Скала прощания

Уильямс Тэд

— Принц Джошуа? Здесь, в степи? Ничего себе шуточка! Не то чтобы я не хотела, чтобы что-то было сделано. Дела так скверно пошли с тех пор, как умер благословенный старый Престер Джон. — Она сделала строгое лицо, но глаза ее внезапно увлажнились. — Так тяжко нам всем, так тяжко…

Она резко поднялась и выложила раскатанные лепешки на чистый нагретый камень у края костра; они начали тихонько шипеть.

— Схожу-ка я к своей приятельнице, — сказала Эльда, — и узнаю, не найдется ли у нее еще немного пивка для вас. Я не стану говорить ей про то, что вы тут мне наговорили насчет принца, а то она смеяться

будет. Присмотрите за лепешками, пока я хожу, — они детям на утро. — Она направилась прочь от костра, утирая глаза краем грязной шали.

— Что это за шутки, Деорнот? — сердито спросил Джошуа.

— Но разве вы не слышали? Такие люди только и ждут, чтобы вы что-нибудь предприняли. Вы же их принц. — Это же настолько очевидно. Джошуа должен это видеть.

— Принц чего? Принц развалин, принц опустошенной земли и травы. Мне нечего предложить этим людям… пока, — он встал и отошел от костра. Глаза детишек Эльды, устремленные на него, светились в темном дверном проеме.

— Как вы можете добиться чего бы то ни было, если за вами не пойдут люди? — вмешался Изорн. — Деорнот прав. Если Фенгбальд узнал, где мы находимся, Элиас не замедлит обрушить на нас весь свой гнев.

— Эти люди могут не решиться подойти к Скале прощания, но ничто не удержит ни графа Гутвульфа, ни армию Верховного короля, — сказал Деорнот.

— Если король, восседающий на драконьем троне, захочет обрушить на нас свою армию, — горячо ответил Джошуа, воздев руки к небу в жесте отчаяния, — несколько сот жителей Гадринсетта окажутся лишь перышками в урагане, выступив против нее. Тем больше у нас оснований не втягивать их во все это. Нас немного, и мы сможем при необходимости снова исчезнуть в Альдхортском лесу, но им же это не удастся.

— Мы опять планируем отступление, принц Джошуа, — гневно возразил Деорнот. — Ты же сам устал от этого, по твоим словам!

Они продолжали спорить, когда Эльда вернулась. Они виновато смолкли, думая о том, что из их спора она могла услышать. Но совсем не их разговор был у нее на уме.

— Мои лепешки! — воскликнула она, оттаскивая их одну за другой и подвывая от боли, обжегши пальцы. Лепешки сгорели дочерна, уподобившись душе Прейратса. — Чудовища! Как же вы посмели!? Сначала разглагольствуют про принца, а потом дают сгореть моим бедным лепешкам! — она обернулась и хлопнула рукой по широченным плечам Изорна, что не возымело никакого эффекта.

— Прости нас, добрая женщина, — сказал Джошуа, доставая еще одну серебряную монету. — Пожалуйста, прими это и прости нас.

— Деньги! — воскликнула она, беря, однако, монету. — А как же мои лепешки? Что я, деньги дам детям на завтрак, когда они есть запросят? — Она схватила метелку и набросилась с ней на Деорнота, чуть не смахнув его с камня, на котором он сидел. Он быстро вскочил и присоединился к отступавшим Джошуа и Изорну.

— И больше чтоб вас здесь не было! — закричала она им вслед. — Наемники тоже мне! Сжигатели лепешек, вот вы кто! Принц умер, сказала моя подруга, и все ваши разговоры ни к чему!

Ее громкие крики постепенно замерли вдали, когда Джошуа и его друзья доковыляли до своих лошадей и направились к лагерю вдоль окраины Гадринсетта.

— По крайней мере, — сказал Джошуа, — мы теперь знаем, где находится Скала прощания.

— Мы узнали больше,

высочество, — сказал Деорнот с полуулыбкой. — Мы убедились, что ваше имя все еще вызывает страстный отклик у ваших подданных.

— Может, вы и принц травы, но уж точно не король лепешек, — добавил Изорн.

Джошуа недовольно взглянул на них обоих и медленно сказал:

— Я был бы крайне признателен, если бы мы прибыли в лагерь в молчании.

Глава 22. СКВОЗЬ ЛЕТНИЕ ВОРОТА

— Нас туда приведет не дорога, — сказала Адиту поучительно. — Это будет своего рода песня.

Саймон раздраженно нахмурился. Он задал простой вопрос, но по своему ситхскому обыкновению эта сестричка Джирики опять дала ему ответ, который таковым не был. Слишком холодно стоять просто так и молоть чепуху. Он сделал новую попытку.

— Если туда нет дороги, то хотя бы направление какое-то должно быть. Куда мы пойдем?

— Внутрь. В сердцевину леса.

Саймон попытался разглядеть солнце в небе, чтобы сориентироваться.

— Значит, туда? — он указал на юг, то есть в ту сторону, куда он шел до сих пор.

— Не совсем. Иногда туда, но это бы означало, что мы собираемся войти через Ворота Дождей. Но для этого времени года это не подходит; Нет, мы должны направиться к Летним Воротам, а это совсем иная мелодия.

— Ты все говоришь о мелодии. Как можно куда-то добраться по мелодии?

— Как?.. — она попыталась это серьезно обдумать. Внимательно посмотрела на Саймона. — Ты странно мыслишь. Ты умеешь играть в шент?

— Нет. А какое это имеет ко всему прочему отношение?

— Интересно было бы с тобой сыграть. Надо бы узнать, играл ли кто-нибудь со смертным? Никто из моих сородичей не задал бы подобного вопроса. Мне нужно научить тебя правилам игры.

Саймон, совершенно сбитый с толку, попытался что-то еще выяснить, но она прервала дальнейшие расспросы жестом своей изящной ручки. Она стояла совершенно неподвижно, паутина ее лавандовых волос дрожала на легком ветерке, все остальное замерло. В своем белом одеянии она была почти невидима на снегу. Казалось, что она заснула стоя как цапля, которая покачивается на одной ноге в камышах. Ее лучистые глаза, однако, были широко раскрыты. Наконец она начала глубоко дышать, выпуская воздух с шипящим звуком. Ее выдохи постепенно превратились в легкое гудение, которое, казалось, исходило совсем не от нее. Ветер, до того ледяными пальцами упиравшийся в щеку Саймона, внезапно изменил направление.

Нет, осознал он через мгновение, дело не только в изменении ветра. Скорее это было ощущение, что все мироздание слегка повернулось — пугающее ощущение, вызвавшее приступ головокружения. В детстве он, бывало, кружился, кружился, потом останавливался, а мир продолжал вращаться вокруг него. Этот приступ был очень похож на то состояние, однако вращение мира сейчас было спокойным, напоминающим движение раскрывающихся лепестков цветка.

Бессловесная легкая мелодия Адиту перешла в песнопение на незнакомом языке ситхи, затем постепенно снова превратилось в глубокие вздохи. Тусклый свет, сочившийся через ветви заснеженных деревьев, приобрел какой-то более теплый оттенок, еле заметный тон, добавивший к серому голубизну и золото. Молчание затягивалось.