Система Ада
Шрифт:
Перед этим визитом Шмидту, доставленному из психиатрического, грота под конвоем, предложили переодеться. Даже тут, на глубине, бытовало мнение, что если являешься пред светлыми очами Самого не для казни, то в грязном, изодранном кителе с одним погоном являться неприлично. На складе Миша подобрал себе старое, но крепкое армейское х/б - штаны и гимнастерку, почти целый свитерок. Еще он примерил там совсем новые полусапожки, ковбойские этакие, и нашел черную вязаную шапочку. Ему показалось, что в такой и, может быть, как раз в этой шапочке он когда-то, то ли в прошлом, а то ли уже в позапрошлом
Он переодевался медленно, тщательно, точно собираясь в далекое путешествие. Никакая другая хорошая мысль не приходила в голову.
И вот он, вызванный на ковер, стоял на ковре в буквальном смысле слова, не связанный, не стреноженный, почти равный мрачному электрику с каменным лицом.
Отвыкший от красок и приятных форм глаз невольно цеплялся за неожиданные тут предметы. Особенно он задерживался на сложенных в углу большой кипой и разбросанных по гроту газетах и журналах. Смотреть в глаза Зотову, беспощадно буравящие из-под кустистых бровей, было куда менее приятно.
– Михаил. Как ты там по отчеству?
– Александрович.
– Значить, Михаил Александрович. Катьке, правнучке моей, ты вроде как муж, да?
– Да.
– Значить, мы с тобой навроде родственничков. Хм, давно у меня не было родственничков. Дожил. Она в моих руках. Хочешь ее видеть?
– Конечно, да, очень.
– А коли хочешь видеть и жить с ней... и вообще жить, выполнишь мое условие. А иначе, - Зотов кивнул на Дормидонтыча, - ты его знаешь.
– Какое условие?
Весь несчастливый опыт всего происходящего подсказывал Мише, что любое условие даже невозможной свободы будет ужасным до полной его невыполнимости.
– В общем... То, что я тебе скажу, никто не должен знать. Тайна, Зотов сделал паузу, тщательно разжевывая какое-то очередное слово, - тайна останется тута.
– Да говорите же!
– нетерпеливо воскликнул Михаил и тихо осторожно добавил: - Черт вас возьми, товарищ Зотов.
– В общем, Дудко больше нет. Пал он, как вы там бухтите, смертью храбрых.
Он подождал реакции Шмидта. Обрадуется? Испугается?
Миша молчал, не чувствуя в себе других эмоций, кроме скрытой ненависти к собеседнику. Зотов слишком долго жил под землей взаперти и отвык думать, что человеческая мысль может легко воспарять над проблемами одного, отдельно взятого термитника.
– Удавил я Федор Федорыча, своими руками удавил братишку. Больно зарываться стал.
– Какое условие?
– Будешь ты у меня заместо Дудко. И фамилия у тебя будет не Шмидт, а Дудко. Чтоб этим дуракам твоим не переучиваться. Отдаю тебе полцарства. Будешь есть досыта, пить допьяна. Будешь, значить, богом у них. А у меня - товарищем. И Катька твоя при тебе всегда будет, и сынок твой. Вообще любая баба, какую пожелаешь. Играть с тобой дальше в войну будем. Жить вечно станешь, прям как я... Что молчишь-то?
– Нет, - как-то сразу, помимо воли вырвалось у Михаила.
Его почти не удивило это предложение. О свободе не могло быть и речи. Но предложение привилегированной несвободы было вполне естественно. Его совсем не задело это "будешь ты у меня".
Миша догадывался, что жить ему снова остается не очень долго, что Дормидонтыч быстро его укоротит. Но он слишком устал бороться, чтобы бояться за свою никчемную жизнь. Оставалась Катя, хрупкая, доверившаяся ему Катя, которую он просто любил, которую он чувствовал действительно как плоть от плоти своей. Оставался неповинный ни в чем младенец, не его, покойного Сашки Савельева сын, но Шмидт твердо велел себе стать ответственным и за это существо. Что будет с ними, если он так глупо откажется от предложения Зотова?
– Нет, значить?
– переспросил Зотов.
– Нет, - тихо повторил Шмидт. Они оба тяжко вздохнули, придавленные обстоятельствами даже им самим непонятной необходимости.
Миша не знал, что его женщина, погрузневшая, подурневшая, находилась в это время совсем неподалеку, чуть ли не в соседнем гроте. Напряжение скоротечных родов посадило ей зрение, и теперь она носила дурацкие круглые очочки, минусовые линзы которых ей подошли. Она кормила грудью безымянного пока ребенка, потому что не могла не делать этого.
Она не была уверена, и эта неуверенность страшила ее больше всего на свете, что вскоре не убьет этого младенца вместе с собою. Тоже проклятые обстоятельства.
Старый Зотов долго боролся с сомнениями, но странная, давно забытая тоска велела ему приказать привести сюда Катю вместе с новорожденным. Младенец как младенец. Конвейер гротов быстрого времени произвел их уже тысячи за все эти годы. Тысячи обреченных на труд или войну. Но этот пускающий пузыри, завернутый в самое чистое в пещере одеяльце мальчик был, оказывается, его праправнуком. За своей нудной вечностью Иван Васильевич Зотов уже забыл о таком чуде собственного частичного перевоплощения. Надо же - праправнук.
– Как назвать решила?
– спросил он Катю, не сводя взгляда с мирно спящего человечка.
– Ванечкой. Иваном, - спокойно ответила она.
– В честь вас, прадедушка.
Что-то совсем непонятное засвербило у него в носу, защипало в глазах. Он отвернулся.
– Иван Васильевич, - тихо позвала Катя, Зотов сидел, сильно сгорбившись, уставясь в пол, точно местная пещерная глыба, недоделанная подземным скульптором и небрежно задрапированная в грязный заношенный рабочий халат.
– Иван Васильевич, вы меня слышите? Вы не успеете отнять у меня малыша. Потому что я смогу очень быстро придушить его. А потом я покончу с собой. Мне уже не боязно это сделать. Достали вы уже. Не хочу я больше так жить. Вам ясно, прадедушка? И вы подохнете, Иван Васильевич, обязательно подохнете. Сами же мне сказали, что пришили Дудко. Значит, вы не бессмертные, обыкновенные гребаные долгожители, да? А я вас еще помучаю. Мы с Ванечкой будем являться вам по ночам. Хотя по каким ночам? Тут . всегда ночь. Мы будем постоянно маячить у вас перед глазами. Вы создали этот ад? Так он вас и доконает.