Система природы, или О законах мира физического и мира духовного
Шрифт:
Из этих-то мрачных идей на земле возникли все религиозные вероучения, нелепейшие и свирепейшие суеверия, бессмысленные обряды, абсурдные учения, странные взгляды, тайны, догматы, церемонии - одним словом, все религии; они всегда были и будут вечным источником тревог, раздоров и безумия для желчных фантазеров, опьяненных религиозным неистовством, которых их мрачный темперамент и беспорядочное воображение предрасполагают к злобе и фанатизму, а невежество делает жертвами легковерия и слепыми орудиями жрецов; последние же ради своих собственных интересов будут еще не раз прибегать к авторитету своего дикого бога, чтобы толкать своих последователей на преступления и заставлять их лишать других покоя, которого они лишены сами.
Лишь разницей темпераментов и страстей объясняется различие между богом теиста, оптимиста, счастливого мечтателя и богом суеверного фанатика, столь часто становящегося под влиянием своего изуверства жестоким и вредным по отношению к окружающим. И тот и другой одинаково безрассудны, оба жертвы своего воображения: один под влиянием своей жизнерадостности видит бога лишь в благоприятном свете, другой видит его только с дурной стороны. Если мы станем исходить из какой-нибудь ложной предпосылки, то все наши рассуждения окажутся одной длинной цепью заблуждений; если мы откажемся от свидетельства чувств, опыта, природы, разума, то не будем знать, где остановится наше воображение. Разумеется, взгляды счастливого мечтателя менее пагубны для него самого и для других, чем идеи желчного фанатика, которого делает жестоким и трусливым его темперамент; однако боги обоих представляют собой простые призраки: бог первого - продукт приятных грез, бог второго - продукт болезненного расстройства мозга.
От теизма до мрачного суеверия только один шаг. Достаточно
Так как божество существует лишь в воображении людей, то оно неизбежно должно носить на себе отпечаток их характера: обладать их страстями, всегда зависеть от перемен, происходящих в их организме, быть веселым или печальным, полезным или вредным, дружески или враждебно настроенным к людям, общительным или нелюдимым, гуманным или жестоким в зависимости от настроений человека, представляющего себе образ этого божества. Человек, превратившийся из счастливого в несчастного, из здорового в больного, из веселого в печального, не может при подобных переменах сохранить неизменным образ бога. Но что же это за бог, который постоянно зависит от перемен, происходящих под влиянием естественных причин в человеческом организме? Бог, противоречивые представления о котором зависят от большей или меньшей степени теплоты и подвижности нашей крови, несомненно, весьма странен!
Разумеется, мудрый, благой, преисполненный приятных и полезных для человека качеств бог представляет собой более обольстительный призрак, чем бог суеверного фанатика, но он тем не менее призрак, который может стать опасным при изменении обстоятельств жизни или темперамента занимающихся им мыслителей; так как последние видят в боге творца всех вещей, то их представления о нем изменятся или по крайней мере он предстанет перед ними в виде полного противоречий существа, на которое нельзя полагаться. В этом случае их охватят неуверенность и тревога и бог, который первоначально рисовался им в таких радужных красках, станет для них предметом страха; мысль о нем будет побуждать их к самому мрачному суеверию, от которого первоначально они казались бесконечно далекими.
Таким образом, у теизма, этой мнимой естественной религии, нет прочных принципов и его сторонники должны неизбежно менять свои взгляды на божество и определяемое им поведение. Их учение, первоначально предполагающее мудрого, разумного, вечно благого бога, должно по мере изменения обстоятельств превращаться в фанатизм и суеверие; последовательно выступая в качестве предмета размышлений мечтателей с различным характером, оно должно испытывать непрерывные изменения и вскоре потерять свою первоначальную простоту. Большинство философов желало поставить теизм на место религиозного суеверия, но эти люди не поняли, что теизм должен неизбежно разложиться и выродиться. Между тем ряд убедительнейших фактов доказывает эту печальную истину: теизм разлагался повсюду; мало-помалу из него возникали суеверные учения, странные и гибельные для человечества секты. Если человек начнет признавать какую-то невидимую, вне природы находящуюся силу, с которой его тревожная мысль никогда не может связать определенных и постоянных представлений и которую ему умеет рисовать только воображение, если человек не осмелится руководствоваться разумом при суждении об этой воображаемой силе, то после этого первого ложного шага он неизбежно должен будет впасть в заблуждение и в конце концов его поведение, а также его взгляды станут носить совершенно нелепый характер. Религия Авраама, по-видимому, первоначально представляла собой теизм и была придумана, чтобы заменить суеверную религию халдеев; теизм Авраама был искажен Моисеем, который воспользовался этим, чтобы создать суеверную иудейскую религию. Сократ был теистом и подобно Аврааму верил во вдохновение свыше; его ученик Платон украсил теизм своего учителя мистическими красками, которые он заимствовал у египетских и халдейских жрецов и видоизменил в своем поэтическом воображении. Ученики Платона Прокл, Ямвлих, Плотин, Порфирий и другие - были настоящими фанатиками, придерживавшимися самого грубого суеверия. Наконец, первые учители христиан были платониками, соединившими иудейскую суеверную религию, реформированную апостолами и Иисусом, с платонизмом. Многие считали Иисуса настоящим теистом, религия которого была мало-помалу искажена. Действительно, в книгах, содержащих приписываемое ему учение, вовсе нет речи ни о религиозном культе, ни о жрецах, ни о жертвоприношениях, ни о большинстве догматов теперешнего христианства, ставшего зловреднейшим религиозным суеверием на земле. Магомет, борясь с господствовавшим на его родине политеизмом, желал лишь вернуть арабов к первоначальному теизму Авраама и его сына Измаила; и все же магометанство распалось на 72 секты. Все это доказывает нам, что теизм всегда смешан с известной дозой фанатизма, который рано или поздно оказывает свое пагубное действие.
Теистами или деистами называют тех, кто, разочаровавшись в грубых заблуждениях общепринятых суеверных религий, признает только неопределенное понятие о божестве, видя в нем какую-то неизвестную силу, одаренную разумом, мудростью, могуществом и добротой - одним словом, наделенную бесконечными совершенствами. Согласно им, это существо отлично от природы; его бытие они доказывают на основании господствующих во вселенной порядка и красоты. Признавая существование благодетельного провидения, они упорно отказываются видеть все те бедствия, причиной которых следует считать эту универсальную силу, раз она не пользуется своим могуществом, чтобы воспрепятствовать им. Нет ничего удивительного, что при их увлечении этими, как мы видели, малообоснованными взглядами их системы и вытекающие из этих систем выводы плохо согласуются друг с другом. Действительно, одни предполагают, что воображаемое существо, создав материю из ничего и удалившись затем в глубины своей сущности, навсегда предоставляет материю первоначально сообщенному ей движению. Бог нужен им только для того, чтобы породить природу; все происходящее после этого является для них лишь необходимым следствием первоначального толчка; по их мнению, бог захотел, чтобы мир существовал, но, будучи слишком великим, чтобы входить во все мелочи управления миром, предоставил ход событий действию вторичных, или естественных, причин; бог вполне равнодушен к судьбе созданных им существ, которые не находятся ни в каких отношениях с ним и ни в чем не могут потревожить его нерушимого счастья. Таким образом, наименее суеверные деисты делают из своего бога какое-то бесполезное для людей существо; они нуждаются в этом слове просто для обозначения первопричины, или неизвестной силы, которой они приписывают первоначальное образование или, если угодно, устройство материи, вечно сосуществующей с богом, не зная присущей природе энергии.
Другие теисты, одаренные более живым воображением, предполагают существование более определенных отношений между универсальным началом и человечеством; каждый из них в зависимости от свойств своего темперамента расширяет или суживает эти отношения, допускает известные обязанности человека по отношению к своему творцу, думает, что ради того, чтобы угодить божеству, следует подражать его мнимой благости и творить подобно ему добро. Некоторые воображают, что так как этот бог справедлив, то он предназначает награды для тех, кто делает добро, и наказания для тех, кто делает зло своим ближним. Эти люди несколько более, чем прочие, гуманизируют своего бога: он похож у них на государя, наказывающего или вознаграждающего своих подданных в зависимости от того, как они исполняют свои обязанности и его законы; теисты этого рода уже не довольствуются подобно чистым деистам неподвижным и равнодушным богом; им необходим бог более близкий к ним или хотя бы пригодный для объяснения некоторых из загадок вселенной. Так как каждый из этих мыслителей, которых в отличие от деистов мы будем называть теистами, составляет себе свою особенную религиозную систему, то они расходятся между собой во взглядах и вероучениях; неуловимые оттенки мнений постепенно приводят некоторых из них от чистого деизма к религиозному суеверию; одним словом, у них нет единомыслия и они не знают, на чем остановиться. Легко заметить, что сочинения теистов и деистов обыкновенно кишат паралогизмами и противоречиями, как и сочинения теологов; их системы нередко отличаются крайней непоследовательностью. Некоторые из них утверждают, что все необходимо, отрицают духовность и бессмертие души, отказываются верить в свободу воли. Естественно спросить их: зачем же нужен тогда их бог? Они просто по привычке нуждаются в этом слове.
Не следует удивляться этому; если бог деистов бесполезен, то бог теистов неизбежно полон противоречий. И те и другие допускают бытие существа, являющегося простой фикцией; если они считают его материальным, то оно должно входить в природу; если они считают его духовным, то у них нет никакого реального представления о нем; если же они приписывают ему нравственные качества, то у них получается какой-то человек с непомерно возросшими совершенствами, существование которых, однако, при признании этого существа творцом всего сущего на каждом шагу опровергается фактами. И действительно, когда люди испытывают страдания, они отрицают провидение, издеваются над конечными причинами, признают, что бог либо бессилен, либо же действует несогласным с представлением о его благости образом. Но не должны ли те, кто допускает существование справедливого божества, признать обязанности и предписания, налагаемые этим существом, которого нельзя оскорблять, не зная его воли? Так, теист, желая объяснить себе поведение своего бога, мало-помалу оказывается в очень затруднительном положении и, чтобы выбраться из него, бывает вынужден признать все теологические бредни, не исключая и нелепых басен, придуманных для объяснения странного способа управления этого якобы столь мудрого, столь благого и столь справедливого существа. Переходя от одного предположения к другому, ему придется добраться до грехопадения Адама, до восстания мятежных ангелов или же до преступления Прометея и ящика Пандоры, так как только таким образом удастся объяснить возникновение зла в мире, управляемом благим провидением. Придется приписать человеку свободу воли; придется признать, что творение может оскорбить своего творца, вызвать его гнев, возбудить его страсти и затем успокоить его при помощи, суеверных обрядов и искупительных жертв. Если предположить, что природой управляет какая-то невидимая сила, одаренная скрытыми качествами и действующая таинственным образом, то почему не предположить также, что особые церемонии, телодвижения, слова, обряды, храмы, статуи могут заключать в себе таинственные свойства, с помощью которых можно снискать благоволение таинственного владыки мира? Почему не поверить тогда в скрытые силы магии, теургии, чар, амулетов, талисманов? Почему не поверить во вдохновение свыше, в сны, видения, предчувствия, предзнаменования? Почему не допустить, что движущая сила вселенной, желая открыться людям, употребила недоступные нам средства и прибегла к превращениям, воплощениям, пресуществлениям? Разве все эти фантазии не вытекают из нелепых представлений людей о божестве? Разве все приписываемые ему свойства менее возможны и менее вероятны, чем представления теизма, допускающего, что какой-то непостижимый, нематериальный, невидимый бог мог создать материю и привести ее в движение; что лишенный органов бог может обладать разумом, мыслить, как люди, и обладать нравственными качествами; что разумный и мудрый бог может допускать беспорядок; что неизменный и справедливый бог способен терпеть, чтобы неповинные существа страдали хотя бы и ничтожное время? Раз допускают бога со столь противоречивыми качествами, то ничто уже не может возмущать наш разум; раз допускают подобного бога, то можно верить всему: невозможно указать ту границу, где должно остановиться воображение. Если предположить наличие отношений между людьми и этим неправдоподобным существом, то следует воздвигать в его честь алтари, постоянно обращаться к нему с молитвами, приносить ему жертвы и дары. И если мы совсем не понимаем этого существа, то разве не спокойнее всего обратиться к его служителям, которые по своей профессии должны уметь объяснять его прочим смертным? Одним словом, нет такого обряда, такого откровения или таинства, которого нам не пришлось бы признать по указанию жрецов, в разных странах по-разному обучающих людей тому, что они должны думать о богах и как им следует добиваться их милости.
Мы видим, таким образом, что нет никаких оснований отделять деистов или теистов от сторонников обрядового суеверия и что невозможно провести черту, отделяющую их от самых легковерных, мало рассуждающих о вопросах религии людей. Действительно, трудно точным образом установить, какую дозу нелепости можно себе позволить. Деисты, отказывающиеся следовать за приверженцами обрядового суеверия во всех проявлениях их легковерия, более непоследовательны; последние, приняв на веру существование нелепого, противоречивого, странного существа, принимают также на веру и те смехотворные и странные средства, которые им рекомендуют в целях снискания его милости. Первые исходят из ложной предпосылки, отвергая ее необходимые следствия, вторые допускают и принцип, и выводы из него. Один весьма глубокомысленный философ правильно замечает, что в деизме должно быть столько же ересей и расколов, сколько и в обрядовой религии. У деистов общие принципы со сторонниками обрядовой религии, и последние в спорах часто одерживают верх над первыми. Если существует бог, то есть некое существо, о котором мы не имеем никакого представления и которое, однако, находится в сношениях с нами, то можем ли мы не воздавать ему поклонения? Но чем руководствоваться в этом поклонении ему? Самое надежное придерживаться обрядов, завещанных нам нашими родителями и рекомендуемых нам нашими жрецами, а не ломать себе голову, придумывая какой-нибудь новый культ. Какими бы нелепыми ни казались эти обряды, нам не позволено их анализировать. Поэтому спокойнее всего придерживаться этих обрядов, утешаясь тем, что непостижимая причина может действовать на нас непостижимым для нас образом, что намерения бога - это непроницаемая бездна, что проще всего слепо слушаться наших руководителей, что мы будем поступать очень мудро, считая их непогрешимыми, и так далее. Мы видим, таким образом, что последовательный теизм может шаг за шагом вести к самому жалкому легковерию, суевериям и даже опаснейшему фанатизму. Что такое фанатизм, как не бессмысленная страсть к богу, существующему только в воображении? Теизм относится к обрядовой религии так, как реформация, или протестантизм, относилась к римско-католической религии. Протестанты, возмущаясь некоторыми нелепыми таинствами, тем не менее признавали другие столь же нелепые таинства. Раз признан бог теологии, то в религии нет ничего такого, чего нельзя было бы не принять. Не забудем, с другой стороны, что, несмотря на реформацию, протестанты часто обнаруживали нетерпимость; можно опасаться, что и теисты окажутся нетерпимыми, так как трудно быть индифферентным в вопросе о предмете, который считаешь самым важным. Бог опасен лишь потому, что борьба за его интересы раздирает общество на части. Но нельзя отрицать того, что чистый теизм, или, как его называют, естественная религия, предпочтительнее обрядовой религии, подобно тому как протестантизм, уничтоживший много злоупотреблений в принявших его странах, предпочтительнее католицизма. Только неограниченная и ненарушимая свобода мысли может гарантировать спокойствие в умах. Взгляды людей опасны лишь тогда, когда им желают ставить помехи и считают необходимым заставить других мыслить так, как мыслят сами. Никакие взгляды, даже взгляды суеверных сторонников обрядовой религии, не были бы опасны, если бы последние не считали себя обязанными преследовать инакомыслящих и не имели возможности делать это; этот предрассудок необходимо уничтожить ради блага человечества; а если это невозможно, то разумная философия должна поставить себе цель убедить власть имущих, чтобы они никогда не позволяли своим подданным насильничать из-за религиозных разногласий. Бог, существующий только в воображении, требует и соответствующего культа. Вся теология есть одна сплошная фикция; во лжи, как и в истине, нет степеней. Если бог существует, то следует верить всему, что говорят о нем его служители; все бредни религиозного суеверия не более нелепы, чем лежащие в его основе противоречивые представления о божестве; все эти бредни - выводы, путем больших или меньших умственных ухищрений полученные мыслителями-фантастами из недоступной сущности божества, из его непостижимой природы, из его противоречивых качеств. Зачем же останавливаться на полпути? Разве найдется в какой-нибудь религии более немыслимое чудо, чем чудо творения, или выведения (eduction), из ничего? Существует ли более трудная для понимания тайна, чем непостижимый бог, бытие которого, однако, необходимо признавать? Есть ли что-либо более противоречивое, чем разумный и всемогущий зодчий вселенной, производящий только для того, чтобы уничтожать? Есть ли что-либо более бесполезное, чем присоединение к природе некоего активного начала, которое не может объяснить ни одного из естественных явлений?