Сияние
Шрифт:
(Лу, беги ко мне скорей…)
Пение прекратилось. Он прислушался.
(Буду ждать я у дверей)
Голос звучал у него в голове и был настолько частью Дэнни, таким пугающе близким, что мог оказаться одной из его собственных мыслей. Тихий, немного невнятный, он дразнил Дэнни, словно выговаривая:
(Да, да, тебе тут понравится. Попробуй, тебе понравится. Попробуй, тебе понраааааавится…)
Слух Дэнни неожиданно обострился, и мальчик вновь услышал — было ли это сборищем призраков и духов, или же это был сам отель, жуткая комната смеха,
(Чем ворон похож на конторку? Конечно, чем выше, тем реже! Выпей еще чаю!)
Живой звук, создаваемый, однако, не голосами и не дыханием. Выросшая на южных дорогах бабка Дика Холлоранна назвала бы его «морок». Исследователь-психолог придумал бы длинное название — психическое эхо, психокинез, телепатическое отклонение. Для Дэнни же это просто безостановочно потрескивал отель, старое чудовище, навсегда заперевшее их в себе: коридоры теперь простирались не только в пространстве, но и во времени, голодные тени, беспокойные гости, которых нелегко угомонить.
В сумраке бального зала часы под стеклянным колпаком одной-единственной музыкальной нотой пробили семь тридцать.
Хриплый, скотский от выпитого голос прокричал:
— Скидывайте маски и давайте трахаться!
На полдороге к дальнему концу вестибюля Венди вздрогнула и замерла на месте.
Она посмотрела на Дэнни, который все еще сидел на ступеньках, перебрасывая мячик из руки в руку.
— Ты что-нибудь слышал?
Дэнни только взглянул на нее, продолжая играть мячиком.
И хотя спали они за запертой дверью, вдвоем, этой ночью сон к ним не шел.
Дэнни, не закрывая глаз, думал в темноте:
(Он хочет стать одним из них и жить вечно. Вот чего он хочет.)
Венди думала:
(Если придется, я заберу его в горы. Раз уж умирать, я предпочту смерть в горах.)
Мясницкий нож, по-прежнему завернутый в полотенце, она положила под кровать, чтобы был под рукой; они с Дэнни то задремывали, то просыпались. Вокруг потрескивал отель. Снаружи с небес свинцом посыпался снег.
40. В подвале
(!!!Котел, проклятый котел!!!)
Мысль расцвела в мозгу Джека Торранса пышным цветом, у нее была яркая, предостерегающая красная кайма. Тут же раздался голос Уотсона:
(Забудешь — а оно поползет, поползет и очень может быть, что проснетесь вы всей семейкой на луне, чтоб ей пусто было… делали его на двести пятьдесят, но теперь-то котел рванет куда раньше… коли эта стрелка доберется до ста восьмидесяти, меня никакими коврижками не заманишь спуститься и стать рядом.)
Здесь, внизу, Джек провел всю ночь, углубившись в коробки со старыми записями, одержимый безумным чувством, что время иссякает и надо торопиться. Самые важные отгадки, связи, которые бы все прояснили, по-прежнему ускользали. Пальцы Джека от прикосновения к похрустывающим старым бумагам пожелтели и испачкались.
Он взглянул на часы и вскочил, зацепив ногой кипу старых накладных. Та перевернулась.
Иисусе, четверть пятого утра.
Позади буянила топка. Котел ревел и свистел.
Джек подбежал к нему. Похудевшее за последний месяц лицо густо покрывала щетина, придавая ему изможденный вид узника концлагеря. Манометр показывал двести десять фунтов на квадратный дюйм. Джек ярко представил, как бока старого, заплатанного и заваренного котла вспучиваются от смертельного напряжения.
(Оно ползет… коли эта стрелка доберется до ста восьмидесяти, меня никакими коврижками не заманишь спуститься и стать рядом с ним…)
Вдруг заговорил холодный, искушающий внутренний голос:
(Пусть его. Иди забери Венди и Дэнни и уматывай отсюда на хрен. Пусть шарахнет!)
Джек буквально видел этот взрыв. Двойной раскат грома, который вырвет у этого места сперва сердце, а потом душу. Котел разлетится с оранжево-лиловой вспышкой, от которой весь подвал зальет дождь горящей раскаленной шрапнели. Мысленно Джек видел, как, подобно страшным бильярдным шарам, от стен к потолку отскакивают раскаленные докрасна ошметки металла — свистящая в воздухе зубчатая смерть. Часть их, конечно, пронесется прямо под этой каменной аркой, подожжет старые бумаги по другую ее сторону, и, черт побери, до чего же весело те запылают! Уничтожь секреты, сожги разгадки, эту тайну никогда не решить ни одной живой душе! Потом взорвется газ, оглушительно заревет и затрещит пламя, и эта огромная горелка превратит всю середку отеля в настоящее пекло. Лестницы и коридоры, потолки и комнаты — все утонет в пламени, как замок из последней серии «Франкенштейна». Пламя перекинется в крылья дома, заспешит по сине-черному плетению ковров подобно нетерпеливому гостю. Шелковистые обои обуглятся и свернутся. Тут нет ни одного нормального огнетушителя, только устаревшие шланги, воспользоваться которыми некому — ни одна пожарная команда на свете не доберется сюда раньше будущего марта. Гори, детка, гори. Через двенадцать часов останутся лишь голые кости, и все.
Стрелка манометра поднялась до двухсот двенадцати. Котел кряхтел и стонал, как старуха, пытающаяся встать с кровати. По краям старых заплат заиграли свистящие струйки пара. Шипели крохотные шарики припоя.
(Это мой последний шанс.)
Единственным, что еще не принесло им дохода, был их с Венди совместный страховой полис. Прожив в Стовингтоне год, они застраховали свои жизни. Смерть приносила сорок тысяч долларов, и сумма удваивалась, если один из них погибал в железнодорожной или авиакатастрофе… или во время пожара. Умри тайком — выиграешь сто долларов.
(Пожар… восемьдесят тысяч долларов.)
У них будет время, чтобы выбраться отсюда. Даже если Венди с Дэнни спят, время выбраться у них будет. Джек не сомневался. К тому же он считал, что вряд ли кусты живой изгороди или что-нибудь еще попытаются их задержать, когда «Оверлук» будет пылать в полнеба.
(Пылать)
Стрелка протанцевала по грязной, почти неразличимой шкале к двумстам пятнадцати фунтам на квадратный дюйм.
Джек вспомнил еще один эпизод из времен своего детства.