Скальпель доктора Менгеле
Шрифт:
Сейчас, пробираясь между куч битого кирпича, с опаской поглядывая на свисающие с потолка балки перекрытия, Олег мог воочию оценить масштабы разрушений.
Вдоволь налюбовавшись руинами, он выбрал себе местечко посуше, устроился на обломке доски и задумался над своим бедственным положением. Звуки проезжавших по дороге автомобилей, стук дождевых капель по жестяной крыше, мягкий полумрак создавали иллюзию покоя и позволяли надеяться на то, что из передряги удастся выбраться. Неожиданно Олег услышал еще один звук, который не смог сразу распознать. Мерное гудение, похожее на урчание сытого кота.
Неужели он наткнулся на некий подпольный цех? Иначе чем объяснить то, что в заброшенном замке гудит электрический двигатель? Пока Шакиров размышлял над этим, электродвигатель выключился.
Олег подошел к окну и посмотрел вниз, на поле, прорезанное серебристой лентой реки… Новым объектом, заинтересовавшим Шакирова, стал особняк у подножия горы. Сверху был виден широкий двор, большой соединенный с домом гараж. Тот, кто построил дом, как видно сильно старались обезопасить себя не только от любопытных взглядов, но и от вторжений. Огороженный высокой стеной, особняк будто бы противопоставлял себя городу и его жителям. Это была самая настоящая крепость. А еще Шакиров понял, что дом внушает ему… Почтение? Нет, скорее страх.
3
— Кто я? Что я? Только лишь мечтатель, синь очей утративший во мгле, — хриплый голос за стеной звучал нарочито противно. — Эту жизнь прожил я только кстати, как и все другие на земле…
Иван Кароль попытался оторвать голову от подушки, но она оказалась настолько тяжелой, что приподнялась меньше чем на сантиметр.
— Бо… Борис, чтоб тебе сдохнуть! Заткнись!
— И тебя целую по привычке, — Борис Чуркин сунул в комнату свою помятую, но тщательно выбритую круглую рожу. — Потому, что многих целовал. Чего тебе, Ванюша?
— Сказал же: заткнись!
— И, как будто зажигая спички! — Чуркин специально поднял голос и последней строкой четверостишия буквально оглушил Кароля. — Говорю любовные слова! Чем тебе не нравится мое пение, милый?
— Голова раскалывается. Есть похмелиться?
— А то, как же! — Борис исчез и спустя несколько секунд торжественно внес в комнату, наполненную до половины стограммовую рюмку. — Кто ж о тебе позаботится, как не я? Выпей, Ваня, сразу полегчает! Может огурчика малосольного сообразить?
— Какой к свиньям собачьим огурчик?! — Кароль одним ударом выбил рюмку из рук любовника. — Что это? Во рту только поганить. Бегом в магазин. Одна нога здесь — другая там!
— Грубо, — констатировал Борис, усаживаясь на кровать. — Ты, Ваня, невоспитан, очень груб. Настоящее животное и… это мне нравится!
Чуркин неожиданно навалился на Кароля и, осыпая его шею жадными поцелуями, заставил лечь.
— Я хочу тебя, Ваня! — задыхаясь от страсти, шептал Борис. — Если бы ты только знал, как я… тебя… хо-о-о-чу-у-у…
Возбуждение, охватившее Ивана, боролось с тяжелейшим похмельным синдромом. Победил синдром. Иван столкнул Чуркина на пол.
— Потом, я сказал! Сейчас настроения нет…
— Скотина! Тебе бы только нажраться…
— Брось, Боря, не обижайся на меня дурака, — Иван протянул руку и нежно потрепал дружка по седому стриженому загривку. — Ты же знаешь:
— Метнись, дружок, в «Гастроном»? По рюмочке выпьем, видик посмотрим. Твою любимую киношку. Ну, с теми мальчишками, что разные разности вытворяют…
— Правда? — ожил Чуркин. — Правда?!
Борис быстро оделся, чмокнул Кароля в небритую щеку.
— Я моментально! — донеслось из коридора.
— Достал! — Иван проковылял в ванную, открыл кран и без особой охоты размазал воду по щекам. — Достал, Боря. Окончательно достал. Надо что-то делать…
Слегка одутловатое, отмеченное множеством бурлящих внутри страстей лицо сорокадвухлетнего жулика, громко именовавшего себя предпринимателем и главою мифического фонда «Отечество», было бы вполне гармоничным, если бы не нос. Этой, изогнутой, как серп и такой же острой части лица было суждено стать пожизненным крестом Ивана. Кароль не раз пользовался своими связями в кругах голубых, чтобы проворачивать разного рода аферы. Случалось, что они удавались и тогда финансовые возможности длинноносого выжиги и плута вполне соответствовали роли, которую он играл.
Благоденствие, как правило, длилось недолго: Иван бросался в новую авантюру и оказывался на мели. Последние два года, Кароль посвятил заготовке пиломатериалов. Древесно-стружечный бизнес продвигался ни шатко, ни валко. Ванечка впал в депрессию, но неожиданно узнал, что является однофамильцем польского магната, владевшего в средние века несколькими замками. Иван сразу заговорил с акцентом поданного Великого Княжества Литовского и отправился осматривать ближайшее родовое гнездо. Замок, хоть и находился на последней стадии превращения в руины, лже-наследнику очень понравился. Он побывал в райисполкоме, где с изящной легкостью опытного сына лейтенанта Шмидта убедил тупоголовых чиновников в том, что намеревается отстроить дом предков заново.
Благородство и самоотверженность Кароля, а главное — его упоминание о потоках туристов, заставило осторожных начальников поддаться на уговоры мошенника. Во время одной из прогулок под некогда величественными сводами Кароль обратил внимание на дымоходы, которые пронизывали стены замка от крыши до фундамента и вспомнил, что феодалы имели привычку прятать там свои несметные сокровища.
— А я-то дурак бревна распиливаю!
Ваня хлопнул себя рукой по лбу и помчался отдавать указания десятку наемных работников. Гул станков затих. Рабочие вооружились ломами и под покровом темноты начали крушить стены замка. Кароль потерял сон и покой. Он очень боялся того, что подручные приберут найденный клад к рукам, оставив его, прямого и единственного наследника, в дураках.
Разрушение дымоходов шло ударными темпами. Скитаясь по замку ночью, Кароль как-то выглянул из окна и увидел микроавтобус, въезжавший во двор большого особняка. То, что машина была выкрашена в непривычный алый цвет, Ивана не удивило. Обильную пищу для размышлений дало совсем другое: охранники выволокли из микроавтобуса двух мужчин, судя по виду бомжей, и пинками погнали их к двери подвала. С той ночи Кароль начал пристально следить за особняком и его обитателями. Он знал, что дом принадлежит Сергею Микошину и имел к нему большие претензии.