Сить - таинственная река
Шрифт:
и, может, потому одни глаза и вижу. А когда она смеется, я вижу все ее лицо. Помнишь, волосы у нее светлые, а
брови — черные. У других девчонок, которые светловолосые, бровей совсем незаметно, а у Таньки — как у
артистки... Ты вот все понимаешь и молчишь. А я ведь знаю, когда тебе хорошо и когда плохо, что тебе нравится и
что не нравится. Так и у Таньки. По ее лицу я все вижу и все знаю... Сказать тебе, о чем она думает? Она думает:
«Дура я, дура, что пошла в клуб с Лешкой-моряком!
меня не возьмет. Буду учиться на врача, встречу его случайно на улице, а он пройдет мимо и не поглядит. А потом
он будет моряком, но только не простым — подводником. Он совершит в океане подвиг, и его отпустят домой. На
целый месяц! И опять он станет не замечать меня. Так я останусь на всю жизнь одна...» Вот что она думает! И ты,
конечно, не скажешь ей, что я ее одну никогда-никогда не оставлю. Если она не будет мне больше изменять, я ее
никогда не обижу и ни разу не вспомню, что она гуляла с моряком...
Какой подвиг он совершит в океане, Гусь еще не знал, но что подвиг будет — не сомневался.
Кайзер тоже верил в геройство своего хозяина и никогда не возражал ему...
Иногда Гусь брал с собой на Сить и своих друзей. В обществе ребят он совсем не походил на того задумчивого
и тихого подростка, каким знал его Кайзер.
Гусь смело нырял в омут, доставал с пятиметровой глубины песок и камешки — свидетельство того, что
достиг дна; он залезал на тонкие и гибкие березы до самой вершины, так что береза начинала гнуться — это
называлось спускаться «с парашютом», а то бросал в костер железную трубу, заполненную водой и заклепанную по
краям. Ребята разбегались и прятались, а над лесом гремел взрыв: труба лопалась от пара, разлетались во все
стороны угли, горящие головни...
Ночью Гусь непременно рассказывал страшные истории, которые обычно придумывал сам: то его во время
нырянья кто-то схватил за ногу, то за ним плавала огромная, с крокодила, щука, то а лесу ходил следом мохнатый
зверь — все время потрескивали сучки, а раз Гусь даже видел обвислую шерсть этого страшилища — точь-в-точь
как бороды-лишайники на старых соснах и елках.
Бывали истории и правдивые — по крайней мере о главном, так как Гусь в самом деле немало насмотрелся и
наслышался во время лесных скитаний. Но и эти истории окрашивались неуемной фантазией рассказчика.
С наступлением лета Сережка перебирался спать на сеновал: прохладнее и, главное, в любое время можно
улизнуть на улицу. Вот и теперь, едва начало светать, Сережка потихоньку поднялся, быстренько натянул штаны да
куртку, достал из-под сена еще с вечера приготовленный рюкзачок и осторожно, чтобы не скрипнула ни одна
половице,
Но только он притворил за собой дверь, только перевел дыхание — слава богу, выбрался из дому! — как
кухонное окно распахнулось, и в нем показалась лохматая голова отца.
— Серёга! Ты куда это?
— Да я... мы...— растерялся Сережка.— В общем, мы договорились…
— Ну-ко зайди в избу! — и отец захлопнул окно.
В кухне пахло махорочным дымом. Отец в нижнем белье сидел на лавке, закинув ногу на ногу и, опираясь
локтем на колено, курил.
— Сядь-ко, потолкуем, — он дунул на цигарку, и красные искры веером брызнули на пол.
Сережка — что станешь делать? — сел.
— Опять с Васькой Гусевым да с Толькой на пакостное дело срядился?
— Почему на пакостное? Мы на рыбалку, на Сить...
— На рыбалку!.. Ежели на рыбалку, так чего воровски уходишь? Ишь, даже сапоги не обул!
Серёжка молчал. Он не видел отцовского лица, но по голосу уловил, что тот вроде бы настроен благодушно. А
раз так, то пока лучше молчать.
— Беспутный ты растешь какой-то, — продолжал отец. — Мы, помню, этакими-то пацанами за плугом
ходили, работали наравне со взрослыми, а у вас одна шаль на уме...
— Так то ж в войну! Сам говорил, что работать некому было. Да и голод...
— Война — войной... У нас душа к земле больше лежала, — отец помолчал, потом, будто вспомнив что-то,
переспросил: — Так, говоришь, на рыбалку собираетесь?
— Ага...
— Ладно. В другой раз с вечера упреждай. И тайком не бегай. Валяй, иди... Но вот что: в сенокос к делу
притяну. Пора привыкать, не маленький...
Сережка мигом обулся и опрометью выбежал из дому.
Гусь и Толька ждали его у ворот.
— Слышь, Сережка. А я у бати новенькую сеть с чердака стянул! — похвастал Толька. — Капроновую! Во
рыбы наловим!
— А плот-то будем делать?
— Как же! — ответил Гусь. — Видишь, я и пилу взял. Такой плот закатим — по всей Сити плавать будем!..
Прибыв к шалашу, ребята первым делом решили поставить сеть. К одному концу сетки привязали длинную
бечевку, и Гусь переплыл с нею через Сить. Возле берегов, насколько хватала сеть, вбили крепкие колья.
— Пока плот строим, на уху-то всяко рыбы попадет, —уверенно заявил Гусь.
Топор был один, и постройка плота отняла немало времени. Сначала долго искали подходящий сухостой,
потом вырубали толстые бревна и таскали их на берег, иногда чуть не за полкилометра.
Сколачивали плот на плаву, так как боялись, что, если его сбить на суше, спустить на воду это сооружение не