Система Ада
Шрифт:
– Удумал опять чего?
– без особенного любопытства поинтересовался Зотов.
– Конечно, удумал, - хищно осклабился его собутыльник.
– Давай проверим твою правнучку. Зови ее сюда.
– Федор, ты что?
– даже до каменного Зотова стало доходить, что ничего хорошего не предвидится.
– Федор, я те...
– Зотов сунул руку в карман.
– Не тронь пушку, идиот! Ты что, не понимаешь, что ли, - она же от кого-то из них брюхатая. Она же человека вынашивает и, если не... Ну, ты понимаешь.
Они снова выпили, покурили, еще раз выпили. Высеченный из подземного известняка Зотов казался крепче благополучного кругломордого Дудко, но и известняк разъедался изнутри каким-то адским зельем, которое они пили пополам с "Бексом" и отдельно.
Зотов сунул себе в рот четыре пальца и со второй попытки у него получилось оглушительно свистнуть. На зов явился охранник с автоматом.
– Давай ее сюды бстро, немдленно...
– Кого, Иван Васильевич?
– Ну, ее... Эту... мою...
– Екатерину Игоревну?
– Во! Немдленно.
– Одна нога здесь, другая там!
– более четко приказал Дудко.
Миша закрыл глаза. Этого не должно быть, этого не должно быть, этого не должно быть! Он понял, что может напрячься, самостоятельно оттолкнуть табуретку из-под собственных ног, самостоятельно прекратить все мучения. И он понял, что сам не в силах сделать это.
– Васильич, а тебе что, неинтересно узнать, какое я тебе слово загадал?
– 'спросил Дудко, коротая ожидание.
– Ну какое?
– Пр... При... Пре-сти-ди-жи-та-тор, - выговорил он по складам.
– А что это за херь?
– Ну, так, я... хер его знает, что это за херь. Кате не нужно было присматриваться, догадываться о том, что тут происходит и что должно произойти. С диким криком она повернулась, чтобы убежать, но охранник с автоматом намертво встал у одного выхода из грота, а длиннорукий Дормидонтыч - у другого.
– Стоять, Катька, стоять, - не очень внятно пробормотал Зотов.
– Это нужно. Все чрз это пршли. Все...
– его уже понемногу клонило в сон.
– Что вы... что вы делаете?
– она растерянно переводила взгляд с Зотова на Дудко и обратно.
Она в этот день велела Лене принести ей тушь для ресниц и тени для век. Просто так, чтобы не забывать - она женщина. Сейчас ей, как женщине, и предлагали чудовищное мужское развлечение. И она не замечала, как потекшая от слез тушь двумя черными полосами по щекам придавала ей самой облик какого-то чудовища.
– Отпустите их, пожалуйста, Иван Васильевич, Федор Федорович. Я вас прошу, ну, пожалуйста.
– Нет, - мотнул головой Дудко.
– Ты лучше скажи...
– Ну я прошу вас... Я требую! Отпустите их, сволочи, вы, оба! Это мои ребята. Я с ними сюда попала. Я беременна от...
– От кого из них ты беременна?
– сощурившись,
Катя молчала. Она уже поняла, что сейчас ей предложат сделать какой-то страшный выбор между чужой жизнью и смертью.
– Молчишь, - кивнул Дудко.
– Ну слушай, сучка. Чтобы стать нашей, чтобы сладко есть и пить и чтобы ребеночка нормально родить, ты сейчас подойдешь и выбьешь табуреточку из-под ног того, кто тебе из них больше нравится. А другой пока еще немного поживет. А может, и подольше поживет, мы еще не решили.
– Нет.
– Катя опустилась на колени. Она чувствовала, что сейчас потеряет сознание. Она хотела это. Но проклятый спасительный обморок не приходил.
– Нет.
– Подойдешь и выбьешь.
– Дедушка...
– Да, прaвнyчка. Ты должна это сделать.
– Нет!
– А если нет, - усмехнулся Дудко, он, кажется, трезвел на глазах, - а если нет, то вон, Дормидонтыч сейчас спляшет у тебя на брюхе гопака.
Катя оглянулась, увидела, что палач изменил свою позу и сделал один шаг в ее сторону. Вид этого мрачного автоматического исполнителя говорил - он точно спляшет, совершенно запросто.
Чтобы не видеть его, она перевела взгляд на приготовленных к казни ребят. Взгляд беспомощно молил:
"Ну что мне делать, чтобы не сойти с ума?"
И Миша прочитал его. Для успокоения он сказал себе без тени сомнения, что после смерти обязательно попадет в какое-нибудь хорошее место, где нет никаких мук и все время светло, как днем.
– Катя, - во рту пересохло, говорить удавалось с трудом, потому что палач уже стянул веревку довольно крепко, - Катя, не терзай себя. Сашка отец твоего ребенка. Давай меня.
– Екатерина Игоревна, - перебил ее Савельев, - Екатерина Игоревна, скажите товарищу Дудко, что мы с детства поклонялись его идеям, что мне любо его дело, что я жизнь отдам...
Обезьянорукий Дормидонтыч уже вырос над нею.
– Давай, Катька, бстро!
– крикнул Зотов.
– Чего тянешь?
Катя только качала головой, как китайский болванчик.
– Давай меня, Катька!
– голос Шмидта окреп.
– Не ясно, что ли, сука? Меня!
Катя поднялась с колен и, уже не слыша ничьих криков, выпрямилась, сложив руки на растущем животе.
– Дормидонтыч, вали ее!
– закричал Дудко.
Девушка, как во сне, подошла к отцу ее нерожденного ребенка.
– Катя, не смей, - прошептал Саша. Его колотило крупной дрожью. Табуретка под его ногами ходила ходуном на шатких камнях и вот-вот сама должна была опрокинуться, - не смей... Ты не сделаешь этого... Ведь мы трахались с тобой. Я хочу жить.
Дормидонтыч больно сжал ее плечо.
Она посмотрела в лицо Саше. Она почти не видела его. Оно плыло, как в небытие. Паршивая тушь безжалостно щипала глаза.