Сияние Каракума (сборник)

Хаидов Аллаберды

— Есть, как не быть.

— Какие же?

Достав из кармана кожаный бумажник, подаренный Майсой, старик извлёк из его глубин кусочек асфальта и протянул Нуретдину.

— Асфальт? Зачем вы мне его даёте?

— Этой штукой следует покрыть все наши дороги. Ну, если не все, то хотя бы главные. Это моё первое наставление.

— Очень скоро мы его выполним, яшули, — с улыбкой сказал председатель. — С нового года начнём асфальтировать дороги. Говорите второе наставление.

— Второе, братец мой, будет такое: доставь воду прямо в дома. Пусть по одной трубе течёт холодная, по другой — горячая.

Это очень удобно, избавляет от многих хлопот, бережёт время.

— Согласен, яшули. Выполним и второе ваше наставление, только позже. В следующей пятилетке.

— Третье наставление: вот в этом доме установи для нас телевизор. С его помощью можно увидеть, как живут люди всей земли, что они делают, что поют, на каких музыкальных инструментах играют…. Много чего можно узнать… Я-то, невежда, думал, что телевизор — коробка, в которую кладут кино. Оказывается, это совсем другая штука. Она может связать тебя с любой частью мира. Великая вещь.

— Обязательно приобретём хороший телевизор для Центрального пункта, — пообещал председатель. — Ещё будут наставления?

— Будут, только не сейчас. Потом, когда я вспомню. Сейчас у меня вопрос к тебе есть, Нуретдин.

— Спрашивай, яшули.

— У Берды двое сыновей, одного я уговорил стать подпаском.

— Вот и хорошо.

— Раньше я тоже так думал, а теперь сомневаюсь.

— Почему?

— Один человек в городе — дураком его не назовёшь, наоборот, он так много всё знает — сказал мне, что уже есть машины, которые делают искусственное молоко и мясо.

— Возможно, и есть.

— Но если машинами делать мясо, бараны будут не нужны, а стало быть, и чабаны тоже. Значит, я уговорил своего юного внука выбрать профессию, которая отживает век?

— Да что вы, яшули! Вовсе нет! — И Нуретдин пустился в длинный разговор о различиях между искусственными и натуральными продуктами. И очень убедительно доказал, что надобность в натуральных продуктах, в настоящем молоке и мясе никогда не отпадёт. — Разве может деланная, фальшивая улыбка заменить искренний и жизнерадостный смех? — сказал он под конец, и Юсуп-ага совершенно уверился в его правоте.

— Значит, овцы так же вечны, как пустыня и небо?

— Да!

Уже садясь в машину, председатель сказал:

— У вас в посёлке есть дом и меллек. Надо бы вспахать его и посеять что-нибудь. Весна ведь.

— Разве мой меллек не передали другому человеку, когда я уехал в город?

— Нет.

— Почему?

— У нас оставалась слабая надежда на ваше возвращение, — улыбаясь, ответил Нуретдин.

— Брат мой, не нужны мне ни дом, ни меллек. Вся пустыня мой меллек. Солнце — моя печка, звёзды — свечи, а также подобие городских светофор для машин, — они мне так же указывают путь. Если мой дом — вселенная, зачем мне те четыре стены в посёлке?

Отара ввалилась в загон. Женщины принялись доить овцематок. Ягнята, почуяв запах молока, заблеяли пронзительно. Как отрадны были для взора и слуха Юсупа-ага эта картина и эти звуки!

— Вот и опять ты с нами, — сказал Салих.

— Да, опять я с вами… Ты вернёшься на старое место?

— Нет, я буду пасти поярков дальше, на западе, там вырыли новый колодец. Перебирайся и ты туда после окота. Будешь досматривать свои сны.

— Я их уже досмотрел.

— Да?

Что же было после того, как красный командир сказал тебе «товарищ»?

— Я его тоже назвал «товарищ». А потом заговорил молодой туркмен-джигит: «Товарищ Борисов сказал, что ты обязательно выздоровеешь. И он обещает возвратиться, чтобы помочь вам построить колхоз». Это не сон, Салих. Я вспомнил: красного командира действительно звали Борисов и туркмен-переводчик действительно сказал те слова.

— И Борисов возвратился?

— Нет. Передавали, что он убит в бою с басмачами.

Доярки, прослушав концерт, который передавали по радио, улеглись спать. Велев и помощнику спать до восхода солнца, Юсуп-ага погнал отару на ночной выпас. Лёжа на макушке бархана и глядя на яркие звёзды пустыни, он вспомнил городского друга Оруна Оруновича. Тот говорил: «Хотя человек и не вечен, как звёзды или пустыня, он должен жить столько, сколько сам захочет, пока ему не надоест». Ещё Орун Орунович говорил, что жизнь человеческую укорачивают болезни и, чтобы не болеть, человек должен работать. Работать в семьдесят, в восемьдесят, в сто лет. Работать, чтобы не давать покоя сердцу, чтобы оно не заснуло.

Чтобы не заснуло сердце чабана, он будет день и ночь бродить за отарой. Ноги его по щиколотку утопают в сыпучем песке, но, тем не менее, он легко взбирается на верхушку бархана с новорождённым ягнёнком на руках. На лбу его появляется лёгкая испарина. Эта испарина — доказательство того, что сердце чабана не спит, работает.

Перевод Н.Желниной

Ата ДУРДЫЕВ

ОБЫЧНЫЙ ДЕНЬ ВОЙНЫ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Капитан Комеков, устроившись в развилке высокой сосны, не отрывал глаз от бинокля. Сидеть было неудобно, но он не замечал этого, весь поглощённый событиями, разворачивающимися на поле боя, и лишь потихоньку чертыхался, когда обзор заслоняла разлапистая ветка дерева.

— Ну, что там, ребята? — спрашивал снизу лейтенант Рожковский, хлопая себя по бокам замёрзшими руками. — Чего они там вола тянут?

Капитан сердито буркнул себе что-то под нос и вдруг оживился:

— Пошли, Рожковский! Поднялась рота!

Издали донеслись приглушённые расстоянием и совсем не впечатляющие крики «Ура!», автоматные очереди.

— Слава те, господи, проснулись, — сказал лейтенант, — а то уж впору было повару команду давать, чтобы кухню свою раздувал. Ну, я потопал к машинам…

За домом, просматривающимся сквозь деревья, в укрытии стояли четыре «Студебеккера» с прицепленными к ним семидесятишестимиллиметровыми орудиями. Расчёты сидели в кузовах машин. Ни им, ни шофёрам не было видно, как разворачивается атака автоматчиков, и они, привыкшие за три года воины к своему нелёгкому солдатскому труду и выполняющие его так же обстоятельно и добросовестно, как исполняли бы обязанности рабочего или хлопкороба, спокойно ожидали команды капитана.