Сияние

Тунстрём Ёран

~~~

Отца отпустили из лечебницы на побывку.

Правительственный обед, состоявшийся у нас на кухне, прошел успешно. Хоть начался не очень-то весело. Когда я подошел к крыльцу, отец стоял в дверях, полуодетый, волосы всклокочены, засаленные подтяжки поверх нижней рубахи, серой, в пятнах.

— Ага, — сказал он, не двигаясь с места. — Вот и ты.

— Да, пап. Хотел сделать тебе сюрприз.

— Ага. Ну и как она?

— Кто?

— Азиатка. В «Саге».

— Ты был там?

— Нет.

— Но кто-то тебе

сообщил?

— Да.

— Тогда прости. Я думал, совершенно чужой человек…

— Ты мог бы позвонить.

Наконец он посторонился и впустил меня в переднюю, я разулся, повесил куртку на крючок, поставил на пол свою маленькую сумку.

— Я приехал по работе. На несколько дней. Все решилось впопыхах.

— И что ты хочешь этим сказать? Что я бы путался под ногами? Не потерпел бы твоих эротических эскапад? Уж к чему я терпим, так это к эротике.

— Знаю, еще как знаю. У тебя даже есть тенденция флиртовать с моими женщинами, когда я привожу их домой.

— Ну, знаешь! Таких обвинений я не принимаю.

— Да уж, по твоей милости я чувствовал себя полным ничтожеством, ты перехватывал инициативу и…

— Это неправда, Пьетюр. Разве мужчине моего возраста запрещено смотреть на женщин? Разве это ваша привилегия?

— В тот раз, когда ты угощал палтусом под манговым соусом…

— Да, согласен, это было фиаско.

— Я не про ужин, ты флиртовал с нею.

— Наоборот, она мне не понравилась. Ни одной доверительной линии, если ты понимаешь, о чем я.

— Мне уйти?

Конечно, об уходе речи не было. В конце концов он довольно неуклюже заключил меня в объятия и объявил, что неуживчивым стал от тоски. Бурное волнение улеглось, и тихий плеск воцарился на кухне и в комнатах, когда я рассказал отцу о причинах моего скоропалительного приезда. Отцу тотчас загорелось участвовать в подготовке, и он помрачнел, когда я сообщил, что деликатесами займется Сэмюндюр из «Саги».

— Молодые повара… у них же нет чутья к колориту, может, я хоть помогу, а?

— Подобные обобщения весьма опасны.

Но я разрешил ему накрыть на стол. Трижды он менял красные стеариновые свечи на синие, четырежды — синие салфетки на красные. На зеленые. На желтые и опять на зеленые. Потом сказал, покаянным тоном:

— Именные карточки? Ты, наверно, не…

— Да не нужно никаких карточек.

Сказав это, я заметил, что он вроде бы прячет что-то за бегониями на окне, и передумал:

— Хотя в такой день… Но ты правда успеешь их сделать? Время-то уже…

Карточки у него всегда были очень красивые. В ту пору, когда нас было только двое — он да я, — он творил настоящие миниатюрные шедевры. Все они были навеяны каким-то будничным эпизодом, моей проделкой, увиденной сообща панорамой.

— Ну, если я поспешу…

Он смотрел в пол, будто застигнутый на постыдных стариковских слабостях, сантиментах, одиночествах, гадостях. Спина уродливо сгорблена, неопрятная одежда кричит о безразличии, никто, мол, все равно не придет… тяжко, больно. Но я постарался встряхнуться, в голове

роились стратегические планы, будущее, МАКРУРУС. Я открыл холодильник, достал банку соленых огурцов.

— Хочешь огурчик, пап?

Он кивнул.

Это взбодрило его, правда ненадолго. Мы сидели, как раньше, на кухне, насаживали огурчики на вилку, выуживали из банки, клали на кусочек сухого хлеба и запивали молоком, прямо из пакета.

А потом он опять завел свое:

— Заправка для салата? Может, я хоть заправку приготовлю, ты ведь знаешь…

— Пап, Сэмюндюр все сделает. Твоя забота — пять карточек и…

— Мне ничего не нужно, я умею подавать на стол. Если хоть на это гожусь…

— Папа! — заорал я. — Прекрати такие разговоры, иначе я уйду, и не вздумай сейчас извиняться, иначе я опять-таки уйду. — И пока я орал, я чувствовал, как мое тело растет и растет, а его — съеживается, а «изви…» успело вырасти, прежде чем он успел сомкнуть губы.

Тут и я утихомирился.

— На закуску можешь прочитать несколько стихотворений.

Он удивленно взглянул на меня, но я вовсе не шутил.

— А что… что будет на закуску?

— Какой-то рыбный паштет.

— Рыбный паштет?.. Рыбный паштет?.. Трудновато читать лирические стихи к рыбному паштету. Впрочем… — Он встал от стола, обретя толику уверенности в себе. — Попробую подыскать что-нибудь подходящее… Рыбный паштет?..

Они пришли, увидели и были побеждены.

Рыбный паштет вопреки опасениям отца явно оказался не таким уж сухим: он прочитал несколько отечественных стихотворений про селедку, произнес тост в честь даров моря. Сэмюндюр подал горячее — grenadier `a la Greco, или как он там его назвал. Белая, нежная мякоть, справа продолговатый ломтик моркови, слева немного икры зубатки, и все это полито светлым базиликовым соусом — гости, предвкушая удовольствие, глотали слюнки. Я хочу сказать, министр финансов, по обыкновению, вообще не замечал, что он ест, заглотал свою порцию, отодвинул тарелку и посмотрел по сторонам, чтобы уразуметь, на какую такую встречу его пригласили. То, что поводом было само горячее блюдо, до него не дошло. Засим я — довольно-таки обстоятельно, чтобы пища хорошенько усвоилась, — доложил о своих штудиях рыбного рынка в Средиземноморье, обратил внимание министров на неожиданные рынки сбыта вроде Филиппин, Японии и различных дельфинариев, не умолчал и о больших потребностях соратниц мадам Натали Бланшо, а закончил ссылкой на только что съеденное горячее блюдо:

— Смею утверждать, что только что отведанное вами блюдо, а именно — прошу всех запомнить это название! — гранатовая рыба, доныне сокрытый источник богатства, имеет огромное значение для нашего будущего. Вам понравилось?

Министр просвещения улыбнулась:

— Такое нежное, во рту тает.

— Совершенно верно, — поддакнул премьер-министр.

— Угу, — пробурчал министр финансов, глядя в окно.

— Гренадье, гранатовая рыба, — повторил премьер-министр, — первый раз слышу. Звучит не по-исландски.