Сито жизни

Байтемиров Насирдин

— Ну, Серкебай, так кто же виноват? Я слышу все, что ты говоришь в душе. Подумай, пошевели как следует мозгами. Я не буду тебя торопить, — заупрямилось Прошлое.

Серкебай повесил голову. Закаменело в ней прошлое, нисколько не хочет оттаять. Если бы мог предвидеть такое, ни за что не пошел бы на черное дело, пусть бы снял голову Батыркул… «Вру я. Все так поступают, все говорят: мол, откуда мне было знать, что получится… А почему не думают до преступления?»

Он опять услышал голос Прошлого. Увидел, что все еще идет вдоль озера в черном платье. В ту ночь надевая его, он и не заметил, что оно черным-черно…

Тут Серкебай попробовал отвлечь свое внимание. Представил себя в поле. Шел полив, и он работал — пускал в канавки воду, время от времени наотмашь ударяя кетменем. Это правда — хотя он и был председателем, однако работал в поле вместе со всеми.

Куда бы ни приезжал в своем колхозе, всегда включался в работу, не выделял себя среди колхозников. Это прославило его в народе. Трудились на совесть, поэтому сейчас в каждом доме имеется газ. Его ровесники давно уже на пенсии или отстали, цепляясь за Прошлое, не в силах идти в ногу с новым. Но он не таков. Несмотря на старость, не отставал от молодых специалистов. «Почему не подумал об этом раньше? Искал своих земляков, приглашал в учителя. Каждому из них создал условия. Наделил скотом тех, у кого не было своего… Теперь учительницы доят коров. Заняты хозяйством… Скот мешает учению. Оказывается, нехорошо. А настоящее зло в том, что, если дети получат плохую оценку, родители начинают обхаживать учителей, подсылают кого-нибудь из знакомых и таким образом добиваются пятерки или четверки, хотя на самом деле знаний нет… Окончившие нашу школу, даже те, у которых одни пятерки, не могут поступить в высшие учебные заведения. Теперь уж ничего не переменишь: учителя выстроили себе дома, завели скот… Скажешь, чтоб уехали — не захотят…»

В это время вошла в дом жена — решила, что пора накормить старого обедом. Над блюдом с бараниной поднимался пар…

* * *

Поел Серкебай или нет? Это неважно, это где-то в другом мире… Сейчас он спит, но продолжает думать во сне.

А куда пропала Бурмакан, ведь они собирались идти вместе, что с ней сегодня? Что сказали недавно по колхозному радио? А, да, сказали что из Фрунзе приехал какой-то человек. Пусть приходят представители от каждой бригады, желающие — вход свободный. Будет собрание, сказали, будет рассматриваться дело председателя колхоза Серкебая. Интересно, если будут рассматривать дело председателя, если это партийное собрание, то почему оно должно быть открытым? Что случилось? Почему о собрании объявили по колхозному радио — всем?.. Обычно о таком собрании объявляли, посоветовавшись с председателем… Сейчас не сказали, кто приехал. Может быть, опять приехал секретарь Центрального Комитета? Кто же все-таки? Почему так поспешно? Ну-ка, подожди. Обдумай-ка колхозные дела, Серкебай. План по мясу, молоку выполнен, подал рапорт за десять дней до конца квартала. Что касается свеклы, так уже закончен ее полив. Скот в порядке. Да, на днях из Анархая… А-а, так, может, это о тех семнадцати овцах, которых запорол волк? Говорили, что как раз в это время приезжал человек из Фрунзе. Видимо, этот человек и созывает собрание. Почему председатель не навестил пастухов, почему не интересуется вашим положением? Почему до сих пор не задан корм? Оказывается, есть сломанные кормушки, почему их не ремонтируют? Сколько всего бань? Как пастухи могут жить без бани? Почему не приехали в интернат дети некоторых чабанов? По какой причине задержали на семь дней рапорт по чаю? Почему председатель не следит за магазином, за торговлей? У одного пастуха испортился телевизор, почему за целый месяц не послали человека отремонтировать его? Не знает, что ли, председатель, что такое Анархай? Значит, если сам наслаждается уютом теплого дома, то этого достаточно? А что, если бы этот самый Серкебай приехал и пас здесь, в Анархае, овец, хотя бы два месяца? О, так он, оказывается, и сам в прежние времена был пастухом, — не знает он, что ли, какой тяжелый труд в Анархае?.. Почему он во время стрижки уезжает на курорт?

«За всю жизнь первый раз поехал на курорт, и тем уже попрекаете!»

«Другого времени нет, что ли, а? Нельзя поехать зимой? Как он мог уехать в такой ответственный момент, доверив дела заместителю?..»

Видимо, много таких вопросов задал приезжий… Теперь Серкебай оказался на улице — шел без шапки, его круглая седая голова с коротко остриженными волосами серебрилась под ярким электрическим светом. Торопится Серкебай — то широкие-широкие шаги делает, а то и вприпрыжку пускается, вспотел даже. Зарычала собака — оглянулся и увидел желтого соседского кобеля. Что это с ним? Взбесился? Тот самый пес, что из-за лени не поднимал головы, если даже наступали ему на хвост! Чего он крадется? Все кажется сейчас Серкебаю подозрительным. Прошли мимо два старика — не поздоровались. Что за люди? Пока пользуешься авторитетом, имеешь значение,

относятся подобострастно, а когда счастье изменит тебе, все отворачиваются от тебя. Очень редко ценят человека, забыв о его должности. Навстречу ему вышла старуха Шуру; муж ее не вернулся с войны. Несчастная, каждый день стоит, ожидая, когда пройдет мимо Серкебай. Вон, выглядывает из ворот:

— Это ты, Серкебай? Я — Шуру. Тот проклятый опять испортился. Из Москвы смотрела хорошую передачу, надо же было ему погаснуть. Танцуют кавказцы. К кому, как не к тебе, идти мне теперь за помощью, — сказала она и направилась прямо к дому. — Пошли скорее.

— О, почтенная, сходили бы лучше к монтеру. Вы, должно быть, думаете, что я хорошо разбираюсь… — пробурчал себе под нос Серкебай, но последовал за ней. — Будет собрание. Не пойдете? Не собираетесь ли вы снять меня с председательства?

— Вроде бы шумели, что снимут. Нашлись такие, которые кричали, что подадут в суд. Ой, я сказала им: «Если его засудят, кто же тогда будет чинить мне радио-телевизор!» Ну, уж кто-нибудь да починит. Ах, Серкебай! Что ты горюешь? Ты и съел, и выпил свою долю, крыша есть над головой, баба твоя рядом. Не горюй. Вот ты взгляни на меня, молодой осталась без мужа. В девятнадцать лет, когда была в полном соку, ушел от меня мой хозяин. Да ты и сам знаешь, ведь Сарыгул был лучшим из джигитов. Не успела насытиться его объятиями, бедненький мой. Пропал без вести. Люди обращаются туда-сюда, пишут заявления, находят живого или мертвого. Я не стала… Какая мне прибыль, если получу бумагу о его смерти. Я — женщина, которая тянется к надежде, которая любит не только живого, но и мертвого. Давно слышала сказку о том, как возвращались на свои поминки те, кого считали умершими… Не верю ей, но и не теряю надежды. Так легче… Кажется, что когда-нибудь вернется мой Сарыгул, явится как божий день… О-о, желанный день, если и наступит — когда? Сколько мне подобных обрекла на одиночество прошедшая война…

Бормоча как обычно что-то себе под нос, завела Серкебая в гостевую комнату. Сразу подошла к телевизору, запустила руку в нутро…

До того неприятной показалась высохшая старушечья рука Серкебаю — даже рассердился:

— Убери-ка руки — ишь растопырила, точно лапы у паука… Да никак и нос твой покосился набок? — Серкебай, конечно, больше был обеспокоен и рассержен услышанной новостью, чем видом чужого носа.

— Какой уж есть он, мой нос, не покосился, на месте. Если тебе кажется плохим, то мужу моему казался хорошим. Кроме носа имеется и другое, тоже неплохое, — засмеявшись, ответила Шуру, зубы ее засверкали. Серкебай не замечал прежде, что у нее такие зубы. Нужно сказать правду, сердце его смягчилось. Ни у одной женщины ее возраста нет таких зубов.

Чиня телевизор, Серкебай окинул хозяйку взглядом. Да разве только зубы, и фигура у нее не изменилась. Если кто-нибудь увидит ее сзади, по ошибке примет за девушку. В груди у него заныло. На мгновение представилась пора войны. Правда, заглядывались на него и молодки, подобные быстроногим кобылицам, и девушки, красота которых едва успела расцвести… Ни одной не поддался Серкебай. Говорил, что иначе не сможет руководить людьми, перестанут верить ему…

Когда заканчивал чинить телевизор, по радио еще раз объявили о собрании — добавили, чтобы немедленно явился председатель Серкебай, где бы ни находился. Бросил инструмент, устремился было к двери, — так надо же, Шуру схватила его за руку, держит, не отпускает.

— Куда торопишься, Серкеш? Не оставляй меня одну. Посмотри-ка, и фигура у меня прежняя, — она пружинистым шагом прошлась, показывая себя.

Серкебай рассердился. Закричал:

— У меня есть жена! Не прикасайся! Если еще раз попытаешься провоцировать, поставлю вопрос на колхозном собрании, исключим тебя из колхоза! Разве не знаешь моего характера?

Смахнул Серкебай ее руку, бросился к двери. Шуру опередила, стоит, загораживая выход. Надо же, как по-особенному сверкают зубы у неладной! И глаза, оказывается, до сих пор молодые. Зачем, улыбаясь, подходит, зачем гладит по волосам? Это задело больше всего.

— Как говорят, за вину верблюда отвечает мост, — ты меня хочешь наказать, что ли?

— И накажу! За все… Не могу больше терпеть!

— Я уже устала. Я ведь человек. Несчастная моя голова, не знала я… Впустую прожила свою жизнь. Почему? Спрашивается, почему? Ты, ты во всем виноват! Если б не ты, давно бы вышла замуж! Надеялась на тебя, Серкебай!..

Шуру охватила его за шею, целуя.

— Что говорит эта женщина! Я женат. Не подходи, не прикасайся, не целуй, заслюнявила все лицо! Нападение на председателя колхоза! Провокация!