Сиятельные любовницы
Шрифт:
Возвращаясь со своим другом и сэром Гунчтоном в квартал Танакавы, местопребывание большинства европейских миссий в Иеддо, Данглад должен был выслушивать иронические комплименты своих спутников насчет его целомудрия.
— Вы, право же, пуританин, — сказал ему Гунчтон, — я преклоняюсь перед вашей добродетелью. Отказаться от такой сирены, как Чианг-Гоа, по-моему, более чем храбрость — это героизм!
— А может, все проще? — воскликнул д’ Ассеньяк. — Может, мой друг Данглад просто отказывается принести в дар красоте
— Это достойно похвалы, — сказал сэр Гунчтон, — ибо после того интереса, какой она проявила к его персоне, он мог быть уверен, что его дар был бы принят чрезвычайно любезно… Что-то заставляет меня предполагать, что вы, милостивый государь, имели какие-то особые планы относительно Чианг-Гоа.
— Именно! Ты, Эдуард, просто соблазнял ее! Это так и бросалось в глаза! Она глаз с тебя не сводила!
— А все ее расспросы насчет вас? Конечно, то, что она, разузнавая про вас, обратилась ко мне, чего-нибудь да стоит, — заметил сэр Гунчтон, — но что это в сравнении с той любезностью, какую она оказывала вам!
— И за которую ты так хорошо отблагодарил ее, бедняжку! Чего тут еще говорить! — укоризненно произнес д’Ассеньяк.
— Говорить есть о чем, — продолжал сэр Гунчтон. — Пока вы там осматривали аквариум, она засыпала меня вопросами: откуда этот француз? Долго ли пробудет в Иеддо?..
— Богат ли он?
— Нет! Клянусь всеми святыми, Данглад, Чианг-Гоа ни слова не сказала про это…
— Пусть так, но что бы она ни сказала и как бы вы ни потешались надо мною, я не желал и не желаю иметь ее. И до визита к ней и после него я все равно держусь своих убеждений, и пусть она служит своим богам. У меня свои — я служу своим… Но вот мы и дома! В любом случае, благодарю вас, Гунчтон, и до завтра!
На другой день, ожидая ответа от Бриллианта Иеддо, д’Ассеньяк не хотел выходить из дому.
— Понимаешь ли? — говорил он своему другу. — Вдруг один из ее лакеев или служанка принесет в мое отсутствие заветное слово, назначающее мне свидание, и это будет очень неприятно. Посыльный, не найдя меня, быть может, вернется с письмом назад.
Страдая невралгией, Данглад охотно согласился остаться дома.
Между тем день угасал, но никто не являлся от Чианг-Гоа объявить любезному графу, что его ждут.
У д’Ассеньяка вытянулось лицо.
Данглад хохотал.
— Нечего смеяться! — вскричал граф. — Если прекрасная Чианг-Гоа отказывается принять меня, так это твоя вина.
— Как моя вина?
— Конечно!.. Ты повернулся к ней спиной, она сердится на меня за твою невежливость. Она мстит мне за твое презрение…
— Упрек твой странен, — сказал Данглад. — Но теперь, вот увидишь, начиная с этого времени, как только ты встретишь женщину, которая тебе понравится, я буду любезничать с нею одновременно с тобой.
—
— Домогаться чести быть одним из пятисот или шестисот любовников Бриллианта Иеддо? Конечно, трудно, потому что я бы согнулся под тяжестью этой чести. Но ты сердишься, мой милый Людовик, ты печалишься и обвиняешь меня в своих страданиях. А ты не подумал, что кто-то другой может быть причиной задержки с ответом?..
— Другой? Кто?
— Да хоть бы сэр Гунчтон. Любовь?.. Нет не станем профанировать этого слова! Неужели же до такой степени расстроился твой мозг, и ты забыл, что сэр Гунчтон — твой соперник? Ты объяснился фиалкой, он — камелией… Что, если ей больше понравился последний цветок, чем первый? Тогда все очень просто: она предпочла одного за счет другого. Так где же моя вина? Без сомнения, настанет и очередь фиалки, но только после камелии. К тому же, когда платят пятьсот франков за одну ночь наслаждения, а кто-то и больше, можно потерпеть.
Д’Ассеньяк замолчал. Насмешка его друга задела его. Д’Ассеньяк в глубине души понимал, что отчаяние его безутешно.
Но вдруг он радостно воскликнул, ибо в комнату вошел сэр Гунчтон.
— Ну что? — вскричал граф, бросаясь навстречу англичанину.
— Я пришел узнать, — сказал тот, — счастливее ли вы меня?
— Счастливее ли? Что это значит? У вас нет новостей?
— Нет, я получил вести, только плохие. Вот что сегодня утром мне передали от Чианг-Гоа… Смотрите…
Сэр Гунчтон подал д’Ассеньяку лист бумаги, на котором было написано китайскими чернилами по-английски два слова:
«К сожалению!..
— К сожалению?.. К сожалению! — повторял д'Ассеньяк. — Что это значит?
— Все ясно, — сказал сэр Гунчтон с натянутой улыбкой. — Это значит, что Чианг-Гоа отклоняет мою просьбу подарить мне ночь любви.
— Да? Вы так полагаете? — произнес д’ Ассеньяк с плохо скрываемой радостью, ибо правду говорят, что «в несчастье наших друзей всегда есть для нас что-то радостное». Неудача его соперника смягчила тревогу д’Ассеньяка, и он подумал, что Чианг-Гоа отказала сэру Гунчтону, желая сохранить себя для д’ Ассеньяка. Самолюбие, где ты прячешься?..
— А вам, граф, не присылали посланий? — поинтересовался сэр Гунчтон.
— Нет. Я жду.
— Он решил ждать до второго пришествия, — смеясь, сказал Данглад.
— Я не стану препятствовать д’Ассеньяку, — признался сэр Гунчтон. — Хоть и изгнанный из рая, я, испытавший там всю обещанную сладость, поищу ее в другом месте. Вы, Данглад, ничего не ждете — не хотите ли поехать с нами в Бептен? Едем я, лорд Мельграв, сэр Вэльслей — дня на три.
Данглад отрицательно покачал головой.