Сияние
Шрифт:
— О’кей.
— Не забудь воспользоваться зубной нитью.
— Ладно.
Они немножко постояли рядом, глядя, как угли в печи то разгораются, то гаснут. Почти по всему вестибюлю гуляли холодные сквозняки, и уйти из волшебно теплого кружка подле камина было нелегко.
— Это дядя Эл звонил? — небрежно спросила она.
— Да-а. — Ни тени удивления.
— Интересно, сердился ли дядя Эл на папу? — сказала Венди прежним беспечным тоном.
— Ага, точно, сердился, — откликнулся Дэнни, продолжая смотреть в огонь. — Не хотел, чтобы папа писал книгу.
— Какую книгу, Дэнни?
— Про отель.
С губ Венди готов был
(Мне приснилось, что папа попал в аварию.)
Она потрясла головой, словно желая прояснить мысли.
— Иди умойся, док.
— Угу.
Он побежал вверх по лестнице к их комнатам. Венди, хмурясь, отправилась на кухню подогреть Джеку молоко.
А сейчас, лежа в постели без сна, прислушиваясь к дыханию мужа и ветру за окном (чудо, что днем был только один снегопад, да и то не сильный), Венди позволила мыслям полностью переключиться на ее очаровательного, приносящего столько беспокойства сына, который родился с личиком, закрытым пленкой — простой мембранной тканью, попадающейся врачам, наверное, один раз на каждые семьсот родов; пленкой, дающей, если верить болтовне старух, второе зрение.
Она решила, что пора побеседовать с Дэнни об «Оверлуке»… самое время попробовать разговорить его. Завтра. Конечно. Они вместе поедут в сайдвиндерскую библиотеку посмотреть, нет ли там каких-нибудь книжек для второго класса, чтобы взять их Дэнни на зиму, и она поговорит с ним. Откровенно. От этой мысли Венди полегчало, и она наконец медленно поплыла в сон.
Дэнни без сна лежал у себя в спальне, открыв глаза; левой рукой он обнимал старенького, затасканного Пуха (один глаз-пуговицу Пух потерял, а из полудюжины швов, там, где вылезали наружу пружины, сыпались опилки). Дэнни прислушивался к спящим в своей спальне родителям. Он испытывал такое чувство, будто вопреки собственной воле был приставлен к ним, чтоб охранять. Хуже всего бывало по ночам. Дэнни ненавидел ночь и непрерывно воющий вокруг западного крыла дома ветер.
Сверху на ниточке свисал планер. На столике тускло светилась лиловая модель лимузина, принесенная снизу, с игрушечной дороги. Книжки стояли на полке, раскраски лежали на столе. Всему свое место, и все на своих местах, говорила мама. Тогда, если тебе что-то понадобится, ты будешь знать, где оно. Но сейчас вещи оказывались не на своих местах. Они пропадали. Хуже того, появлялись новые, не бросающиеся в глаза — как на картинке НАЙДИ ИНДЕЙЦА. Если напрячь глаза и зажмуриться, некоторые из них можно было разглядеть — то, что вы с первого взгляда принимали за кактус, на самом деле оказывалось бандитом, зажавшим в зубах нож, а в скалах прятались другие, так что удавалось даже увидеть одно из злобных, безжалостных лиц, маячившее сквозь спицы колес фургона. Однако видеть всех сразу было невозможно и
Он беспокойно заворочался в кровати, отыскивая глазами успокоительный свет ночника. Тут дела пошли хуже. В этом Дэнни был уверен. Сперва было не так уж плохо, но постепенно… папа стал куда больше думать о выпивке. Иногда он сердился на мамочку, сам не зная за что. Он бродил, обтирая губы платком, а взгляд был далеким и туманным. Мама беспокоилась за него и за Дэнни тоже. Не надо было «сиять», чтобы понять это, — беспокойство скользило в тревожных маминых расспросах в тот день, когда ему показалось, что шланг превратился в змею. Мистер Холлоранн сказал, что думает, будто все мамы немножко умеют «сиять», и в тот день она поняла: что-то произошло. Но не знала, что именно.
Он собрался было рассказать ей об этом, но по ряду причин воздержался. Дэнни понял, что доктор из Сайдвиндера отмахнулся и от Тони, и от показанного им Дэнни, как от вещей, абсолютно
(ну, почти)
нормальных. Расскажи он про шланг, мама могла бы не поверить. Хуже того, могла неправильно это истолковать, подумать, что у Дэнни ШАРИКИ ЗА РОЛИКИ ЗАЕХАЛИ. Он немножко понимал насчет ЗАЕХАВШИХ ШАРИКОВ — меньше, конечно, чем насчет ЗАВЕСТИ РЕБЕНКА — это ему мама подробно объяснила около года назад, — но достаточно.
Однажды в детском саду приятель Дэнни Скотт ткнул пальцем в парнишку по имени Роберт Стэнджер — тот уныло слонялся возле качелей с таким вытянутым лицом, что того гляди наступишь. Отец Робина преподавал арифметику в папиной школе, а папа Скотта был там учителем истории. Большинство малышей в детском саду имели отношение либо к Стовингтонской подготовительной, либо к расположенному прямо за чертой города маленькому заводику Ай-Би-Эм. Школьные дети держались одной кучкой, айбиэмовские — другой. Были, конечно, перекрестные дружбы, но для ребят, чьи отцы знали друг друга, казалось достаточно естественным держаться более-менее вместе. Когда в одной из группок у взрослых происходил скандал, он почти всегда в безумно искаженной форме просачивался к детям, однако в другую группу перекидывался редко.
Они со Скотти сидели в игрушечной ракете, и тут Скотти ткнул в Робина большим пальцем и спросил:
— Знаешь этого парня?
— Ага, — ответил Дэнни.
Скотти наклонился вперед:
— Вчера вечером у его папы ШАРИКИ ЗА РОЛИКИ ЗАЕХАЛИ. И его забрали.
— Да? Из-за каких-то шариков?
Скотти, похоже, возмутился.
— Он сошел с ума! Ну, понимаешь. — Скотти скосил глаза, вывалил язык и указательными пальцами описал вокруг ушей большие эллипсы. — Его забрали в ПСИХУШКУ.
— Ух ты, — сказал Дэнни. — А когда ему разрешат вернуться?
— Никогда-никогда-никогда, — мрачно объявил Скотти.
За тот и следующий день Дэнни услышал, что:
а) мистер Стэнджер пытался поубивать всю семью, включая Робина, из пистолета, оставленного на память со Второй мировой;
б) мистер Стэнджер, БУЙСТВУЯ, разнес весь дом в щепки;
в) мистера Стэнджера застигли, когда он поедал горсть дохлых жуков с травой так, будто это были сласти с молоком, при этом он плакал;