Шрифт:
Было это в стародавние времена… Пески степные любые следы заносят, памяти людской кроме. Вот и рассказывали встарь казаки о чуде Господнем, в Астраханской земле явленном.
За что, про что – неведомо, а объявил шах турецкий Мухаммед войну государю московскому. И пошло по лету на Русь войско великое, янычарское… Лишком не двести тыщ ратного люда с ятаганами да пушками, конницей да пешим строем,
А ведь из краев турецких как ни иди, а только Астрахань нашу все одно не минуешь. И стоит на море Хвалынском, в самом устье Волги-матушки, белый город, ровно щит рубежи южные ограждаючи… По ту пору воеводствовал у нас боярин Серебряный, самого Грозного Иоанна сподвижник, умный да храбрый. Услыхал он про беду неминучую, стал горожан, рыбаков, люд работный да служилый под ружье ставить. Да только со всех краев тыщи четыре защитничков и набралось. Куды как мало супротив такого ворога, да что ж поделаешь? От Москвы помощь поспешает, но когда будет – одному Богу ведомо…
Рано ли, поздно ли, а подошел шах под стены крепостные, тугой осадой город стянул, железным кольцом спеленал. Днем – гром стоит от лошадиного ржания, а ночью – сколько глаз достанет, горят по степи костры турецкие да луна кровавая скалится!
А Мухаммед ихний все посмеивался, дескать, жаль такую красоту рушить, шли бы вы, люди русские, из города вон – мы не тронем… Кто страх Господень да совесть в сердце имел – тех речей не слушал, а у кого нутро грехом изъедено – призадумались…
И была тогда в Астрахани сотня разбойных казаков, тех, что расшивы купеческие на кривой нож брали. Им перед царем отслужиться нечем, а за дела лихие только плахой и жалуют, вот они к туркам и пошли. Не стали астраханцы злодеев-предателей насилком держать, распахнули ворота, пустили на все четыре стороны. Вот идут они от ворот Никольских, посередь войска огромного, перед пашами-башибузуками сабельки наземь складывают. Смеются враги – иди, урус, беги, урус, не стой на пути великого шаха турецкого! Стыдобственно то казакам, да ведь не трогают их янычары, слово держат.
А только вдруг со стен крик бабий… Обернулись, глядь, что за дела – у самих ворот мальчоночка трехгодовый!
И тут громыхнуло в ясном небе, ровно на миг один свет погас! Глядят люди, а у ворот астраханских высоченный казак стоит. Сам в справе воинской, борода окладистая, в руке сабля острая, а из-под бровей очи грозные так и светятся. Приподнял мальчонку, к себе прижал да кулаком врагу могучему грозит. Один – супротив всех! Турки-то опешили сперва, а потом в смех впали. Весело, вишь, им такую картину зреть – как один казак всему войску турецкому грозить смеет. А уж как отсмеялись, так и за ятаганы взялись…
Глянули на это разбойные казаки – и словно прорвало ретивое! Загорелась кровь, будто благодать божия очерствелых душ прикоснулась. Развернулись они, в глаза друг другу глянули, да и пошли турок валять голыми руками! Что с того, что оружия нет? Недаром в разбойных ходили, никто и охнуть не успел, как добыли они мечи турецкие и к воротам, богатырю чудесному на выручку! Вот уж где удаль была, где слава… Как черти дрались разбойные казаки, и дрогнуло войско вражие!
Сто душ христианских на небеса вознеслось, ни один не уцелел… Раскрылись ворота, вышла дружина боярская – и дитя спасли, и Мухаммеду урок знатный дали. Опосля боя того не пошел шах на Москву, забоялся. Застрял до холодов в степях заволжских, а потом и вовсе назад повернул. Не пустила Астрахань врага на землю русскую…
А казака того высокого искать искали, да не нашли. Старики бают, что и не казак то был, а пресвятой мученик Иван-воин, всякого служилого люда хранитель и заступник.
Так ли оно было, правда ли – про то летописи путаются. Но и доныне стоит в Москве первопрестольной храм Ивана-воина, а случись мимо проходить астраханскому казаку – так непременно зайдет и свечку поставит. За дела ратные, за души грешные, за память дедову…