Шрифт:
Жила-была женщина
Купили мы дом в деревне. Продавала его молодая пара, мол, родителям дача не нужна, а бабушка умерла год назад…
После смерти старушки никто в дом не наведывался, только вот продать приехали. Спрашиваем, забирать будете вещи? Они в ответ: зачем нам этот хлам, мы иконы забрали, а остальное можете выкинуть. Муж на стены посмотрел, где светлели квадратики от икон.
– А фотографии что же не взяли?
Со стен деревенской избы смотрели женщины, мужчины, дети… Целая династия. Раньше любили стены фотографиями украшать.
Я
– Я, – говорит бабушка, – до зорьки проснусь, родителям поклон, мужу поцелуй, детям улыбнусь, вам подмигну – вот и день начался.
Когда бабушки не стало, то мы добавили ее фотографию на стенку и теперь, приезжая в деревню (которая стала именоваться дачей), всегда утром бабушке шлем воздушный поцелуй. И кажется, что в доме сразу пахнет пирогами и топленым молоком. И чувствуется бабушкино присутствие. Дедушку мы никогда не видели, он в войну погиб, но его фотография висит в центре. Бабушка много про него рассказывала, а мы в это время на снимок смотрели и нам казалось, что дедушка с нами сидит, только было странно, что он молодой, а бабушка уже старенькая. А теперь вот ее фотография висит рядом с ним…
Для меня эти выцветшие снимки настолько ценные, что если бы стоял выбор, что забрать, то я бы, несомненно, забрала фотографии. А тут их не просто одиноко оставили на стене и в альбомах, но и цинично записали в хлам. Но, хозяин – барин.
После покупки мы принялись за уборку и, знаете, рука не поднялась выкинуть вещи этой женщины, которая жила для своих детей и внуков, а они ее просто бросили…
Откуда я это знаю?
Она им письма писала. Сначала писала и отправляла, без ответа. А потом перестала отправлять и три аккуратные стопочки любви и нежности так и покоились в комоде. Каюсь, прочитали…, и я поняла, почему она их не отправила. Побоялась, что затеряются, а тут они в сохранности, она думала, что после ее смерти, они все же прочитают. А в письмах целая история: про годы жизни в войну, про ее родителей, бабушек, дедушек и пра-пра – она пересказывала то, что ей поведала ее бабушка. Чтобы не умерли семейные ценности. Чтобы помнили. Как выкинуть такое?
– Давай, отвезем ее детям? – предложила я мужу, глотая слезы. – Такое нельзя выкидывать!
– Думаешь, они лучше внуков? – с сомнением протянул муж. – Ни разу, вон, не появились…
– Может они старенькие, больные, мало ли…
– Я им позвоню, спрошу.
Через внуков узнали телефон и услышали бодрый женский голос:
– Ой, да, выкиньте вы все! Она нам эти письма пачками слала, мы даже не читали в последнее время! Ей делать там нечего было, вот она и развлекалась…
Муж даже не дослушал, трубку бросил. Говорит, вот стояла бы она сейчас рядом, придушил бы!
– А знаешь что? Ты же писатель, вот и переложи эти письма на рассказы.
– Они потом предъявят…
– Да,
И он действительно съездил и оформил все нотариально. А я, тем временем, добралась до подполья. Знаете, в деревенских домах прямо из избы спускаешься вниз под пол и там прохладно так, вроде погреба. А там банок с соленьями, вареньями… А на каждой баночке бумажка приклеена с выцветшей надписью: "Ванятке его любимые грузди" – Ванятка умер десять лет назад, так и не пригодилась баночка; "Сонечке лисички"; "Соленые огурцы для Анатолия"; "Малина лесная для Сашеньки"…
P.S. Всего у Анны Лукьяновны было 6 детей. Все они умерли раньше нее (в основном несчастные случаи), кроме последней, поздней дочки, которая записала все в хлам…
А мама ждала, что дети приедут с внуками, заботливо катала банки, с любовью подписывала… Последние банки с грибами датированы прошлым годом, ей на тот момент было 93 года. 93 года!!! А она в лес ходила, чтобы внучкам грибов, ягод насобирать! А они…
Я тебя никогда не любил
– Я тебя никогда не любил, – этими словами Валера припечатал Катю к стенке.
Она тяжело привалилась к ней спиной, чувствуя, как подгибаются колени.
Зачем он это сказал? Ну, нашёл другую, бросил её, Катю, после десяти лет совместной жизни. Ну и иди. Будь счастлив с другой. А она, Катя, восстановится, найдёт в себе силы жить, снова полюбить. А сейчас, после таких слов, как это сделать? Как? Это, наверное, самые страшные слова. Ведь они перечеркивают все то, чем ты жил, во что верил.
Я тебя НИКОГДА не любил!
А что это тогда было? Катя вспоминала, как он пел под окном песню в её день рождения, когда она попала с аппендицитом в больницу. И как все в палате завидовали их любви. А это была и не любовь вовсе.
Или, когда Валера на руках нёс её через весь город, потому что она натерла ноги новыми сапогами. Ну разве же это любовь?
А когда он прибежал к ней на работу с курткой, потому что похолодало, а она в одном платье ушла утром. Ну разве по любви такое сделаешь?
А когда он с сыном по ночам не спал, на руках его качал, чтобы Катюшка поспала? Не любовь. Нет.
Эти и ещё тысячи примеров пролетели перед глазами Кати, пока она смотрела, как муж, воровато оглядываясь, собирает свои вещи.
Посмотрела и вдруг рассмеялась. Смеялась так, что в боку закололо. Вытерла слезы (от смеха, пусть истеричного, но все же). Сдернула плащ с вешалки, крикнула изумленному мужу:
– Ключи на столе оставь, дверь захлопни. Я за Кирюшей в садик.
И выпорхнула в черноту подъезда.
Надо же не любил! Ну, что же. Теперь она знает какая нелюбовь. Будет искать любовь!
Валера вернулся через месяц. Бес попутал. Прости. Люблю тебя. Жизни без вас нет.
Но Катя не прощает измен. Тем более таких. Осознанных. Если бы он по-пьяни, случайно, а потом места себе не находил от вины – это одно. А когда он почти год втихаря бегал из семьи… Нет! Да и потом. Он же её, Катю, не любил никогда.
Странно, но за этот месяц Катя изменилась, похорошела, словно сбросила бремя. Она ведь чувствовала, что Валера ей изменяет, но оправдывала его, отмазывала в своих глазах. А это все давило, мешало дышать. А с его уходом вдруг появился кислород. И захотелось любви! И Катя шла по улицам и улыбалась, а мужчины оборачиваясь и смотрели ей вслед. А буквально вчера, один не удержался и сказал, что у неё такая улыбка замечательная, сразу видно, что человек счастлив! И муж её любит!