Скалолаз. В осаде

Стрэнтон Арч

Фредди был отвезен в приют. Он не протестовал. Это событие полностью соответствовало его представлениям о том, что должно происходить в царстве ночи. Почти до десяти лет Фредди был искренне убежден в том, что Солнце действительно отвезло его туда. Там тоже было Рождество, но не было Санта-Клауса. Подарки им дарили администрация города, богатые худые тетки и толстые дядьки. Впоследствии Круль был поражен тем фактом, что некоторые люди, и даже его ровесники верили в существование Санта-Клауса до 15 лет. «Я уже вовсю трахалась» — рассказывала ему одна проститутка во Франции, — «но все равно верила,

что ночью домой придет Санта-Клаус и положит под подушку или под кровать, или в тапочки мне подарок».

В приюте ему стали часто сниться кошмары, он просыпался с криком, но никто не подходил, не клал ему на лоб прохладную ладонь и не говорил ласково: «Спи, спи, сынок». В лучшем случае к нему подходила дежурная. «Круль, повернись на другой бок,» — говорила она и отходила. Если не она, то кто-то из мальчишек, проснувшийся в их общей спальне, кричал: «Заткнись, урод, ублюдок вонючий» и швырял в Фредди книгой, тапком или тем, что попадалось под руку.

В приюте четырехлетний Фредди впервые узнал, что у людей есть внешность, и что они по внешности разделяются на плохих и хороших. Это произошло в первый же день. Дежурная ввела его в общую комнату и сказала:

— Познакомьтесь, дети, вот ваш новый дружок Фредди Круль.

Дети засвистели, захохотали, заулюлюкали, зашипели и залаяли. Сквозь этот шум Фредди отчетливо услышал чей-то голос:

— Урод.

Это был окончательный приговор. В приюте Фредди перестал быть Фредди. Он стал Крулем. Просто Крулем.

— Круль, передай сахар.

— Круль, не смей задерживать душ.

— Круль, тебе пора постричься.

— Круль, ты что, дрожишь под одеялом? Ха-ха, слышите? Круль дрожит под одеялом!

— Ты что, Круль, еще ни разу не целовался?

— Ты с ума сошел, Круль! Посмотри на себя! Как ты себе представляешь, что я пойду с тобой в кино, глупый, несчастный, несуразнейший Круль!

Он был урод. С ним никто не хотел спать рядом, потому что он кричал во сне. С ним никто не хотел играть в паре. Его не брали в команды.

Но все это было естественно для царства ночи, в котором он находился.

Его не звали играть, и поэтому Круль стал много читать. Он читал все подряд, но больше всего ему нравились книги про море. Может быть, потому, что он жил на суше. В их городе не было даже реки. На море все должно было быть по-другому. Когда началась школа, Круль с первых же дней стал лучшим учеником. По той же причине. Он не тратил никакого времени на игры. Кроме того, ему нравилось учиться. Он хотел быть первым. Самым умным. Эрудированным. Грамотным. Он хотел быть лучше их всех — красавчиков со спермой вместо мозгов, и красавиц, у которых между ног гулял ветер.

И ему это удавалось. Удавалось, несмотря на внутреннее сопротивление учителей. Они ведь тоже, пусть подсознательно, но старались его унизить. Сделать его еще хуже, еще уродливее. Они давали ему задания сложнее, чем дали бы парню нормальной внешности. Даже учителя старались самоутвердиться за счет несчастного, уродливого, одинокого Круля. Его не любил никто. И тем более он рвался стать первым. Он вгрызался зубами. Он засыпал с учебниками.

Круль был первым. И за это его не любили еще больше. И чем больше окружавшие не любили его, тем «первее» он становился.

В пятнадцать лет он стал победителем физико-математической олимпиады пяти штатов. Жюри, скрепя сердцем, было вынуждено отдать приз ему, а не его конкуренту — очаровательному блондинчику с умными серыми глазами и пухлым ртом.

Он стоял, прижимая к груди приз, и смотрел на полный зал, на них, красивых, вынужденных признать его первенство, и аплодировать ему — презираемому ими уроду, и наверно, именно тогда в сердце Круля проскочила первая искра ненависти.

Он уже давно знал, что нет никакого царства ночи, что Солнце не увезло его тогда, что он живет в нормальном мире, где есть любовь, радость, нежность, сочувствие.

У одних. А у других их нет. На их долю остаются ненависть, презрение, злость и унизительная жалость.

Теперь Крулю было наплевать на них всех. Это они были уродами с опилками и пуговицами в голове, только они не знали этого. Или знали, но договорились и делали вид. Круль был умнее, грамотнее, эрудированнее их всех. И он был беспощаднее. Он умел ненавидеть куда лучше, чем все они. И он ненавидел. Всех. Людей. Солнце. Зиму. Только о море он думал с нежностью.

В семнадцать лет он блестяще сдал экзамены в военно-морское училище. Экзаменаторы были поражены глубиной его знаний. Ему назначили стипендию.

На второй неделе занятий его однокурсники — бравые, плечистые как на подбор парни, типичные янки — обаятельные, с голубыми глазами, высокие, стройные, широкоплечие и глупые, подошли к нему после ужина и предложили уйти из училища. Мотивировка была обычной. Своей внешностью Круль позорил великолепные военно-морские силы Соединенных Штатов Америки.

Вместо ответа Круль дал по морде стоявшему к нему ближе всех. На него набросились и стали бить все сразу. Круль дрался так, как дерутся последний раз в жизни, как дерутся, когда нечего больше терять, когда кажется, что от силы твоего удара исчезнет все окружающее тебя зло. Он дрался, пока его не ударили сзади бутылкой по голове.

С выбитыми зубами, сломанным носом, отбитой почкой и травмированной мошонкой Круль оказался на госпитальной койке.

На соседних койках с травмами разных степеней сложности лежали трое его однокурсников. Они боялись даже посмотреть на него. Круль кричал во сне. Они боялись сделать ему замечание. Они говорили только между собой, но, когда Круль шевелился, испуганно замолкали.

Если бы Круля бил не весь курс, если бы его однокурсники смогли представить дело иначе, Круль вылетел бы из училища, как пробка из-под шампанского. Но у них не было такой возможности. Дело, благодаря вмешательству отца одного из парней, занимавшему серьезную должность в Пентагоне, удалось замять.

Когда Круль вышел из госпиталя, его вызвал к себе заместитель командующего училищем и впрямую предложил подать рапорт. Курсант Круль молча смотрел на своего офицера.

—\Круль, вы меня не слышите? — спросил офицер.

—\Однажды мне уже предложили сделать это, — ответил Круль. — Они лечились потом, сэр. В нашем госпитале.

И он посмотрел на офицера с такой ненавистью, что тот испугался.

—\Мы все равно не дадим вам учиться, — сказал офицер. — Завалим на первой же сессии.