Скаард

Lieutenant Lama

— Сыграешь мне завтра.

— Вы сказали, я плохо играю. — На губах Алека обозначилась усмешка. Он наклонил голову, чтобы не натягивало мочку уха. Малем шумно поцеловал это ухо, оказавшееся так близко.

— Я тебя научу.

На следующий день, после всех обязательных визитов, после приёма министров, после посещения новой жены, уже третьей по счёту, из большого горного клана, он сам пришёл в покои Алека.

Тот курил трубку, вальяжно растёкшись по подушкам. Край цветастой ткани обнажил худое и крепкое плечо. С губ валил плотный

белый дым. В ухо, вместо тяжёлой серьги из камней, была вдета серебряная цепочка, также спускавшаяся до ключиц. Он был восхитителен.

Малем отобрал у наложника трубку и принялся судорожно раздевать. Ему не хватило прошлой ночи. Весь день он был занят, но, как только освободился, мыслями сразу вернулся обратно. К волчьему взгляду. К узкой глубине. К большому органу, крепко стоящему от борьбы. Даже к серьге, соблазнительно огибающей плечо.

Алек мягко остановил его руки.

— Я не готов, Ваше Величество, — сказал он спокойно, не стесняясь смотреть в глаза.

Малем замер на пару мгновений, не сразу понял, что это значит.

— Почему? — спросил, хмуря брови.

— Сегодня благоприятный день… я полагал, Вы останетесь у супруги.

Малем сжал зубы.

— Будь готов каждый день, — сказал он, пересиливая ярость. И внезапно хмыкнул, поражённый идеей: — Покажи мне, как ты это делаешь.

Губы у Алека дёрнулись.

— Хорошо, — процедил он.

Наложник проводил его в соседнюю комнату. Там была набрана вода, лежали полотенца, масла, мази, краски. Пахло сандалом и чайным деревом. У большого зеркала лежала забытая книга. Стихи. Он читает здесь?

Алек подошёл к сундуку, на котором лежало хитрое приспособление. К чуть загнутой тонкой трубке был приделан кожаный мешок. Рядом лежал надрезанный лимон. Малем с мгновение тупо пялился на него.

— Сюда заливается вода с каплей лимонного сока и маслом. — Алек несмело провёл пальцами по мешку из желудка животного. Потом усмехнулся зло. — Вы хотите смотреть, Ваше Величество?

Малем проигнорировал вопрос. Его сковало острое, судорожное возбуждение. Он хотел увидеть. Хотел, но не был уверен, что его не возненавидят после.

— Для чего это?

— Чтобы было чисто.

— И это всё?

— Нет.

— Что ещё?

— После того, как я стану чистым, нужно сделать себя скользким. — Он остановился перед рядом фарфоровых банок. — Но я уже достаточно долго живу во дворце. Поэтому могу пропустить этот этап.

Малем подошёл к сундуку ближе. Внимательно оглядел устройство. Подумал внезапно о том, где оно бывало, и для чьего удобства предназначалось.

— Ты двадцать лет каждый день прочищал себя для него?

— Нет, — голос Алека звучал задавленно, — Ваш брат не настаивал на этом.

— Значит, это не обязательно?

— Нет.

— Тогда почему ты говоришь, что не готов? Ты отказываешь мне?

У Алека вновь дернулось лицо. Он прекрасно знал, чем может грозить непослушание королю.

— Я весь Ваш, Ваше Величество. — Поклонился, опуская

ресницы. — Но я боялся, что Вы будете недовольны.

Малем приблизился к нему. Стал слышен слабый аромат табака и пота. В волчьих глазах прятался холодный, глубокий страх. Когда-то Алек смотрел на него совсем иначе. Он смотрел на него с тёплым весельем, с раздражением, со снисходительным вниманием. А в тот самый первый день — с мольбой. Малем в этот момент осознал: этот мужчина был сломлен и сломлен давно.

Он хотел бы напомнить Алеку, как яростно тот бросился в драку на своего господина, укорить этим, поиграть ещё, как играет кот с живущей под полом крысой. Но жалость съела азарт.

Он взял лицо Алека в ладони и поцеловал кислые от курения губы. Потом склонил над сундуком, пропихнул в тугое, негостеприимное. Алек схватился за край, толкнул локтем банку. Та скатилась, разбилась об пол, являя содержимое, разбрызгивая вокруг.

Малем склонился, чтобы взять на пальцы скользкое, нанёс на себя, и стало легче.

После он попросил Алека сыграть. Мелодия была не самой плохой. Но разве может быть хорошим вино в треснувшем сосуде?

Он спал с Алеком почти каждый день. Сам не знал, почему. Немолодой, неискусный ни в музыке, ни в слове, ни даже в танце, далеко не самый красивый в гареме. Малем брал его тихо со спины, или яростно — лицом к лицу. Иногда Алек вздыхал, прикрывая глаза, и тянулся к себе, двигал кулаком. Иногда у него даже твердело, как в тот первый раз. Иногда Малем мог услышать стон. Но его наложник — теперь уже его — никогда не заканчивал сам. После соития Малем обычно выскальзывал из его тела, ложился на плечо и смотрел вниз, на этот большой белый член, лежащий спокойно на бедре или же судорожно подёргивающийся на животе.

Однажды мысль ударила ему в голову. В тот день Малем учил Алека играть на инструменте. В процессе они соприкасались пальцами, посмеивались, шутили, глупо коверкали знаменитые мелодии. После Алек поцеловал его сам, сам раздел, сел сверху. У них ещё никогда так не было. И дело было не только в необычной позе. Алек стонал и выгибался на нём. Звенела длинная серьга. Бился о живот Малема толстый белый член. Бугрились на бёдрах стальные мускулы. Почувствовав приближение конца, Малем перевернул его на спину и кончил так сладко, что упал сверху, не вынимая, и долго лежал, уткнувшись в липкую шею. И та мысль обожгла его крапивным волосом. Обожгла раскалённой сталью. Битым стеклом.

— Ты никогда не заканчиваешь, — сказал он, приподнимаясь на локтях, чтобы видеть волчьи глаза. — Почему?

— Мужчине трудно выплеснуться от одного удовольствия…

— Ты не делал этого двадцать лет? — нахмурился Малем.

Волчьи глаза посмотрели на него с лёгким весельем. Приоткрылись розовые губы.

— Его Величество помогал мне, — сказал он наконец. — Иногда, если мне хочется, я делаю это один.

Малем побагровел.

— Выметайся, — приказал он, резко садясь на постели.