Скандинавия глазами разведчика

Григорьев Борис Николаевич

Вечером нам в гостиницу' позвонили из штаба базы и предложили ещё раз переговорить по радио с лодкой. Связь должна была осуществиться из казармы батальона береговой обороны имени Спарре (капрал Спарре—герой Северной войны, шведский аналог нашего матроса Кошки). Несмотря на темноту и довольно позднее время, нас сопровождают кортежи машин из журналистов. Поскольку их на территорию казарм не пускают, они занимают позиции в близлежащих домах, а некоторые вместе с телекамерами вскарабкиваются на высоченный забор и снимают нас оттуда [51] .

51

Кстати, сделанные

ими снимки явились причиной смешного эпизода, разыгравшегося в моём родном отделе в Москве. Примерно через неделю после нашего посещения батальона Спарре один мой коллега, знавший шведский язык, явился в кабинет моего непосредственного начальника и положил перед ним номер газеты, где на первой полосе ваш покорный слуга выходит из какого-то здания в сопровождении шведского солдата с винтовкой наперевес. Создавалось полное впечатление, что меня куда-то конвоируют. Это впечатление у начальника тем более усилилось, что он не знал шведского языка, а коллега, большой шутник, решил его разыграть. «Как же так: Григорьев находится под арестом, а вы тут пальцем о палец не пошевелили для его вызволения?» Перепуганный начальник бросился было докладывать вышестоящему руководителю разведки, но, конечно, был вовремя остановлен знатоком шведского языка.

В разговоре с Гущиным мы узнаём, что советский адмира-литет, кажется, соглашается на проведение его опроса (а не допроса, на чём настаивают шведы), но только на борту лодки. Для шведов это лингвистическое крючкотворство не имеет никакого практического значения, потому что и тот и другой варианты переводятся с русского языка одинаково — «фёрхёр». Гущин сообщил, что команда, естественно, устала от постоянного давления, оказываемого на неё шведами, но держится бодро. Вызывает опасения сама лодка, так как волнение на море усиливается и есть опасность, что лодка начнёт биться днищем о грунт.

Потом с Гущиным через переводчика говорил Карл Андерс-сон. Он попытался убедить Гущина в том, чтобы он согласился предстать перед шведской экспертной комиссией на шведской территории, но тот сослался на полученные по радио инструкции. Ситуация вновь заходит в тупик. Разочарованные, мы возвращаемся в гостиницу и ложимся спать.

На шестой день эпопеи, в понедельник утром, получаем наконец новость о том, что ночью всё-таки было достигнуто компромиссное решение о проведении опроса Гущина на... нейтральной территории на борту шведского сторожевика «Вэстервик».

Бьёрлинг выдал нам с Просвирниным зюйдвестки с резиновыми сапогами и торопит нас с завтраком: из-за начинающегося шторма «Вэстервик» должен заранее отойти из Карлскруны и выбрать более-менее спокойное место для дрейфа или стоянки.

Не дожидаясь формального сигнала из посольства, мы собираем свои вещички и выходим из гостиницы. Она гудит как улей, чувствуя решительный поворот в событиях. Садимся в маленький «фольксваген» и по мрачным, продуваемым насквозь улочкам города катим к пирсу. За нами гонится кавалькада с журналистами. Некоторые из них уже угадали цель нашей вылазки и обгоняют, чтобы выбрать выгодную позицию для фотографирования у ворот верфи, где мы будем вынуждены притормозить или остановиться.

У трапа нас ожидает капитан «Вэстервика». По морскому и дипломатическому обычаю, он встречает нас, прикладывая руку к фуражке, представляется и сообщает, что через несколько минут сторожевик отдаст концы. Нас провожают в крошечную каюту и приносят бутерброды с кофе. Перси куда-то исчезает, а к нам у двери приставляют часового с карабином и открытым штыком. Это похоже не на гостеприимство, а взятие под стражу. Бутерброды застревают у нас в горле. В это время раздаются звуки команд, работавший на малых оборотах двигатель взрывается мощным рёвом, и мы чувствуем, как сторожевик отходит от причала. Сразу начинается сильная болтанка, Юра определяет, что мы уходим в южном направлении.

Появляется Перси, мы заявляем ему решительный протест и требуем убрать «почётный караул». Офицер

связи исчезает и через минуту приводит с собой незнакомого длинного рыжего верзилу в форме старшего лейтенанта (Просвирнин сразу узнал в нём офицера из разведотдела штаба обороны Леннарта Борга). Не представляясь, подполковник начинает нам объяснять, что, «поскольку мы находимся в запретном районе, выходить из каюты господам дипломатам запрещается». Тогда мы требуем либо вернуть нас на берег, либо предоставить связь с посольством. Шведы предпочитают второе. Нас проводят в рубку к капитану, и оттуда мы быстро дозваниваемся до столицы и связываемся с Рымко. Советник-посланник обещает обжаловать действия военных в МИДе Швеции. Когда мы вернулись обратно, часового у каюты уже не было.

Минут через двадцать катер стал на якорь, спрятавшись за остров, но качка продолжалась довольно приличная. Опять потянулись тягостные минуты ожидания. Вдруг включили радио, и мы услышали, как диктор, захлебываясь, точно вёл репортаж с хоккейного матча, на котором «Тре крунур» с разгромным счётом выигрывали у сборной СССР, вещал о том, что вертолёт с Гущиным уже поднялся в воздух и находится в пути. Мы посмотрели на часы — время было начало второго. Потом стали передавать, что на море поднялся невероятно сильный шторм и что подводную лодку начинает сильно бить о грунт. Стоявшие кольцом вокруг лодки катера и судёнышки шведов разбросало по всему Гусиному проливу. С борта У-137 полетели ракеты с сигналом SOS. Создавалась драматическая ситуация: лодку без промедления нужно было снимать с мели, а её капитан отсутствует.

Напряжение достигло наивысшей своей точки. Стиснув зубы, осознавая свою беспомощность, мы сидели в четырехметровой каюте и смотрели в пол. (Примерно через три часа, когда мы сидели на процедуре опроса капитана подлодки, шведы нам сообщили, что лодку успешно сняли с мели и под конвоем отвели в затишье. От сердца немного отлегло, мы понимали, что в такую нелёгкую погоду могло произойти что угодно, однако шведские спасатели остались на высоте.)

В это время нам сообщили, что Гущин уже на борту «Вэстер-вика». Через несколько минут в каюту к нам шагнул моложавый светловолосый, крепко сбитый, среднего роста капитан 3-го ранга. Лицо чисто выбрито, а белое кашне, отглаженная форма и рыжеватые усы только подчёркивали его задорный нрав и боевитость. Мы вскочили, и Гущин звонким голосом начал было по всей форме рапортовать, приставив руку к фуражке:

— Товарищ капитан первого ранга, докла...

Мы прервали его на полуслове и бросились на него, чтобы крепко обнять. Он смущённо заморгал своими белесоватыми ресницами, ошеломлённый такой неуставной встречей. Дверь каюты открылась, Перси просунул свою голову внутрь и сказал, что в нашем распоряжении всего несколько минут, потому что комиссия уже собралась и ждёт нас в кают-компании. Нам удаётся обменяться несколькими словами. Узнаём, что на лодке всё в норме. Сообщаем Анатолию, что лодку уже сняли с мели, подбадриваем его перед лицом предстоящей дуэли со шведскими навигационными экспертами. Он уверяет нас, что всё будет хорошо. Вместе с ним прибыл замполит Беседин, который стоял на вахте в ту злосчастную ночь 27 октября. Юра передаёт Гущину пару бутылок водки и несколько блоков сигарет. Вот что, оказывается, привёз с собой в командировку из Стокгольма военный атташе! Молодец!

Бьёрлинг проводит нас в кают-компанию — помещение, посреди которого стоит овальный стол, а по его краям — мягкие сиденья. За стол можно только протиснуться, и то поочерёдно. Занимаем с Просвирниным и Бьёрлингом места «согласно купленным билетам». Во главе стола восседает Карл Андерссон, ему ассистирует эксперт по вопросам навигации и специалист-подводник капитан 2-го ранга Эмиль Свенссон из военноморского штаба, помогают сотрудники разведотдела штаба обороны Рольф Мальм, Эрланд Сённештед и упомянутый выше Л. Борг, переводит переводчик из Стокгольма Пэр Янссон. Мы с Юрой сидим напротив Андерссона, а Гущин с Бесединым — по правую руку от нас через Бьёрлинга.