одна-одинешенька, среди чужих людей; она точно застыла, замерла, больше не плакала и не говорила о своем горе.
Начальница взяла ее за руку, провела через две комнаты и открыла дверь. Девочку оглушил шум звонких голосов, крики и стукотня. При их появлении все смолкло и вошедших окружила толпа девочек разных возрастов.
Навстречу им поднялась старушка с худощавым строгим лицом. Она что-то вязала, сидя около длинного стола.
— Надежда Ивановна, вот вам новая воспитанница Наталья Петрова, — сказала начальница, — переоденьте ее в казенное платье. А вы дети, будьте с ней поласковее. Она маленькая и, конечно, ей тяжело.
Начальница ушла. Та, которую называли Надеждой Ивановной, углубилась в чтение какой-то книги; читая, она вязала, почти не глядя на работу.
— Возьмите девочку и познакомьтесь, — сказала она шумливой толпе. — Тише, тише, дети. Не кричите так… Вы ведь не торговки на базаре… Как вам не стыдно!
Старушка снова углубилась в чтение.
— Новенькая! Новенькая! Какая смешная, пучеглазая… Стриженая, точно мальчик, — кричали девочки и теснились все ближе и ближе к Наташе.
— Как твоя фамилия, новенькая? — подскочила к Наташе маленькая, шустрая черноглазая девочка, с глубокими ямочками на полных румяных щеках.