Скаард

Lieutenant Lama

Но Скаард молча помогает зарыть сундучок. Когда, закончив, он пытается подняться с колен, Малем тянет его за рукав и укладывает на влажную траву и взрытую землю.

Скаард не издаёт ни звука, пока Малем не проникает в него по слюне, задрав одежды и порвав тонкое исподнее. Он хотел бы сделать это так, как делал брат, — чтобы Скаарду было приятно и хорошо. Но Скаард лишь тяжело вздыхает и морщит брови, а его большой член почти не напряжен, когда Малем касается того ладонью.

Мысли в голове путаются, Малем замирает в чужом нутре, дышит в прохладную кожу на шее, собравшую влагу с травы и грязь,

поглаживает большой сухой член в руке и сжимает. Неловко вспоминает, как любит трогать себя сам.

Колени Скаарда сжимают его бока, дырка Скаарда сжимает его естество. Член Скаарда выпрямляется и течёт. Губы Скаарда раскрываются. С них в тишину мокрой травы падает зелёный вздох.

Малем тягостно целует вытянутую шею. Она вибрирует, выдавая протяжный тихий стон.

— Двигайтесь, Ваше Величество, — просит-рычит волк, распростёртый под его телом.

Малем двигается, держа в правой руке горячий и толстый член. И его накрывает удовольствие, словно бы он лежал на берегу моря, и одна за одной — на него накатывали тяжёлые, солёные, ласковые волны, забирающие, уносящие всё дальше и дальше от берега на самую глубину, где его засасывает мягкий песок…

— Скаард…

***

Музыка коснулась души неуловимо, тонко, неидеально. Так, как должна была. Малем прикрыл глаза, втягивая её соки. Нежная, невыносимо нежная и красивая мелодия, и такой её сделала Калям, его племянница. Талантливая девочка, которую он поначалу отдал в распоряжение королевы. А затем однажды услышал её игру.

Он положил ладонь Скаарду на бедро и мягко сжал пальцы.

— Чувствуешь? — спросил, наклоняясь к твёрдому плечу. — В её игре целая жизнь. История. Прекрасная история. — Шея Скаарда пахла мылом с цветами. Малем нежно куснул эту шею, уложив голову наложнику на плечо. Взял в руки его руку. Перебрал с восторгом белые длинные пальцы с крупными суставами. — Такая же глубокая как твоя душа. Послушай… Что она говорит тебе?

— Я не знаю, Ваше Величество, — ответил Скаард, и Малем, хотя и не видел его лица, был уверен, что он лжёт. В голосе наложника было слишком много понимания. Слишком много глухой тоски.

После игры Калям разделила с ним трапезу.

— Как твоё учение? — спросил её Малем.

— Прекрасно, Ваше Величество! — Калям набивала рот пирожными, словно неразумное дитя, и не могла остановиться. Поглядывала на Скаарда и также не могла держать себя в руках. Неужели пора выдавать её замуж? Малем бы этого не хотел. Ему нравилось, что Калям живёт во дворце и играет для него. Даже Скаарду с его скудными умениями игра девчонки пришлась по душе. — Я целыми днями изучаю музыку, как и мечтала, спасибо Вам! Но Исса не позволяет мне слишком многое.

— Что не позволяет тебе Исса?

— Пирожные. — Калям лукаво посмотрела на него из-под чёрных, неестественно пышных ресниц. Неужели краска? Его жена пользуется такой каждый благоприятный к зачатию день. Это красиво. — И гулять по саду.

— Я поговорю с ней, — улыбнулся Малем. — Твои усилия должны вознаграждаться. Что-то ещё беспокоит тебя?

— Нет, Ваше Величество! — Глаза Калям снова мельком касаются Скаарда.

— Хорошо.

После обеда он принимает дядю вместе с матушкой, затем министра финансов, затем, уже под вечер, направляется

к третьей жене и уходит от неё спустя приличествующее для зачатия время.

Скаард в своих покоях. Курит, раздвинув створки дверей, и смотрит на серебрение ручья под светом полной луны. На его плечах один только шёлковый халат, и он обнажает светлые, почти голубые под луной шею, ключицы, безволосую грудь.

Малем теперь знает, как доставить ему удовольствие. Касаться его во время их страсти. Позволять маленькие вольности. Пропускать в своё сердце, в свой мир. Так можно поймать иллюзию того, что сломанный кувшин вовсе не сломан. И даже не подтекает вином, делаясь бесполезным.

Волчий взгляд касается самого сердца, когда Малем показывается перед наложником. Иначе как объяснить, что оно замирает и невыразимо томно сжимается, почти болит?

Малем думает о том, что готов подарить этому человеку поцелуй. Взять у него это право. И снова быть вторым.

Скаард молча наблюдает за тем, как он садится напротив. Трубка в его руке испускает горький дым. Волчьи глаза пристальны, как и всегда. Умеренно любопытны.

Малем нежно касается его щеки, смотрит на бледные губы. Над верхней проглядывает серое — вечерняя щетина. Медленно тянется вперёд, прикрыв глаза. Замирает на полпути, когда уже можно ощутить чужое дыхание. Смотрит в волчьи глаза напротив, спрашивая разрешения, которое ему не нужно. Прихоть, которую он готов позволить любимому наложнику. Право выбора, иллюзорное и пустое.

Скаард отворачивается, и Малем чувствует, как в груди сердце разрывает само себя и брызжет алой кровью. Вместо его губ губы Скаарда ловят наконечник трубки. Дышат её ядом вместо того, чтобы делить одно дыхание на двоих.

Глазам становится жарко, но не от слёз. Они наливаются кровью.

— Ты отказываешь мне? — спрашивает Малем тихо, но его голос дрожит непролитой яростью.

— Разве я могу? — Скаард смотрит на него взглядом спокойным, как взгляд волчьего вожака. А Малем внезапно думает о том, сколько же лет разделяет их. Почти что четверть жизни, почти что пропасть, непреодолимая пропасть, где он — до сих пор всего лишь капризный мальчишка, добивающийся внимания взрослого мужчины.

Его руки дрожат. Он обещал. Обещал брату, что позаботится о его любовнике. Не тронет его. И уж точно не убьёт в приливе злобной ревности. Но руки дрожат, желая взяться за эфес кинжала.

Он вскакивает с места и уходит, пока не натворил дел. Пока не сделал то, о чём может пожалеть.

«Разве я могу?» — бьётся, пульсирует в висках.

Разве я могу? Разве у меня есть выбор? Разве я волен не отвечать на любовь?

— Ваше Величество… — Гурек пытается остановить его, но Малем лишь раздражённо взмахивает рукой, затыкая его.

— Подготовь коня.

— Да, Ваше Величество, — кланяется он.

Прежде, чем выехать в Северный Форт, Малем яростно раскапывает шкатулку, свою сокровищницу. Вытаскивает её на свет. Его голос, лицо и жесты абсолютно холодны и лишены сострадания, когда он протягивает сундучок главному евнуху.

— Передай кузнецу, — говорит он, протягивая шкатулку, и лицо Наам становится скорбным. Старый евнух знает, насколько дороги были ему эти вещи. — Пусть сожжёт так, чтобы ничего не осталось.