Сказание о Бахраме Чубина из «Шахнаме»

Фирдоуси Абулькасим

Глава двадцать первая

Советы, которые дали Бахраму его сестра Гурдия и вельможи войска

Тогда Бахрам призвал вельмож, бесстрашных В сраженьях пеших, конных, рукопашных: Хамдонгушаспа — витязя-писца, Изадгушаспа — мудрого бойца. Ялонсину, чье имя славно, громко, Бахрама — Сиавушева потомка, А также и других богатырей, Известных родовитостью своей. Бахрам слова сказал им роковые: «Вельможи, не склоняющие выи, Вы каждому, рожденному на свет, Способны многомудрый дать совет. Владыка мира крепко нас обидел, Хотя от нас всегда покорность видел. Свернул он с благородного пути, — Как ныне быть? Где выход нам найти? Свободные и гордые герои, Не следует оплакивать былое, Обид немало каждый перенёс, Но пусть враги не видят наших слез. Я только вам, друзья мои, открою, Как стражду я наедине с собою. Узнайте же, как жребий мой суров, Свидетелями будьте этих слов. С ничтожным войском, по приказу шаха, Мы двинулись в поход, не зная страха. Таких, как Совашах и Пармуда, Иран врагов не видел никогда. Когда б в Иран вступили вражьи рати, Он восковой не стоил бы печати. Такой беды никто еще не знал, Такого мир побоища не знал! Мы верили: костьми враги полягут, Хотя мы испытаем много тягот. И вот — стрелки бежали и слоны, Сова и Пармуда разгромлены, И движутся к царю царей, блистая, Сокровища Турана и Китая. Ормузд, неслыханно разбогатев, На воинов обрушил темный гнев. Шах мыслит: войско он унизить вправе, Когда налажены дела в державе. Пусть мудрые совет мне подадут: Как мне спастись от петли и от пут? Грозит и вам царя царей коварство, — Подумайте: от боли где лекарство? Где способ ваш, спасения залог, Чтоб ныне применить его я мог? Пусть ваш совет, плохой или хороший, Меня избавит от душевной ноши!» Все слышала за пологом шатра Воителя прекрасная сестра: Она в то время в Балхе находилась. И гневом сердце Гурдии забилось, И пламенного гнева не тая, К вельможам обратилась Гурдия: «О знатные воители Ирана, Его надежда, гордость и охрана! Когда Бахраму нужен ваш совет, Зачем же приумолкли вы в ответ? Воспряньте духом, страха устыдитесь, Когда ж растерянным бывает витязь!» Изадгушасп воскликнул: «О Бахрам, Ты указуешь путь богатырям, Когда б язык мой острым был алмазом, Его бы превзошел твой острый разум В твоих поступках — мудрость божества, Они овеяны отвагой льва. Не только в тигровом прыжке — движенье, Не с каждым следует вступать в сраженье. Сказал я все. Ты слов других не жди. Но если битва ждет нас впереди, О благородства гордая вершина, На битву двинется моя дружина, Мы в горы полетим, в степную ширь, — Ты будешь мной доволен, богатырь. Начнешь войну, — мы за тобою следом Пойдем навстречу мукам и победам». Бахрам, поняв, едва замолкла речь, Что воин держит наготове меч, Спросил Ялонсину: «В годину бедствий, Что ты в своей душе таишь? Ответствуй!» «Тот победит, — сказал Ялонсина, — Дорога чья творцом озарена, Кто чести богатырской не уронит, К неправде сердца своего не склонит. А если он дурным путем пойдет, Его возненавидит небосвод. Бог дал тебе и войско, и богатство, Но к гибели приводит святотатство. Так будь же милостям господним рад, И благо увеличится стократ». Сказал Бахрам из рода Сиавуша: — Я говорю, присяги не наруша: Друг разума, отваги образец, К чему тебе и царство, и венец? Забудь об этих поисках напрасных, Ищи величья в подвигах прекрасных, Все остальное — суета сует!» Бахрама рассмешил такой ответ, Он бросил перстень в сторону провидца, Сказав: «Пока по воздуху стремится Мой перстень, — я владыка, а не раб. Он упадет, — вновь жалок я и слаб. Нам сладко обладанье шахской властью, Завидуй, жалкий раб, такому счастью!» Затем сказал он: «Безо всякой лжи, Изадгушасп, мой славный лев, скажи: Я шахиншахского венца достоин?» Ответствовал Бахраму храбрый воин: «Однажды в Рее говорил мобед: «Тому, чей ум в сказаниях воспет, Отрадней царствовать хотя б немного И рано умереть по воле бога, Чем долгий, горький век прожить рабом, Завися от властителя во всем». Писцу-богатырю сказал воитель: «Открой уста и ты, благовеститель». Задумчив был Хамдонгушасп — мудрец, Сидел в печали витязь и писец. Вздохнув, промолвил старец белоглавый: «Тот, кто себе по силе ищет славы, Найдет ее, затем, что широка, Дарообильна времени рука. Но будут все старания излишни, Добиться большего, чем даст всевышний». Сказал Хамдонгушаспу исполин: «Высот прошел ты много и низин, В лицо всю правду говоришь ты людям, Тебя, обидясь, лгать мы не принудим. Все доброе и все дурное взвесь, И правду времени открой мне здесь». Хамдонгушасп ответил словом внятным: «О ты, кто дорог столь вельможам знатным, Зачем тебя тревожит мысль о зле, Которое пока еще во мгле? Зачем венца ты жаждешь так несмело? Молясь творцу, свое ты делай дело. Хотя решенье принял ты, Бахрам, Его боишься ты поведать нам, А мы в покое пребывать не можем, Затем, что смерть грозит твоим вельможам. Запомни, что без помощи вельмож Ты счастья и покоя не найдешь». Меж тем сестра Бахрама молодая, На том совете уст не раскрывая, Сидела от заката дотемна, Ответами вельмож огорчена. «Что думаешь ты, чистое созданье, О том, что ты услышала в собранье?» Спросил Бахрам, смущением объят. Ответа не был удостоен брат, Но дряхлому писцу сказала дева, Исполненная горечи и гнева: «О злобный муж, о хитрый старый волк! Не думай, что легко нарушить долг. Манила многих венценосца участь, — Кто не познал желаний этих жгучесть? Но если от тебя мы узнаем, Что легче быть владыкой, чем рабом, То

мы тебя жалеем и стыдимся. Давай к векам прошедшим обратимся, Вернемся вновь к делам былых царей, К словам людей, что были нас мудрей. Не раз такие времена бывали, Когда царей престолы пустовали, Но защищал слуга державы честь, Не помышляя на престол воссесть, Не помышляя, во дворец нагрянув, На голову надеть венец Каянов. Нет, верный раб, усердием горя, Смиренно ждал награды от царя, Внимая сердцем царскому глаголу, Он сердцем не был чужд венцу, престолу, Свое величье видя лишь в одном: Служа, возвыситься перед царем. Начну с Ковуса. Властелин державный, Уже предчувствовал конец бесславный, Но витязи его — Гударз, Рустам Не предавались дерзостным мечтам. Когда Ковус, пройдя моря и степи, В Хамоваране был закован в цепи, Никто не думал захватить престол. Все плакали: «Удел царя тяжел!» Когда ж вельможи, вспомнив о Рустаме, Пришли с поклоном: царствуй, мол, над нами, — Он зарычал: «Как мне надеть венец, Приблизив тем властителя конец? Того, кто хочет изменить присяге, Сгною живьем я в тесном саркофаге!» Двенадцать тысяч выбрал он стрелков, Пошел — и спас Ковуса от оков. Возрадовался шах. Душой воспрянув, Воссел он снова на престол Каянов, Рустама день и ночь благодаря, Любовью окружил богатыря. Другого я напомню вам героя — Из черни вышедшего Суфароя. Когда венца восстановил он честь, Когда распространилась эта весть, Пришли вельможи, чтоб его поздравить, Чтоб над собой царем его поставить, И вот услышали его слова: «Не стоит волку жить в берлоге льва, Пусть царствует у нас царя потомок, А не боец, что вышел из потемок. Хотя Кобад пока еще дитя, Он станет шахом, зрелость обретя». Был долго Суфарой опорой царства, Но пал он жертвой зависти, коварства Затем, что был он славою богат. Мужчиной став, убил его Кобад. Тогда Кобад закован был в оковы, — Решили: пусть придет властитель новый. Но не могли найти богатыря, В чьих жилах бы струилась кровь царя. Средь царских слуг вельможи обретались, Но завладеть престолом не пытались. Вновь на престол был возведен Кобад И царствовал, не ведая преград. С войною Совашах пришел недавно, Чтоб нами управлять самодержавно. Владыка мира пред лицом небес Всем сердцем жаждал, чтобы враг исчез. Был во главе дружин Бахрам поставлен, Был Совашах его рукой раздавлен, — Кто властью пожелал ее облечь? Вложил властитель в эту руку меч! Бахрам, престола ты возжаждал ныне, Но, вверх стремясь, погибнешь ты в пучине. Ты мыслишь: стоит лишь Ялонсине Помчаться, словно буря, на коне, И ты, Бахрам, Гушаспа сын почтенный, Окажешься владыкою вселенной! Отец Ормузда, мудрый Нуширван, Гроза румийцев и аравитян, Недаром умер смертью властелина: Он мощью препоясал старость сына! С Ормуздом дружит всей державы знать, — Рабами должно тех друзей назвать. В иранском войске — триста тысяч конных Богатырей, Ормузду подчиненных. Как раб, Ормузду каждый подчинен, Его приказ для каждого — закон. Возвышен ты по воле господина, Он, только он, — твоих побед причина. Ужели жадность разум твой сожгла? Кто зло творит, погибнет сам от зла. О милый брат, забудь в своей гордыне, Что женщина дает совет мужчине, Что старше ты меня на много лет, О милый брат, запомни мой совет: Властителя цени расположенье, Иначе горьким будет сожаленье!» Она вельмож поставила в тупик, Воитель прикусил себе язык, Он правду, слушая сестру, увидел, Стезю, ведущую к добру, увидел. «О госпожа, — сказал Ялонсина, — Твоя печаль вельможам не страшна: Ормузда жизнь склоняется к закату, Престол он твоему уступит брату. Твердишь: «Ормузд силен в своих делах!» Но если так, Бахрам — иранский шах: Не может сильным быть властитель жалкий, Что одарил рубахой нас и прялкой! Речей довольно: пусть Ормузд умрет, Погибнет пусть его проклятый род. Ты с Кай-Кобада счет ведешь владыкам. Увы, в круговращении великом Тысячелетия прошли с тех пор, О мертвых нам не нужен разговор! Запомни: кто к лицу Ормузда близок, Тот пред Бахрамом будет мал и низок. Стрелки, Бахрама услыхав приказ, Ормузда в цепи закуют тотчас!» Ответствовала Гурдия в печали: «Вас дивы черные околдовали, Вы сами устремились к ним в силки И разуму, и чести вопреки. Ялонсина, ты нас толкаешь в яму, Всю душу взбаламутил ты Бахраму, В тебе я лишь бахвальство нахожу, Ты весь наш род приводишь к мятежу. Отец наш был простой правитель в Рее: Ужели сын храбрее и мудрее? Ужели должен жаждать он венца, Развеять имя доброе отца? Ты нас погубишь, низкий простолюдин! Но если брат мой разуменьем скуден, Веди его по темному пути И наш покой крамолой возмути». Сказав, она слезами разразилась, И посреди молчанья удалилась, И сердцем брату сделалась чужда, И витязи подумали тогда: «Она мудра, чиста, красноречива, Подобно книге речь ее красива, Тускнеет перед нею похвала, Она Джамаспа в знаньях превзошла!» Разгневали слова сестры Бахрама. О царском троне думал он упрямо, Сверкал пред ним венец во всей красе… Вздохнув, сказал он: «Счастья ищут все, Находят лишь печаль в чертогах мира!» Он приказал накрыть столы для пира, Потребовал вина для храбрецов, Потребовал танцовщиц и певцов. Искусней всех певцов был самый юный. Ему сказал: «Настрой сегодня струны Не для того, чтоб плакать о любви. Семь подвигов Рустама оживи, Поведай также об Исфандиоре, Как в крепость он попал врагам на горе, Как стен высоких рассекал он медь… Мы будем пить, а ты нам будешь петь». Питомцы боя осушили кубки: «Пусть будут наши мысли и поступки Достойны памяти богатырей, Пусть не померкнет славный город Рей, Пусть в господе Бахрам найдет опору И уподобится Исфандиору!» Так пили все, а ночь была темна, И мысли омрачились от вина.

Глава двадцать вторая

Письмо Бахрама хакану. Чеканка монет на имя Хосрова Парвиза и отправка их шахиншаху Ормузду

Как только утра вспыхнуло светило И тени ночи в бегство обратило, Бахрам велел, чтобы пришел писец, Письмо послал он, слога образец, Исполненное тонких украшений, Величественных красок и сравнений, Туранскому хакану Пармуде: «Я пребываю в муках и стыде С тех пор, как оскорбил тебя жестоко. Поверь, мое раскаянье глубоко, Я никогда теперь не посягну На твой покой и на твою страну. Когда венец и царство я добуду, Тебе, хакан, я младшим братом буду. Сотри в душе обиды прошлых лет, — Прощает повинившихся Изед. Свой гордый дух очисть от мести ржавой, Сдружи Туран с иранскою державой, Да славится твой благородный нрав, Да заблестишь ты, недругов поправ!» Придя в восторг от этих слов убранства, Посол покрыл огромное пространство, Вручил хакану те слова посол. Ответ благожелательный пришел: «Прими дары в своем дворце высоком, Меж нами больше места нет упрекам». И, радуясь ответу и дарам, Душою возвеличился Бахрам, И вот сокровищниц открыл он двери — Своей добычи, вражеской потери — И войско жемчугами одарил, Диргемами, конями одарил. Из войска выбран был Бахрамом воин, Что Хорасаном править был достоин. Бахрам вручил ему большой отряд, Весь Хорасан — Балх, Нишапур, Герат, А сам бойцов из Балха в Рей повел он, Таинственными замыслами полон. Построить крепость приказал Бахрам, Велел дворец воздвигнуть мастерам Из золота и камня дорогого, На имя сына шахского, Хосрова, Велел монеты отчеканить он: Решил Ормузда в сердце ранить он! Призвав купца, что был не чужд величью, Что всыпал те диргемы в шкуру бычью. «Я в Тайсакун тебя послать хочу, — Сказал Бахрам. — Румийскую парчу Приобрети: она золототкана. Плати монетой моего чекана, Чтоб мог взглянуть властитель многих стран На те диргемы и на их чекан». Затем бесстрашного, как вестник божий, Бойца призвал он, равного вельможе, Письмо отправил шаху с тем послом, Поведал в нем о малом и большом.

Глава двадцать третья

Письмо Бахрама Ормузду и бегство Хосрова от отца

Письмо, как вихрь, примчалось к шахиншаху. Веретено припомнив и рубаху, Бахрам писал: «Ты опротивел мне, Меня ты не увидишь и во сне. Теперь твои уловки не пригодны. Когда твой сын, сей отрок благородный, Воссядет на престол Хосров Парвиз, Я горные вершины сброшу вниз, Освобожу я от врагов пустыню И превращу я весь Иран в твердыню. Хосрова я владыкой подниму, Я буду подчиняться лишь ему: Он — царь царей, хотя он юн и скромен, Он — верности пример, ты — вероломен. Такого ли ты ждал, Ормузд, конца, Что станет сын печалью для отца, Что преисполнишься ты злодеяньем?» Посол приехал в Тайсакун с посланьем. «Когда Ормузд, — посол сказал купцам, — Сперва не веря собственным глазам, Увидит падишахские диргемы, Его уста от страха станут немы, И если в сыне друга не найдет, Мы уничтожим шахиншахский род, Мы выкорчуем из земли Ирана Прогнивший корень дерева Сасана. Не так иранцы созданы творцом, Чтоб шею гнуть пред каждым гордецом!» Посол, дыханьем ненависти вея, Вступил в Багдад с вельможами из Рея. Письмо Бахрама прочитал Ормузд, И мир земной стал для владыки пуст. Тут о диргемах прибыло известье, — Соединились две тревоги вместе. Ормузд едва от горя не зачах. Хосрова заподозрив, молвил шах Ойингушаспу: «Друг, я впал в кручину, Не доверяю собственному сыну. Той зрелости Хосров достиг сейчас, Чтоб отвернуть свое лицо от нас. Диргемы я отправлю из Багдада Как то, что не заслуживает взгляда». Сказал вельможа: «Выслушай меня. Пусть ни ристалища и ни коня Твой сын Хосров вовеки не увидит, Когда он из повиновенья выйдет. Хотя слывет он отпрыском твоим, Он светится лишь отблеском твоим!» Сказал Ормузд, уразумев вельможу: «Я каверзу нежданно уничтожу». Был некто призван втайне в поздний час. Сказал Ормузд: «Исполни мой приказ, Очисть сегодня землю от Хосрова». Ответил тот: «Исполню это слово, Из сердца вырву к юноше любовь, Но руку пусть не обагряет кровь». Тогда властитель мира грозным взглядом Придворного слугу послал за ядом… Беспечно жил царевич, день за днем Любовью наслаждаясь и вином, В чертогах тайсакунских пребывая, О заговоре не подозревая. Но пробил миг, — доверенным слугой Нарушен был царевича покой. Слугою обнаружена случайно, Царевичу известной стала тайна. Когда Хосров услышал, что отец Ему готовит гибельный конец, Он в полночь убежал из Тайсакуна, Расстаться не желая с жизнью юной, В Азербайджан погнал он скакуна, — Душа да будет в бегстве спасена! Узнали и простой и родовитый О том, что убежал Хосров со свитой, Немилостью родителя гоним, — И воины отправились за ним. С могучим духом и железной дланью, — Лев, увидав их, становился ланью, — В годину битв — отечества столпы, Они туда направили стопы, Где обрести надеялись Хосрова, Всеобщего любимца молодого. Святого, как Усто, прислал Гурган, Лихого, как Ханжаст, прислал Умман, Исфандиора мужество и разум Сверкали в том, кто прислан был Ширазом, Кирман прислал такого, как Пируз, Был многомощен витязей союз, Со всех сторон вельможи в путь пустились, По одному к царевичу явились И молвили: «Ты все пленил сердца, Достоин ты престола и венца, К тебе из меченосного Ирана, Из копьеносного Арабистана, Простых стрелков и витязей-вельмож Примчится столько, сколько позовешь. Будь бдителен, но не пугайся козней, Будь радостен с утра до ночи поздней. Пусть воинов, приехавших сюда, Ведет твоя счастливая звезда. Любимый всеми, прогони заботу. Порой мы будем ездить на охоту, Порой к Озару ты помчишь коня, Приверженец священного огня. А если, грозный силою стальною, Шах ополчится на тебя войною, То за тебя мы жизни отдадим И память павших за тебя почтим!» Ответил им Хосров: «Я полон страха, Я трепещу пред войском шахиншаха. Вы мне сказали чистые слова, Но скакунов помчите вы сперва, Озаргушаспу низко поклонитесь И самой страшной клятвой поклянитесь Пред ликом вездесущего огня, Что защищать вы будете меня, Повиноваться мне беспрекословно, Со мной навеки связанные кровно. Тогда останусь в этой стороне, Не будет Ахриман опасен мне». Ответили царевичу вельможи: «Зеницы ока нам Хосров дороже!» К святыне устремили конский бег И дали клятву верности навек. Хосров, повеселев, людей направил — Узнать, какие шах силки расставил. Когда услышал царственный отец, Что сын его — мятежник и беглец, Прибегнуть к мерам он велел суровым, Велел послать погоню за Хосровом, Густахма и Бандуя захватить, В темницу их сырую заточить: То были матери Хосрова братья. Всех родичей Хосрова, без изъятья, И слов не тратя, бросили в тюрьму, И не было пощады никому.

Глава двадцать четвертая

Ормузд посылает Ойингушаспа во главе войска на бой с Бахрамом. Смерть Ойингушаспа от руки земляка

Сказал властитель, возлежа на ложе, Ойингушаспу, знатному вельможе: «От мысли удалился я благой, Печаль отныне стала мне четой. Раз так случилось, как нам быть с Бахрамом, С рабом ничтожным, жадным и упрямым?» Ойингушасп задумался на миг, Чтоб мудрости ответ его достиг, И молвил так: «Властитель над царями! Мы затянули речи о Бахраме, Но сердца языком я говорю: Отправь меня к тому богатырю, Смиренного, закованного в путы, — Быть может, раб откажется от смуты». Сказал Ормузд: «Мне чужд подобный путь, Я к низким душам не хочу примкнуть. Я войску прикажу добыть удачу, Тебя же предводителем назначу. Но должен ты сперва послать посла, Узнать Бахрама думы и дела: Чистосердечным будет мне слугою, — К благополучью путь ему открою, А если трона жаждет и венца, То пусть он ждет позорного конца. О всех событьях сообщай подробно, Не мешкая, лети ветроподобно». Был в эти дни в зиндан, в подземный мрак, Ойингушаспа заключен земляк, — Из города его родного родом. От узника вельможе пред походом Письмо такое было вручено: «Ты знаешь, господин, меня давно, Я твой земляк, закован я в зиндане, Испытываю множество страданий. Замолви шаху слово за меня, — И в пламя битвы я помчу коня, Я за тебя погибну, воевода, Коль будет мне дарована свобода». Немедленно к Ормузду во дворец Ойингушаспом послан был гонец: Мол, в подземелье мой земляк томится, Могилой стала для него темница. Сейчас, когда собрался я в поход, Пусть шах к моим заслугам снизойдет, Пусть узнику дарует он прощенье, Чтоб тот со мной отправился в сраженье. Ответил шах: «Ты хочешь, чтоб злодей, Убивший и ограбивший людей, Прощенье получил? Как честный воин, Сражаться кровопийца не достоин! Но я твои заслуги признаю, — Исполнить просьбу вынужден твою». Так шахиншах освободил злодея, Ойингушаспу отказать не смея. Вельможа снарядил военный стан, Пойдя в поход, вступил он в Хамадан. Спросил он: «Кто из вас, о горожане, Судьбу умеет предсказать заране?» От всех он получил один ответ: «Пусть звездочет подаст тебе совет». Явился звездочет длиннобородый. Велеречив, предстал пред воеводой: «Здесь обитает мудрая жена. Глазами звезд является она. Нет в мире тайны для ее наитья, Она предсказывает все событья». Вещунью к полководцу привели. Она пред ним склонилась до земли. И вопросил старуху воевода О судьбах шаха, войска и похода. Потом сказал: «Мне на ухо шепни, — Когда и где мои иссякнут дни: Умру ли мирно, под домашним кровом, Иль буду я убит врагом суровым». Ойингушаспа шепот вдруг затих: Прошел его земляк, взглянул на них И отошел, не напрягая слуха. «Кто этот воин? — молвила старуха, — Затем, что вечный холод и покой Ты обретешь, сражен его рукой. В небытие низринет он твой разум, — Ядро и кожура погибнут разом». Услышав это слово колдовства, Вельможа вспомнил древние слова: «Случается, что горе ты умножишь, Когда соседу нищему поможешь: Разбогатевши от твоих щедрот, Он в благодарность кровь твою прольет». Глава похода погрузился в думы, Не ел, не спал Ойингушасп угрюмый. Ормузду написал он в скорбный час: «Тому, кого от гибели я спас, Не следовало возвращать свободу: К драконьему принадлежит он роду. Мой шах был прав, о низком говоря: «Он не достоин милости царя». Ты прикажи — прошу тебя о малом — Отсечь злодею голову кинжалом…» Чуть высохли чернила и печать, К себе велел он земляка позвать, И щедро наградив его дарами И обольстительными похвалами, Сказал: «Доставь письмо царю царей, С ответом возвратись ко мне скорей». В душе своей почувствовав пыланье, Земляк у воеводы взял посланье. Подумал он: «Как я вернусь назад, Где я в цепях томился, тьмой объят?» С такою думой он скакал в тревоге И вскрыл посланье посреди дороги. Прочел — и смысл письма его потряс. Сказал: «Меня земляк от смерти спас — И хочет кровь мою пролить. За что же? Достойно ль это знатного вельможи? Увидеть крови хочет он струю, И я вернусь к нему и кровь пролью». Так порешив, пустился в путь обратный, С жестоким сердцем в стан приехал ратный. Ойингушасп сидел в своем шатре Без слуг и без кинжала на бедре. Он погрузился в мысли о державе, О будущем своем, о бранной славе. Вдруг своего увидел земляка, И понял он, что смерть его близка. Тот вынул меч, безмолвен и спокоен. Взмолился о пощаде знатный воин, Воскликнул он: «О сбившийся с пути, Не я ль пришел, чтоб жизнь твою спасти?» Ответил тот: «Ты спас ее недавно Затем ли, чтоб я был казнен бесславно?» Он полководцу голову отсек: Надежд и радостей был краток век! Он с головой отрубленною вышел, И спящий стан шагов его не слышал. Не должен знатный муж, идя на бой, Остаться вдруг наедине с собой!.. Злодейством душу запятнав, убийца Глазам Бахрама поспешил явиться. Сказал: «Тебе я голову привез Врага, что над тобою меч занес. Твоих не разгадал он дарований, Дерзнул с тобой сойтись на поле брани». Спросил Бахрам: «Кто этот человек, Которому ты голову отсек?» Сказал: «Ойингушасп, вельможа знатный, — Ормузд послал его на подвиг ратный». Бахрам сказал: «Сей муж погнал коня, Чтобы с Ормуздом примирить меня, Для этой цели из покоев шаха Сей честный муж отправился без страха. Ты за него заплатишь головой, Чтоб страшен был другим поступок твой». Велел казнить убийцу воевода Перед лицом и войска, и народа. Наказан был преступник за грехи, — Душа избавилась от шелухи! Тогда к Бахраму в путь пошли недлинный Ойингушаспа скорбные дружины, Почувствовав к мятежнику приязнь Затем, что совершил он эту казнь. Немало храбрецов ушло к Хосрову, Увидя в нем правления основу, — Так исстари на свете повелось: Исчез пастух — и стадо разбрелось. Ормузд, узнав о роковой потере, Закрыл своих чертогов щедрых двери. Не видели его с вином в руке, Он в постоянной пребывал тоске.

Глава двадцать пятая

Ослепление Ормузда родственниками Хосрова Бандуем и Густахмом

В Багдаде быстро слухи появились, Что во дворце приемы прекратились. Тот говорил: «Бахрам идет с войной, Чтоб овладеть престолом и страной». Другой: «Хосров привел войска для брани, Владычествовать хочет он в Иране». Делами царства были смущены Мужи совета и мужи войны. Рабы, мечтая воевать со знатью, Вдруг перешли от похвалы к проклятью. Стекались воеводы во дворец, — Ормузд увидел в этом свой конец. Войдя в зинданы и сердца волнуя, Достигла весть Густахма и Бандуя, Что миродержца сумрачен удел, Крамольный дух умами овладел. Отправили те двое из темницы Своих людей на площади столицы, Велев узнать им от господ и слуг, Насколько справедлив тревожный слух. Поняв, что день настал их долгожданный, Они открыли тюрьмы и зинданы, Повиновенья перешли рубеж И подняли неслыханный мятеж. Бездействовала стража городская, Толпу вооруженных пропуская. Бандуй с Густахмом были впереди, — Мятежников опасные вожди. Сама земля, казалось, закипела! Приблизясь к воинам Ормузда смело, Толпа глаза омыла от стыда, А воинам Густахм сказал тогда: «Пусть убедится шахская дружина, Что преходяща сила властелина; Вы слабыми считать нас не должны; Хотите вы, иранские сыны, Пойти, во имя предков, с нами вместе И препоясаться для славной мести? Ормузда не считайте вы царем, На трон другого шаха возведем, Чтоб для Ормузда горькими навеки Ирана стали сладостные реки. А не поможете вы нам сейчас, — На произвол судьбы покинем вас. Мы где-нибудь приют себе отыщем, Чтоб край далекий нашим стал жилищем». От этой речи вспыхнули сердца. Сказали охранители дворца: «Не ведал мир такого властелина, Что руки обагрил бы кровью сына». Вошли они, ликуя, во дворец, Сорвали с шахской головы венец, Свалили шаха перед шахским троном, Глаза железом выжгли раскаленным, Затем оставили его в живых, Ушли, набрав сокровищ дорогих. Померкло царствования светило, Судьбы превратность небо нам явило. Да не привяжется душа твоя К непрочному чертогу бытия, То радость в нем ты познаешь, то горе. С добром и злом не состязайся в споре. Живи сто лет или сто тысяч лет, — Что ныне — мощь, в том завтра силы нет. Влеком к добру, не говори плохого, Да не услышишь сам плохого слова.

Глава двадцать шестая

Хосров узнает об ослеплении Ормузда; он становится шахиншахом

Густахм отправил сразу из дворца К Хосрову быстроногого гонца. Гонец, дорогу выбрав покороче, Как новый месяц тьму прорезав ночи, Предстал пред новым шахом и тотчас Поведал о случившемся рассказ. Царевич стал желтей цветка шафрана, Когда узнал о бедствиях Ирана. Он молвил так: «Найдет погибель тот, Кто на тропу беспечности свернет, Кто, неразумный, не внимает небу, Невежеству и злобе на потребу. Тобой, гонец, рассказанное зло Мне вновь дыханье жизни принесло: Когда отец возжаждал крови сына, Мне сделалась пристанищем чужбина, Теперь, когда отец незряч и слаб, Ему покорен буду я, как раб». Он в путь пустился, как в полет орлиный, Возглавив многомощные дружины, И были предводителем горды Стрелки из Ардабеля и Барды. Когда узнали жители столицы. Что прибыл к ним властитель юнолицый, Тогда покой и мир обрел Багдад, И миродержец был покою рад. Вельможи встретили его с весельем, Пришли с венцом, с алмазным ожерельем, Эбеновый поставили престол. Хосров, сияя, на него взошел, Надел венец и так сказал мобеду: «Я шахом стал благодаря Изеду. Лишь тот, кто шествует путем благим, Достоин царством управлять таким. Моей душе чужда несправедливость — К беде ведет всегда несправедливость, — Я только правду в спутнике беру, Моя душа устремлена к добру. А вы в повиновенье поклянитесь И этим трем условьям подчинитесь, — Вот первое: людей не угнетать. Второе: верность шаху соблюдать. И третье: не глумиться над послушным, Не быть к чужому горю равнодушным. О злых делах пора теперь забыть, На справедливый путь пора вступить. Блюсти я буду, правдой вдохновленный, Одной лишь человечности законы. Мою увидит милость даже тот, Кто на мое величье посягнет. Я не склонюсь к деяньям Ахримана: Нужны ль дороги мрака и обмана Тому, кого возвысил род людской? Я мир дарую людям и покой!» Всех осенило счастьем это слово, Они ушли, благословив Хосрова.

Глава двадцать седьмая

Хосров беседует со своим отцом Ормуздом

Не мог Хосров заснуть в своем дворце, Ночь напролет он думал об отце. Когда петух проснулся и упало Эбеновое ночи покрывало, Отправился к Ормузду шахиншах С душевной болью и тоской в очах. Заплакал сын, когда отца увидел, Не миродержца, а слепца увидел! Сказал: «Властитель с мудрой головой, Ты — Нуширвану памятник живой! Стоял бы я у твоего престола, — Иголка бы тебя не уколола. Прикажешь — сделаюсь твоим слугой И охранять я буду твой покой. Прикажешь — этот мир навек оставлю, Себя у ног твоих я обезглавлю. Я не хочу ни войска, ни венца, С восторгом жизнь отдам я за отца». Сказал Ормузд: «Свет разума горящий! Знай: боль моя и горе — преходящи. Три просьбы у меня к тебе всего, И больше мне не нужно ничего. Во-первых: с первой утренней прохладой Мой слух ты голосом своим обрадуй. Пришли ко мне, прошу я, во-вторых, Кого-нибудь из всадников лихих, Чтоб он рассказывал мне о ловитвах, О жарких стычках, о великих битвах, А также пусть придет ко мне старик Поведать о делах былых владык. А, в третьих, я твоим дядьям, придворным, Что льнут к тебе с усердием притворным, Готовя втайне для тебя силки, — Желаю смерти от твоей руки!» «Мой шах! — сказал Хосров. — Пусть мрак и горе Всех недругов твоих настигнут вскоре, Но оком сердца ты взгляни вперед. Бахрам затмил вельмож и воевод, Он знаменит, он управляет войском Умелым, многочисленным, геройским. Ты на Густахма сделал мне намек. Не он страданья на тебя навлек. Убьем его карающей рукою, — Нигде мы не найдем себе покоя. Ты должен знать: от бога это зло, От глупых слов и дел произошло. Ниспосланной обрадуйся ты боли, Найди успокоенье в божьей воле. Затем послушай: старый есть писец И всадник есть — испытанный храбрец. Один расскажет о былых владыках, Другой — о битвах грозных и великих. Старик умен, а всадник — острослов, Он знает и обычаи пиров. Найдешь отраду в каждом златоусте, Забудешь в одиночестве о грусти». Сказал и, плача, вышел из дворца. Сын оказался преданней отца. Затем, что юноша красноречивый, Чьи благородны мысли и порывы, Гораздо лучше злого старика, Чья мудрость, может быть, и глубока. Как мудро на земле ни проживи ты, Исчезнешь ты, как все, землей сокрытый.

Глава двадцать восьмая

Бахрам узнает об ослеплении Ормузда и собирает войско на бой с Хосровом

Когда Бахрам узнал, что злобный рок Глаза Ормузда темноте обрек, Что помутилось миродержца счастье, Что сын его увенчан блеском власти, — Он погрузился в глубину забот. Он приказал, чтоб вынесли вперед, К подножью гор, знамена, барабаны, Расставили шатры среди поляны, И на совет созвал он воевод, Решил на шаха двинуться в поход. Погнал военачальник непреклонно Свои дружины к берегу Нахрвона. Скакала рать, как молния быстра, Казалось, будто катится гора! Такой стремительностью потрясенный, Иранский шах решил в ночи бессонной К Бахраму сведущих людей послать. «Узнайте, — он сказал им, — эта рать Устремлена с Бахрамом воедино Иль тяготится властью исполина? Узнайте, где Бахрам сидит в седле, — На правом ли, на левом ли крыле, Иль впереди, иль в самой середине? Каким страстям он предается ныне? Охотится ли с ловчими в степях, Он окружен ли слугами, как шах?» К таким делам разведчики привыкли. Отправились к Бахраму, в стан проникли, Вернулись, во дворец вошли тайком, Хосрову доложили обо всем: «Будь всадник юн, видны ль на нем седины, Бойцы с Бахрамом в помыслах едины. Он возглавляет — воинства чело — То правое, то левое крыло, То скачет впереди, то посредине, То разобьет шатер на луговине, Он слушает наперсников одних, — Не знает он советников иных. К великолепью царскому влекомый. Как шах, устраивает он приемы, Ведет себя с подвластными, как шах, Охотится с пантерою в степях, То величавый, то гостеприимный Он увлечен «Калилою и Димной». Тогда сказал советникам Хосров: «С Бахрамом бой нелегок и суров, Он царственные полюбил забавы, Узнал царей обычаи и нравы, Умны его советники-писцы — Затмившие

Калилу хитрецы. Когда Бахрам летит, врагу на горе, То содрогаются драконы в море. Всем сердцем предана Бахраму рать, Над ней победу трудно одержать». Сказал Хосров Густахму и Бандую: «О будущем державы я тоскую». Собрались тайно к шаху на совет Мужи Ирана, видевшие свет, Подобные Гардую, Андимону, Правителю Армении Дармону. Хосров такие молвил им слова: «Вооружимся знаньями сперва. Тот в безопасности на поле брани, Чья грудь защищена кольчугой знаний. Могуч наукой просвещенный мозг: Пред ним бессилен меч, как мягкий воск. Воинственные, гордые вельможи! Хотя годами я вас всех моложе, Я не хочу покинуть этот свет Лишь потому, что мне немного лет. Скажите мне, мобеды и визири, Что предстоит мне в нашем скорбном мире?» Сказал мобед: «Твой разум — наш оплот! Когда вращающийся небосвод Впервые светлый разум создал в мире, Он людям знанья ниспослал четыре, И первым знаньем одарил владык, Вторым — жрецов, чей труд святой велик, Послал он шахским слугам третье знанье, Владыке верность, храбрость — их призванье. Дехкан [7] четвертым знаньем одарил, Ничтожную им долю уделил. Неблагодарных к людям не причисли, Отказано им в благе светлой мысли. Запомни эти вещие слова, Им следуя, достигнешь торжества». «В словах твоих, — шах молвил, — смысл великий, Их золотом должны писать владыки. Но пусть явил ты мысли-жемчуга, Мне ныне мысль такая дорога: Едва сойдутся два враждебных стана, — Мне кажется, не будет в том изъяна, Когда из гущи войска на коне Подъеду я к противной стороне И громкозвучно вызову Бахрама, Мятежника, чье сердце полно срама. О мире с ним заговорю сперва. Когда он примет добрые слова, Все будет хорошо: обласкан мною, Он сделается вновь моим слугою. А если, низкий, ищет он войны, То мы воинственны и сплочены». Слова Хосрова приняли мобеды, Желая шаху счастья и победы. Они ему величье предрекли, Назвали повелителем земли. Сказал Хосров: «Я жду надежд свершенья, Да минет храбрых горечь пораженья. Дружины выведите на простор, Раскиньте на равнине мой шатер». …Когда два войска встретились вплотную, Ночь распустила косу смоляную, По телу ночи трепет пробежал, Когда рассвет свой обнажил кинжал: Не он ли вдруг ударил в барабаны — Зачинщик битвы, исполин багряный! Хосров, увидев: заблестел Нахрвон, — Помчался, благородством вдохновлен, В сопровожденьи витязей придворных. Бахрам поставить не успел дозорных: Свои войска Ирана властелин Сомкнул клещами вкруг его дружин. Бахрам надел индийский меч могучий, Что был подобен пламени из тучи, Сел на коня, — взметнулся гордый конь, Как молнии сверкающий огонь. Бахрам поехал с преданною свитой: Изадгушасп, воитель знаменитый, Кундогушасп, что был храбрей слона, С жестокою душой Ялонсина, Отважных три туранца-хаканийца, — Все жаждали с Хосровом насмерть биться. Решили: шах от рати отделен, — Убьют его или возьмут в полон И бросят предводителю под стремя, И мирное в стране наступит время. Здесь — юный шах Ирана, там — Бахрам. Они предстали тысячи глазам. В пыли несутся оба полководца, Исток Нахрвона между ними льется.

7

Во времена Фирдоуси дехканами назывались землевладельцы.

Глава двадцать девятая

Встреча Хосрова с Бахрамом на поле боя и их переговоры

С Бахрамом в поле встретился Хосров: Приветлив шах, а враг его суров. Алмазами и золотом венчанный, В халате из парчи золототканой, Шах восседал в серебряной броне На резвом, серой масти, скакуне. Подобными Густахму и Бандую, Подобными Харроду и Гардую, Он был сановниками окружен. Спокойствием царя царей взбешен, Сказал Бахрам своей угрюмой свите: «На этого ублюдка посмотрите! Он, захватив родителя престол, В своем бесстыдстве мужество обрел. Вооружась, как богатырь великий, И впрямь он возомнил себя владыкой! Нет грешника ничтожней и грязней, А перенял обычаи царей! Смотрите: Нуширвану подражая, Привел он войско, битвой угрожая. Найдется ли среди его дружин Хотя б один могучий исполин? Какой из них воистину бесстрашен, Воинственностью гордою украшен? Какому он прикажет храбрецу Со мною встретиться лицом к лицу? Я настоящих ратников не вижу, Ни лучников, ни латников не вижу. Где звон мечей, где стрел крылатых дождь? Где палицы стремительная мощь? Где гул богатырей? Где рев слоновий? Где воеводы, жаждущие крови? Когда я цели захочу достичь, Разрушит горы мой военный клич, А если рать на битву с морем двину, Я кровью обагрю его пучину!» Замолк, погнав могучего коня. Сказал бы про летучего коня: То птица счастья, сказочная птица, Спешит над тесным полем боя взвиться! Бойцы двух ратей, все до одного, Смотрели с изумленьем на него. Размахивая палицей, со склона Бахрам спустился к берегу Нахрвона И вот предстал глазам царя царей. Спросил Хосров своих богатырей: «Кому из вас знаком Бахрам-воитель?» Ответствовал Гардуй: «О повелитель, Вот всадник в белом скачет впереди, Он с черной полосою на груди, Высокий, он столбу подобен дыма, Глаза его горят неукротимо». Хосров, едва взглянув на седока, Почувствовал, что смерть его близка. Шах вопросил: «Не тот ли это воин, Чей гордый конь могуч, красив и строен? Не тот ли, кто сутулит грубый стан? Кто завистью и злобой обуян? Не тот ли, узкоглазый, кривоносый, Кто дерзко отвечает на вопросы? Не тот ли, на кого смотреть грешно, Чье сердце Ахриману вручено? Ответьте, кто из смертных согласится Такому человеку подчиниться? А в нем самом, что так жестокосерд, Я подчинения не вижу черт…» Сказал Хосров Густахму и Бандую: «Теперь я мысль открою вам простую: Осел не хочет подойти к вьюкам? К нему с поклажей подойди ты сам! Бахрам, что одержим ужасным дивом, Сам не последует путем правдивым. На поле боя не нужны слова: Сильнейший достигает торжества. Но все же, опасаясь пораженья, Избегнуть я попробую сраженья: Не лучше ль, чем в конце во прахе лечь, О мире повести вначале речь? Когда ответом я доволен буду, — Его злодейства прежние забуду, Над областью вручу Бахраму власть, Отдам ему своей державы часть: Я ради мира это сделать вправе, — Мир благо принесет моей державе: Отрада поселяется в сердцах, Когда великодушен падишах». «О царь царей! — Густахм ему ответил, — Твой недруг неумен, твой разум светел, Ты справедлив, твой раб несправедлив. О шах, сиянье мудрости явив, Так поступи, как ты находишь нужным, Начало дай речениям жемчужным!» Желая мира и к войне готов, Бахраму крикнул издали Хосров: «Мироискатель, преданный Яздану, Твои дела хвалить я не устану! Ты украшенье шахского дворца, Опора войска и оплот венца. Светильник ты на пиршестве веселом, Ты чист перед отчизной и престолом. Я, размышляя о твоей судьбе, Увидел мужа славного в тебе. С тобою розно жили мы доселе, — В общении с тобой найду веселье! Приди ко мне, могучий исполин, С друзьями, во главе своих дружин, Тебя назначу — бог свидетель правый — Верховным воеводою державы!» Но выслушал Хосрова Чубина И отпустил поводья скакуна, И поклонился в сторону Хосрова, И молвил, не сходя с коня гнедого: «Я радостен, моя судьба светла, Она мне славу, счастье принесла, А ты, злонравный, рассуждать не вправе О счастье, справедливости и славе. Как может властвовать подобный шах? Я сожалею о твоих рабах! Тебе служил я долго, шах Ирана, Ласкал я кольца твоего аркана, Теперь арканом я тебя свяжу, Теперь тебя казнить я прикажу, — Недаром я решил воздвигнуть плаху: Смерть — воздаяние такому шаху!» От этих дерзких и обидных слов Желтее шамболида стал Хосров. Он понял, что Бахрам не хочет мира, Что жаждет стать владыкой полумира. «Неблагодарный! — он сказал в ответ, — В твоих повадках благородства нет. Как можно гостя оскорблять жестоко, Когда к тебе он прибыл издалека? Ты чужд учтивости богатырей, Не ведаешь обычаев царей. Так персы не ведут себя, арабы, Так поступает только духом слабый. Боюсь, ты плохо кончишь, Чубина, Душа твоя, как плоть твоя, черна. Пройдет, быть может, сто тридцатилетий, — Все будут помнить о твоем ответе. Как смел ты злом ответить на добро? Иль ты забыл, что предок мой — Кисро? Что мой отец — Ормузд, оплот закона? Кто более меня достоин трона?» Бахрам ответил: «Честь и стыд поправ, Ты выказал, Хосров, свой гнусный нрав. Тебе ли шахские пристали речи? Ты начал их с гостеприимной встречи, — Нова уловка — песенка стара. Ту истину тебе понять пора, Что ты не шах, владеющий вселенной, А грешник, бесполезный и презренный. Венец владыки — на моем челе, Твои следы сотру я на земле. Ты царствовать не будешь, непотребный, Иранские мужи тебе враждебны, Они тебя на части разорвут, Собакам на съеденье отдадут!» Хосров ответил: «Говоришь ты грозно, Потом раскаешься, но будет поздно. Тому, кого покинул ум, — беда: Язык его не ведает стыда. Самовлюблен, ты хвастаешь: «Я сдуну Хребет, который равен Бисутуну!» Но оком разума ты посмотри: Тебе враждебны все богатыри. Скорее сад взойдет в пустыне дикой, Чем венценосным станешь ты владыкой. Забудь свои мечтанья о венце, О справедливом вспомяни творце. Покинь стезю греха, стезю обмана, — Тебя погубит ересь Ахримана!» Сказав, с коня он спрыгнул средь травы, Венед бесценный снял он с головы И взоры к солнцу обратил с мольбою: «О светоч правды! Вот я пред тобою! Мой дерзкий раб готовит мне конец, Позором он покроет мой венец. Ты возлелеял дерево надежды, Не дай же мне закрыть навеки вежды, А если ты желаешь, чтоб сейчас Со мной Каянов царский род угас, — Предамся я служению Яздану, Огню молиться днем и ночью стану, Земных богатств туда я не возьму, Лишь дервиша надену я суму, Я в рубище закутаюсь, как нищий, И ланей молоко мне будет пищей. Но если силу, власть царя царей Я сохраню по милости твоей, Тебе слугой покорным я пребуду, Стезею правды следуя повсюду. Озару, охранителю огня, Отдам я в жертву своего коня. Халат мой златотканый и запястья, И серьги, и венец — источник счастья, С динарами тугие кошели Рассыплю щедро по лицу земли. Разрушенные злобною рукою, Я страны заново благоустрою, Там, где онагр и лев нашли приют, Плодовые деревья расцветут. Отдам я часть казны державной храму. Пленив бойцов, что преданы Бахраму, Заставлю их, священный жар храня, Поклонниками сделаться огня. К жрецу приду с отрадой и к мобеду, — Лишь войску моему даруй победу!» С земли поднялся шах в кругу вельмож — На дервиша воистину похож. Как пыль, восстал он с места, где молился, Потом к Бахраму с речью обратился: «Проклятый раб! Твой разум ослепив, Тебя околдовал коварный див. Изобразил он ад цветущим садом, Изобразил пустыню вертоградом, Он бездну — высотой изобразил, Уродство — красотой изобразил! Ты видишь плод, приманчивый для взгляда, — Но руку протянул ты к древу яда. Ты — подданный: во всем твоем роду Искателей венца я не найду. Обязан ты сойти с пути порока, Ты о себе не должен мнить высоко: Увы, у рака нет орлиных крыл, Да и орел над солнцем не парил! Забыл ты о своей простой породе, Забыл ты о Гургине и Милоде. Клянусь тебе престолом и венцом, Что, встретившись с тобой к лицу лицом, Когда ты потеряешь все дружины, Я не приближу дня твоей кончины. Ты мне сказал жестокие слова. Защиты я ищу у божества. Пусть власти шахиншаха я не стою, — Но никому не буду я слугою!» Сказал Бахрам: «Молчи ты, Ахриман, Уста твои рекут один обман! Отец твой царствовал благочестиво, Со всеми поступал он справедливо, — Ты сделал так, что свет его померк, С престола злобно ты его низверг, Так по какому ты присвоил праву Его державу, и венец, и славу? Ты — проходимец с языком лжеца. В отличие от своего отца Несправедливость на земле ты множишь. Хотя ты сын Ормузда, ты не сможешь Ирана удержать венец и трон. Гробницу приготовь: ты обречен. Я — за несчастного Ормузда мститель, К тому же я Ирана повелитель. Попробуй вспомнить притчу иль рассказ О муже, что лишив владыку глаз, Потом законно царствовал в Иране: Подобных не отыщешь ты преданий! А если так, судьбе ты покорись И с тем, что я — владыка, примирись, Со мною не соперничай напрасно, — Всё под луной и солнцем мне подвластно!» Хосров сказал: «Безумна клевета, Что мне отца отрадна слепота. Так было суждено и так свершилось — От господа приходят гнев и милость. За словом слово ты, безумный, льешь, И в каждом — дерзость, преступленье, ложь. Ты жаждешь ныне шахских одеяний, — Смотри, на саван не достанет ткани! Нет у тебя ни предков, ни земель, — Таких царей не знали мы досель! Раздутый ветром, на себя взгляни-ка: Ну, нечего сказать, хорош владыка! И до тебя бывали храбрецы, Победно воевали храбрецы, Но слуги не искали шахской власти, Считая, что им чуждо это счастье. Так что же ты свирепствуешь сейчас И слез не точишь из бесстыжих глаз? Царит лишь тот, в чьем сердце — благородство, В ком разума сияет превосходство, Лишь тот достоин быть среди царей, Кто прочих справедливей и добрей. Недаром небом вручено мне царство, — Предвидел светлый бог твое коварство. Я принял с благодарностью венец, Которым был украшен мой отец. В наследство от царей и от мобедов, Что жили, тайну бытия изведав, В наследство от старинных мудрецов, От витязей и набожных жрецов Досталась также вера мне святая, Которую Зардушт принес из рая. Приняв наследство, буду до конца Защитником и веры, и венца. Всем принесу богатство и веселье, — И дервишу, молящемуся в келье, И бедным щедрость выкажу мою Везде — в родном краю, в чужом краю. Пустыни раем сделаю счастливым На благо людям, и стадам, и нивам. То, что мы здесь творим, — на небесах На справедливых взвешено весах. Везде прославлю добрые деянья, — На небе мы получим воздаянья. Отец мой, ты сказал, пленил сердца, Но мне престол достался от отца, А ты, ничтожный и неблагодарный, С Ормуздом первый начал бой коварный. Твое оружье — ложь и плутовство, Но с ними не достигнешь ничего, Я за Ормузда отомщу, как воин, — Кто более меня венда достоин?» «Достоин ты того, — сказал Бахрам, — Чтобы тебя причислили к рабам. Ты — шахский сын, но ты забыл, однако, Что предок твой, сын дочери Бобака — На шаха Ардашир сумел напасть, Убив его, забрал престол и власть. Стал царствовать убийца Ардавана, Пустило корни дерево Сасана. Прошли века, и ветер, полный сил, Подул — и это дерево свалил: Отныне наши дни стоят у власти, Страною наше управляет счастье. Едва я на лицо твое взгляну, Мне хочется с тобой начать войну. Померк твой свет! Как лев свирепый прянув, С лица земли смету я род Сасанов, Их злые уничтожу семена, В сказаниях сотру их имена, Да станут все они добычей мрака, Да воцарится снова род Аршака!» Сказал Хосров: «О лжец с душой раба! Когда Сасанам власть дала судьба, То так и будет! Царству посторонний, Кто ты такой, чтобы рассуждать о троне? Твои розийцы, — кто они, скажи? Они — убийцы, воры и ханжи! Из Рея кучка их пришла сначала, К дружинам Искандаровым пристала, Опору в Руме их глава обрел И неожиданно забрал престол. Разгневался тогда создатель мира И возложил венец на Ардашира: Из рода шахов этот воин был, Венца Каянов он достоин был. Теперь скажи: кто властелин державы? Кто истинный наследник царской славы?» Бахрам ответил, гордо глянув: «Я! Знай: вырву с корнем род Каянов я!» Хосров спросил: «Ты слышал ли преданье, Что мудрость говорит нам в назиданье? «Величие, присущее венцу, Вручать опасно мелкому глупцу: Возьмет — и станет корчить падишаха, А требуешь назад — дерзит от страха. Когда ты власть безродному вручишь, Ты собственное сердце огорчишь». Бахрам, не на тебя ли намекая, Нас поучает мудрость вековая? Пошел тропой блужданий мой отец: Тебя возвысил в сане мой отец, Тебе послал он царственные знаки. Но ты, вельможа, выросший во мраке, Злодеем стал, неслыханным досель, Едва испробовал ты власти хмель. Ты, Чубина, Ормуздом возвеличен, Его лишь милостями ты отличен, Он дал тебе оружье, знамя, рать, Серебряный престол, свою печать. Но тот престол поставил ты над бездной, Когда решил достичь ты славы звездной. Решил ты, воевода, шахом стать, Но, жертва дива, должен прахом стать!» Сказал Бахрам: «Вместилище пороков, Достойный только лишь одних упреков, Ты с волей не считаешься творца, Не заслужил ты шахского дворца. Ты отнял у отца родного зренье, — Как утаишь такое преступленье? Твои друзья ждут твоего конца: С тобой — их речи, а со мной — сердца. Меня поддерживает мощь хакана И воинства Ирана и Турана. Каянов истребив, из Парса в Рей Перенесу престол царя царей, Добро я возвеличу средь народа, Возобновлю обычаи Милода, Ораш — мой предок и Гургин — мой дед, Во время битвы я в огонь одет! Давно ли Совашах, искатель брани, Хотел, чтоб счастья не было в Иране, Хотел отнять венец, престол, печать, Хотел с землею храм огня сравнять, Чтобы рабами стали все иранцы, Чтобы владели ими чужестранцы! Четыреста по тысяче стрелков, Не меньше тысячи двухсот слонов, — С такой пришел он силою военной. Сказал бы ты: ей тесно во вселенной! Но я возглавил рать в опасный час И нашу землю от неволи спас. Я опоясался мечом защиты, Войска Турана были мной разбиты. Венца блистанье — в имени моем, А трон я высеку своим мечом. Но муж, который к битве не способен, Не будет никогда царям подобен: И муравей твою отнимет власть, Едва захочет на тебя напасть!» Хосров сказал: «О вестник зла! Кто ныне, Скажи мне, вспоминает о Гургине? Он никогда дворцом не обладал, Ни троном, ни венцом не обладал, Его следов нигде мы не отыщем! И ты, как он, безвестным был и нищим, Пока перед царем Михронситод Не выделил тебя из воевод. Тебя владыка вытащил из скверны, — Об этом ты забыл, высокомерный! Не пожелал Изед, чтобы хакан Разрушил и поработил Иран. Зачем себе ты приписал победу, Которой мы обязаны Изеду? Ты восхваляешь свой военный дар. Но нужно быть таким, как Искандар, Чтоб омрачить величье шахиншаха. А ты, похожий на исчадье праха, Ты должен вечно пребывать в аду, — Тебе другого места не найду. Проклятый див! Из-за твоей гордыни Оделся день Ормузда в траур синий. Не ты ли, хитростью руководим, Чеканил деньги с именем моим, Желая, чтоб меня не стало в списке Живых. О раб из низких — самый низкий! Источник ты вселенской тьмы и зла, Невинных кровь из-за тебя текла. Ты обратись к дарующему богу, Найди добра и разума дорогу Затем, что счастье нынешнего дня Пройдет и для тебя, и для меня, Исчезнут в бесконечном мирозданье Твое дыханье и мое дыханье. Но если в руки ты себя возьмешь, Из сердца своего изгонишь ложь, Оценится, Бахрам, твоя отвага, И ты получишь часть мирского блага. Ты будешь жить, как учит нас Зардушт, Вкушая мир и злодеянью чужд. Когда же ты на небо возвратишься, То своего творца не устыдишься. Зардушта вспомни и слова его: «Казните лютой казнию того, В чьем сердце нет перед Изедом страха И кто злоумышляет против шаха». Нетрудно счастья потерять звезду, Живя во тьме, окажешься в аду. В своем раскайся черном преступленье, Больного исцеляет наставленье, — Здоровый дух смогу тебе вернуть, На истинный тебя наставив путь. Не разум ли является лекарством Для тех, кто завладеть стремится царством? Ты помнишь ли, как некогда Заххок Людей Ирана ужасам обрек, Он гибель нес и старикам, и юным, Но был за то наказан Феридуном. Все воины твои — мои рабы. Они мертвы перед лицом судьбы. Они ушли от шаха, вероломны, Хоть слабо теплился твой свет заемный. Но щедростью я привлеку сердца, — Ни одного не сохранишь бойца. Божественной лишен ты благодати. Да, Совашаха разгромил ты рати, Но с той поры поверили войска В то, что победа над врагом легка. Их опьянили радостные кличи, Пресытили военные добычи. Я не хочу, чтоб эти смельчаки Погибли ныне от моей руки, И воинство, что славой осиянно, Исчезло бы с лица земли Ирана, — Тем самым трон бы зашатало наш! Еще ответь: в те дни, как жил Ораш, Кто шахом был, кто управлял страною? Да, впрочем, хватит мне болтать с тобою!» Бахрам сказал: «Читал я письмена, — Был шахом Минучехр в те времена». Ответствовал Хосров: «О черноликий! Когда ты ведаешь, кто был владыкой, То как же ты забыл, ко злу влеком, Что Минучехру был Ораш рабом?» Сказал Бахрам: «Рожденный для обмана, Воистину из рода ты Сасана, А родословная его плоха: Был пастухом и сыном пастуха». Хосров промолвил: «Разве не Сасанам Обязан ты своим высоким саном? Ничтожнейший из мелких воевод, Кто дал тебе богатства и почет? Нет у тебя ни предков, ни владенья, Неведомого ты происхожденья!» Сказал Бахрам: «Ты гневом обуян, А все-таки был пастухом Сасан!» «Доро», — Хосров ответил, — мир покинув, Сасану трон оставил властелинов. Не надо помощи искать во лжи. Будь побежден, но честью дорожи. А ты, лишен величья, чести, знаний, Мечтаешь стать владыкою в Иране!»

Глава тридцатая

Возвращение Хосрова и Бахрама к своим военным станам, и совет, который дала Гурдия Бахраму

Сказал — и засмеялся властелин, Помчался в сторону своих дружин. Тогда к Бахраму с клятвой обратиться Решили три свирепых хаканийца: «В тот день, когда сразимся мы с врагом, Тебе мы тело шаха принесем. Живые или мертвые, — сурово Исполним это клятвенное слово!» Один из них, презреннейший седок, Но грозен, и отважен, и жесток, Для страшных битв воспитанный хаканом, — С натянутою тетивой, с арканом, За венценосцем юным поскакал: Голодный волк, убийства он алкал. Аркан свой длинный бросил он сначала, Но венценосца гибель миновала: Бандуй поспешно натянул свой лук, И в сторону аркан взметнуло вдруг. Сказал Бахрам туранцу с черным сердцем: «Кто приказал тебе, чтоб с миродержцем Ты силою померялся в бою? Иль ты забыл, что я пред ним стою?» Затем в шатер вернулся он с дороги В отчаянье, печали и тревоге. Предчувствуя недоброе, сестра Тотчас пришла под сень его шатра, К Бахраму с пылкой обратилась речью: «Мой брат, что скажешь мне про эту встречу? Когда с тобой, по молодости лет, Хосров был груб, — не гневайся в ответ, Во имя мирных с ним переговоров Не отвращай от шаха гордых взоров!» Ответствовал своей сестре Бахрам: «Не причисляй Хосрова ты к царям! Нет силы у него на поле брани, Отваги нет, ума и дарований. Властитель — тот, кто сам достиг высот: Отвага, ум ценней, чем знатный род!» Сказала Гурдия: «Воитель смелый, Где честолюбья твоего пределы? Давно я говорю с тобой, Бахрам, — Сестре не внемлешь, дерзок и упрям. Жреца из Балха вспомни поученье: «Издревле горько правды изреченье». Вот правда: ты мечтой себя не тешь, — Державу разрушает твой мятеж. Венец и царство — не твоя добыча. Ты слышал ли, чему нас учит притча? Рогов коровьих захотел осел, — И что же? Без ушей в сарай пришел! Ты хочешь ли насмешек, осужденья, Что низкого Бахрам происхожденья? Сочувствия к Хосрову я полна, Из-за него душа моя больна. Отец его — в живых, престол — на месте, А ты меж ними встал, забыв о чести! Не знаю, что тебя в грядущем ждет, Но кровью плачу ночи напролет. Ты обретешь проклятия державы: Ты льнешь к цветку, но полон он отравы! Уж в том, что будет всюду речь слышна: «Покрыл себя позором Чубина, Он собственным злодейством обесславлен», — Уж в том господний будет гнев проявлен! Бесценно имя доброе одно, Бессмертию принадлежит оно, Все остальное — прах, добыча тлена… О брат, из адского ты вырвись плена! Кто славу дал тебе? Подумай сам: Ормузду всем обязан ты, Бахрам. Пошел ты в битву по его приказу, Безвестный, возвеличился ты сразу, — И вот престола ищешь ты теперь. От бога все добро идет, поверь, А ты неблагодарным оказался, Из-за удачной битвы ты зазнался! Военного искусства ты знаток, Но Ахриман в силки тебя завлек, Ты грешен перед шахом и Изедом Как тот, кому правдивый путь неведом. Когда — Изадгушасп тому виной — Вспылил Ормузд, рассерженный тобой, Ты должен был явить свое покорство: Раб, не вступай с судьбой в единоборство! Когда же был властитель ослеплен, И сын его взошел на шахский трон, Ты должен был предстать пред шахом новым, Украсить трон, украшенный Хосровом, От венценосца ты б не видел зла, И стала бы твоя судьба светла. Венчанный счастьем, ты б не знал напасти, — Зачем же ты возжаждал шахской власти? Из рода Ардашира, посмотри, И старые, и юные цари Еще живут, сильны на поле брани. Кто шахом назовет тебя в Иране? Тебе ли стать властителем страны Без войска, и сокровищ, и казны? Был грозен Совашах, источник страха, — Отважно победил ты Совашаха, Яздана благодатью осиян, От зла Иран очистил и Неран… С тех пор, как богом этот мир построен, Такой, как Сам, не появлялся воин. Когда, отца обычаи поправ, Явил Навзар свой злобный, дикий нрав, Сановники решением единым Избрали Сама новым властелином. Сказал он: «Воеводе не к лицу Стремиться к падишахскому венцу: Венец мой — у подножья трона шаха, Я у подножья трона — ниже праха!..» Храбрей тебя, душою чист и прям, О брат мой, не искал престола Сам. Сказала я. Ты черный жребий вынул, Затем, что ясный ум тебя покинул». Бахрам ответил: «Ты, сестра, права. Свидетель бог — верны твои слова. Но говорить об этом бесполезно: Влечет меня таинственная бездна. Я болен: поздно мне итти к врачу. Но умереть я тоже не хочу!..» И в тот же день, у берега Нахрвона, Вельмож призвав и посадив у трона, Сказал им юный шах: «Столпы дворца, Чьи мудростью насыщены сердца! Горнило испытания прошли вы. Пусть мы доверчивы и справедливы, Не следует, идя путем прямым, Поклонам верить, кланяться самим. Еще добра я сделал вам так мало, Чтоб вас из-за меня судьба терзала. Служа престолу, вы познали боль, Познали мира горечь вы и соль. Заветной с вами поделюсь я тайной, Ее не разгласите вы случайно: Расстроится мой замысел, едва Узнают воины мои слова. Я в эту ночь войска введу в сраженье, Устрою на Бахрама нападенье. Я вижу, что Бахрам сильней меня, Что свалит он противника с коня, Но мудрости не вижу я в Бахраме. Он речь свою наполнил похвальбами, Кричит все время о борьбе с Совой, Кичится он заслугою былой. Меня юнцом незрелым он считает, Меня мечом и палицей пугает, Но я не струшу, если в этот час Друзей, соратников найду я в вас. Пусть он не знает, что я ждать не стану, Что в эту ночь я на него нагряну, Едва стемнеет, — в мускусной ночи Мы выступим и обнажим мечи!» Душой и телом преданы Хосрову, Вельможи вняли царственному слову, А юный шах вошел к себе в шатер, Так, чтоб не видел посторонний взор, Велел позвать Густахма и Бандуя И опытного витязя Гардуя. Он рассказал им о делах войны, Спросил их — будут ли ему верны? Сказал Густахм: «Властитель светлоокий, Ты мало думаешь о злобном роке. Ты ночью нападешь на гордеца, Но этим успокоишь ли сердца? Как телу твоему близка рубаха, Бахрама войско близко войску шаха. Все связаны между собой родством, Воюют с братом брат и сын с отцом: Не думай, что одержишь ты победу: Сражаться с внуком не прикажешь деду! Едва услышит войско твой приказ, — Страшись: наступит твой последний час!» Сказал Гардуй: «Спешить не будем боле. То, что прошло, подобно ветру в поле. Ты не надейся на ночную тишь: От войска никогда не сохранишь Таинственных приготовлений к бою — И собственной заплатишь головою!» Хосров всем сердцем принял тот совет. Среди седых вельмож, видавших свет, Правдивых, многоопытных и честных, Он выбрал нескольких, умом известных, Таких, как лев Густахм, Харрод Бурзин, Как Андиён — отважный исполин, Стремительный Бандуй, Шапур почтенный, Настух — сей войскоборец несравненный, А также и других, что берегли И жизнь его, и мощь его земли. Вельможи поднялись на возвышенье: Легко оттуда ринуться в сраженье! Открылся их глазам зеленый дол: Для праздничных веселий он расцвел. Хосров увидел издали дружины. Холм возвышался посреди долины. Сидел Бахрам, войскам теряя счет, В кругу больших и малых воевод, И так им говорил искатель брани: «Не видите ли вы в противном стане Отцов и братьев, близких и родных? Должны сказать вы каждому из них: Во имя общей веры, общей крови Послушны мне, пусть будут наготове, Едины с нами, пусть ко мне придут И пусть мне клятву верности дадут, А я им дам сокровища в добычу, Как вас, их подниму и возвеличу. Ну, кто остался там, в конце концов? Два-три отряда немощных бойцов. Что к бою из Армении приспели, Да войско, собранное в Ардабеле. Сравню я с горсткой пыли тех вояк: Начнется битва — будет сломлен враг!» Все воеводы приняли то слово, Что молвил предводитель их суровый. Из войска сразу выбран был писец, Красноречивый острослов, мудрец. Он под покровом сумрака ночного Пробрался тайно в спящий стан Хосрова. Ту речь, которую сказал Бахрам, Он знатным передал богатырям, Ее наполнив лаской и приветом. Вельможи не замедлили с ответом: «Хосрову мы до той поры верны, Пока не начал с вами он войны. Оттягивает шах свое решенье. Как знать, чем кончится для вас сраженье? Держите наготове храбрецов: Должно быть, ночью выступит Хосров…»