Сияние Каракума (сборник)

Хаидов Аллаберды

— Не ври, Мамедов, не ври, — остывая, сказал комбат. — Вы под бомбами, что ли, связь восстанавливали?

— Её не бомба, товарищ капитан, её бронетранспортёр дивизионный оборвал. Пашин шёл по «нитке», заметил обрыв и исправил на ходу.

— Самому надо исправлять, а не на Пашина надеяться, — посоветовал капитан и осведомился, что там немцы бомбили во дворе МТС.

— Сам удивляюсь, — ответил Мамедов. — Ни черта там не было, кроме сельскохозяйственного лома, который, по вашему приказу, стащили туда. И главное, точно МТС бомбили фрицы. Может, пьяные были? Или ошиблись?

— Всё может быть, — неопределённо

сказал капитан. — Ты смотри там, Мамедов, чтобы все на местах были. — И стал звонить в другие расчёты.

Те тоже сообщили об отсутствии потерь и полной боевой готовности, и комбат решил доложить в штаб. Знакомый офицер сказал, что предполагается немецкая атака. Звонили из штабдива, предупредили. Там радисты перехватили немецкую шифровку и пока мудруют над ней, может, что-нибудь дельное узнают. Словом, жди.

— Ладно, — ответил Комеков, ворча под нос на нерасторопность связистов, позвонил на НП, чтобы предупредить Рожковского о возможной атаке немцев.

Лейтенанта на НП не оказалось.

— Ушёл на огневые, — доложил командир взвода управления.

Из второго расчёта ответили, что лейтенант Рожковский был на огневой, но сейчас пошёл в хозвзвод: где-то там поблизости «юнкере», удирая, свою последнюю бомбу сбросил, и лейтенант беспокоится, не случилось ли чего у старшины.

— Я вот ему дам бомбу! — раздражённо сказал Комеков. — Знаю, о чём он беспокоится! Немедленно разыскать мне Рожковского, даже если он у чёрта на куличках!

Он бросил трубку в руки связисту, который еле успел поймать её. Вечная морока с этим Рожковским! Чуть удобный момент — сразу к стопке. И старшина хорош гусь! Нет того, чтобы придержать человека, так он и сам не прочь лишний раз усы свои в «горилку» окунуть. Ну, погодите, голубчики, доберусь я до вас обоих! Устрою я вам вегетарианский день и в праздники!

Он похлопал себя по карманам, ища папиросы, позабыв, что искурил их одну за одной ещё во время бомбёжки. Ординарец со вздохом полез в вещмешок.

— Последняя пачка, товарищ капитан. Надо бы за доппайком сбегать.

— Сбегаешь, сбегаешь, — сказал Комеков, закуривая, — никуда твой доппаёк не денется.

— Как сказать! — шмыгнул носом Мирошниченко. — Лейтенант вон смалит их, спасу нет, а у старшины, я видел, папирос и вовсе ничего не осталось!

— Ладно, — утихомирился капитан, — не ворчи, как старая бабка. Утрясётся всё — и сходишь, получишь, не скурит лейтенант наши папиросы. — И обернулся к связисту. — Ну что там, скоро они найдут?

Связист молчал, словно это он был виноват, что во втором расчёте никак не могут найти Рожковского.

С лейтенантом была морока, но комбат относился к нему с сочувствием и пониманием, оберегая где только можно от несправедливых подчас наскоков начальства. С кем беда не случается? А тут, если вникнуть в суть дела, за которое с Рожковского сняли майорские погоны, не так уж и виноват он был, скорее всего погорячились трибунальцы, поспешили свалить с больной головы на здоровую. Бывает и такое, что греха таить.

Комбат ценил в Рожковском воинский опыт, находчивость, умение легко и интересно говорить на любую тему. Сам человек безусловно храбрый, он с некоторой долей затаённой ревности принимал отчаянную, порой даже безрассудную храбрость лейтенанта Через старши-ну он знал, что от Рожковского перед самой войной ушла жена, бросив

двоих детей, и они погибли во время эвакуации, когда фашисты разбомбили эшелон на какой-то маленькой станции. Словом, бед было в избытке, на троих поделить можно. Но лейтенант молча переживал свои невзгоды, не делился ни с кем, и это тоже вызывало невольное уважение к нему.

— Товарищ капитан, — радостно позвал связист, — лейтенант Рожковский на проводе!

— Ты что ж делаешь! — грозно крикнул комбат в трубку. — Воинской дисциплины не знаешь? Где я тебе приказал находиться? Почему не доложил обстановку и отлучился с огневой? Каждую минуты фрицы могут в наступление пойти, а ты шляешься чёрт-те где! Почему у тебя Пашин с огневой ушёл, когда должен был неотлучно при пушке находиться?

Он говорил и говорил, а Рожковский молчал, лишь тяжёлое дыхание его шелестело в мембране, как сухой стручок на катальпе. И это необычное молчание сперва удивило, а затем насторожило комбата.

— Успел за галстук заложить? — недобро осведомился он, не стесняясь присутствием солдат. — Что молчишь?

— Горе у нас, комбат, — совсем тихо отозвался Рожковский, и обычно бесстрастный голос его дрогнул. — Горе…

У капитана сжалось сердце от дурного предчувствия.

— Что ты там шепчешь, говори громче!

— Горе… — повторил Рожковский ещё тише. — Тёзку я своего… друга своего потерял, комбат… Погиб наш старшина… Последняя бомба… прямым попаданием в блиндаж.

— Как — в блиндаж? — внезапно осипшим голосом сказал Комеков. Он ожидал услышать любое, только не это. У него сразу пересохло во рту, язык стал шершавым и непослушным. — Как это — в блиндаж?! А Инна?!!

— Возьми себя в руки, комбат. Оба мы осиротели— Инна тоже погибла… вместе они…

— Ты с ума сошёл, Рожковский!

Лейтенант молчал.

— Рожковский!!! — закричал капитан.

Рожковский молчал.

Замолчал и Комеков.

Он долго сидел возле КП на обрубке дерева, смотрел на изорванную траншеями, гусеницами танков и снарядами землю. Был ясный безоблачный вечер, и заходящее солнце светило прямо в лицо, и может быть, поэтому всё казалось расплывчатым, смутным, всё виделось как сквозь утрешнюю изморось. И мыслей в голове не было никаких, пусто там было, только шуршало что-то приливами, будто волны Каспия на берег накатывают, гаснут и снова накатывают.

Когда кончились папиросы, Мирошниченко подал ему пачку махорки. «Зачем он плачет? — скользнув глазами по лицу ординарца, безразлично подумал Комеков. — Разве можно плакать солдату? Нельзя плакать…» И снова погрузился в шипящее, накатывающее волнами бездумье.

Потом позвонил заместитель командира полка майор Фокин. Он был радостно возбуждён и поздравлял Комекова. Капитан долго не мог сообразить, с чем поздравляет его Фокин и почему он должен ждать какую-то награду. Майор говорил о расшифрованной радиограмме гитлеровцев, в которой те сообщали командованию об уничтожении в МТС большого скопления советских танков и «Катюш». «Ты понимаешь, комбат, чем твоя выдумка с сельхозинвентарем обернулась? — радовался майор. — Я в дивизию сразу доложил, что это твоя выдумка! Представляешь, сколько ты жизней спас? Уймищу бомб немцы зря покидали и сами себе дезинформацию создали! Не случайно газетчик расхваливал мне твою инициативу! Я сперва не принял его всерьёз, а потом…»