Сказ о невыдуманном Левше
Шрифт:
На подольском заводе инженеры, рабочие в содружестве с учеными достигли кажущегося невероятным: из 40 граммов металла создается нить, которой можно обвить земной шар по экватору. Такая паутинка идет на изготовление приборов, отличающихся высокой точностью измерения электрических сопротивлений.
Вот какой размах приобретает микротехника!
Работа микроминиатюристов раздвигает границы мира. Их изделия опровергают прежние понятия о возможностях человека и возможностях самих материалов, утверждают веру в практическую неограниченность человеческих сил в области создания микроприборов, в области познания живого и неживого микромира.
Микроминиатюры совмещают в себе и технику, и искусство.
И все же Николай Сергеевич вывел своеобразный кодекс, ни один пункт которого не может быть нарушен без вреда для человека:
Категорически не браться за подобную работу, если не чувствуешь к ней глубокой внутренней любви.
Работать лишь при общем хорошем самочувствии.
Следить, чтобы дыхание во время работы было естественным. Ни в коем случае его нельзя затаивать.
Тело во время работы должно быть нескованным, а движения — собранными, но легкими и непринужденными, как и мысли, они должны иметь по отношению к работе наступательный характер.
Рабочая комната должна быть безукоризненной по свежести воздуха, по освещенности и общему удобству.
Прекращать работу при малейших признаках утомления.
МИР ЧУДЕС
В один и тот же день встретить трех мастеров, живущих в разных городах, за тысячи километров от Урала, иметь возможность беседовать с каждым отдельно и со всеми вместе, сравнивать их произведения, найти в них какие-то общие черты и своеобразие миниатюр, виденных мною и еще не виденных, — это редкостная удача для автора.
Поэтому, узнав от Николая Сергеевича Сядристого о предстоящем 5 июня 1974 года открытии выставки в Политехническом музее, я сократил пребывание в Киеве и помчался в Москву.
Выставку назвали «Мир чудес». И этот мир бесконечно малых изделий удивил и потряс людей.
Неубывающе длинными были очереди к экспонатам Эдуарда Аваковича Казаряна, Михаила Григорьевича Маслюка и Николая Сергеевича Сядристого. Их изделия покоились в прозрачных колпачках-головках на вершинах белоснежных стоек — каждое изделие со своим микроскопом, позволяющим увидеть невиданное. Смотреть в тубус микроскопа мог один человек. Но все терпеливы были в этом мире чудес, — и дети ощущали возвышенность, святость искусства.
Своеобразны, неповторимы каждый из трех мастеров. Да и различные миниатюры одного мастера отличаются друг от друга оригинальностью задумки и исполнения.
Тонко высветлены изделия Эдуарда Аваковича Казаряна. В них нежная мечтательность музыканта-скрипача, и его трогательное понимание детской души, и добрая усмешка над слабостями своими и своих друзей.
С момента открытия выставки и до вечера многолюдно было у галереи скульптурных портретов и музыкальных инструментов Казаряна.
В ушке иголки поместилась точная копия скрипки Страдивариуса из позолоченного дерева — в ней пятьдесят шесть деталей. На другой стойке, опять в ушке тоненькой иголки, скульптурный портрет Паганини из золота. Дальше — Шота Руставели на четвертинке виноградной косточки; Чарли Чаплин из осколочка стальной иглы; Давид Сасунский — в пятьдесят раз меньше миллиметра; танцующие девушки в национальных одеждах на половине косточки инжира; миниатюрные дружеские шаржи на армянских дирижеров и музыкантов.
Особенно подолгу не отходили дети от удивительнейшей микрокомпозиции Казаряна.
В лошадином волосе мастер просверлил
— Конечно, живые... Конечно, движутся, разве вы не видите?!
Случилась забавная история с другой композицией Казаряна, когда кавычки со слова «движутся» надо было и впрямь снять.
Построил Эдуард Авакович как-то здание Ереванского театра оперы и балета из кусочка зуба древнего мамонта. Долгое время микроминиатюра экспонировалась в городском музее — никто ничего не обнаружил, только поражались, до чего микрокопия близка формами, красотой к внушительному оригиналу. И вдруг какой-то тысячный посетитель заметил в окуляре микроскопа сверхъестественное и закричал: «Люди поднимаются и опускаются по театральной лестнице!» Подбежали другие посетители, заглянули, видят — микрочеловечки действительно снуют по лестнице казарянского театра. Зазвонили тут телефоны и на квартиру мастера, и в государственную филармонию, где он работает. Примчался Казарян, вынул из пластмассового короба свое здание и обнаружил с помощью системы линз — по лестнице «разгуливают» микробы. Чтобы не пугать больше некоторых слабонервных посетителей музея, Эдуард Авакович изготовил вторую микрокопию театра из другого материала.
Множество невероятного, но существующего реально в мире чудес, демонстрировали умельцы на выставке в Политехническом музее.
Обходим не спеша (тут если спешить, сам себя обкрадешь) экспозицию заслуженного мастера народного творчества Украины Михаила Григорьевича Маслюка.
...Локомотив с тендером и для сравнения сбоку от него на площадочке, попадавшей в поле зрения микроскопа, человеческий волос. Паровоз с трубой, колесами, рычагами — размеры последних два микрона длиной. Если мастер захотел бы спрятать от глаз посетителей свой локомотив с тендером, ему осталось только просверлить волосинку, и миниатюра вошла бы в нее как в тоннель.
На следующей стойке размещен полный железнодорожный эшелон — тепловоз с двадцатью вагонами. Отрезок волоса, поставленный вертикально рядом с эшелоном, выглядит в микроскопе огромной башней.
Еще три новых работы Михаил Григорьевич подготовил специально к московской выставке — на кончике золотого пера авторучки мастер уместил подарочный сувенир: вазу с цветком, графин и блюдо с фруктами. Просторный высокий музейный зал наполнен солнцем. Лучи его играют с миниатюрой, плещутся в графинчике всеми цветами радуги.
Новинки оказались и на стендах другого заслуженного мастера народного творчества Украины Николая Сергеевича Сядристого. Кроме тех его микроминиатюр, о которых мы уже писали в прежних главах, здесь были портрет-барельеф Майи Плисецкой, вырезанный из кусочка вишневой косточки; акварельный портрет Владимира Маяковского, написанный кисточкой на срезе зерна груши, и одна из партий Александра Алехина, которую он играл с Капабланкой в 1927 году — шахматный столик размещен на булавочной головке.