Сказание о Ёсицунэ (пер. А.Стругацкого)

Unknown Author 4

– Будет исполнено, – ответил Бэнкэй. – Только надо было с самого начала послать меня.

Он повернулся, чтобы идти. Судья Ёсицунэ сказал:

– Не взять ли тебе с собой кого-либо из воинов?

– Если при мне будут воины, там сразу почуют недоброе, – отозвался Бэнкэй. – Нет, я пойду один.

Поверх повседневной одежды он облачился в чёрный кожаный панцирь, надвинул на голову шлем с пятирядным нашейником «кабанья холка», подвесил к поясу меч длиной в четыре сяку и четыре суна, а стрел умышленно не взял. Затем он оседлал Огуро, самого драгоценного из коней

Судьи Ёсицунэ, и в сопровождении одного лишь слуги отправился к Тосабо.

Во внутреннем дворе он подъехал к краю веранды, непринуждённо соскочил с коня прямо на веранду и рывком поднял штору. И что же? Там, в гостиной, Тосабо и его дружинники числом до семи или восьми десятков, расположившись рядами, держали совет о ночном нападении. Бэнкэй без всяких приветствий зашагал прямо через это множество воинов к заглавному месту, где восседал Тосабо, и бесцеремонно рядом уселся, задев оторочкой панциря. Он окинул взглядом гостиную, а затем уставился на Тосабо.

– От кого там или чьего бы ты имени ни был, – сказал он, – изволь незамедлительно явиться во дворец Хорикава и доложить о делах в Восточных землях. То, что ты до сих пор не явился, – дерзость и невежество.

Тосабо попытался объясниться, но Бэнкэй говорить ему не дал.

– Господин мой несколько выпил, – сказал он. – Смотри, как бы он не испортил тебе настроение. Пошли, пошли!

С этими словами он потянул Тосабо за руку и заставил подняться на ноги. Тут все воины переменились в лице, и, если бы Тосабо проявил решимость, они тут же ринулись бы к нему на помощь. Но Тосабо был напуган и смог лишь пробормотать в ответ:

– Да, я уже иду.

А у воинов недостало духа что-либо сделать.

– Прошу немного подождать, – сказал Тосабо. – Я велю оседлать коня.

– У меня есть конь, – возразил Бэнкэй. – К чему тебе седлать своего коня, который устал с дороги? Пошли скорее, поскачем.

И хоть Тосабо был тоже из людей сильных, Бэнкэй потащил его и выставил на край веранды. Слуга Бэнкэя, сразу уразумев обстоятельства, подвёл к веранде коня. Бэнкэй обхватил Тосабо и швырком усадил в седло, сам же плюхнулся на круп. Решивши, что поручать поводья Тосабо незачем, он взял их сзади, затем задал коню плеть и стремя и поскакал во дворец Хорикава. Когда он, прискакав, доложил, Судья Ёсицунэ вышел на веранду южной стороны, подозвал Тосабо поближе и спросил, что всё это значит.

Тосабо с готовностью ответил:

– Я иду в Кумано от имени Камакурского Правителя. Намеревался посетить вас завтра чуть свет, а не собрался нынче же вечером лишь по причине лёгкой простуды, и я в отчаянии, что вынудил вас слать ко мне одного гонца за другим.

– Слышал я, что тебя прислали убить меня, – произнёс Судья Ёсицунэ. – Посмеешь ли ты отрицать это?

– Да это мне бы в голову никогда не пришло! – воскликнул Тосабо. – Меня оболгали! Ведь вы такой же мой господин, как и Камакурский Правитель, в том свидетели мне боги и будды Кумано!

Ёсицунэ сказал:

– Твои люди изранены в боях на Западе, раны их ещё не зажили. Не срам ли тебе вести их со свежими ранами в такую даль?

– Ни одного такого

я с собой не взял, – возразил Тосабо. – А взял я всего лишь несколько юнцов, потому что все три горы Кумано кишат разбойниками. Это о них вам, должно быть, и сказали.

– А что твои слуги болтали, будто завтра в Киото будет великая буча, это ты будешь отрицать?

– На меня перед вами возвели такую напраслину, что мне трудно оправдаться словами, – произнёс Тосабо. – Ежели будет на то ваша милость, благоволите приказать мне «клятвенное письмо», и я напишу.

Судья Ёсицунэ сказал:

– Смотри же, боги отвергают неправедных. Пиши, и немедленно.

И Тосабо прямо перед ним написал собственноручно кровью на оборотной стороне талисманов из Кумано три «клятвенных письма». Одному надлежало храниться в храме Ивасимидзу-Хатимана, другому – в Новом Кумано в столице, третье же он тут же сжёг и заполнил им свои «шесть корней».

– Этого достаточно, – сказал тогда Судья Ёсицунэ, и Тосабо был отпущен.

Выйдя на волю, Тосабо подумал: «Исполнятся сроки, и кара богов и будд настигнет меня, а нынче ночью мне дремать не приходится». И, вернувшись к себе, он объявил:

– Если не ударим этой же ночью, то всему конец.

Поднялась суматоха.

А в резиденции Судьи Ёсицунэ вассалы во главе с Бэнкэем убеждали своего господина:

– Эти «клятвенные письма» хороши в делах незначительных. Ныне же дело серьёзное, и надобно этой ночью быть настороже.

Судья Ёсицунэ оставался спокоен. Он отвечал беспечно:

– Ничего страшного не будет.

– В эту ночь надо быть ко всему наготове! – настаивали они.

– В эту ночь, если что и случится, я справлюсь сам! – сказал он. – Ступайте отдыхать.

И они понемногу стали расходиться кто куда по своим домам. А Судья Ёсицунэ, пивший весь этот день на пиру, совершенно захмелел, забыл про всё, улёгся и заснул.

В то время Ёсицунэ приблизил к себе танцовщицу-сирабёси по имени Сидзука. Была она девица весьма разумная, вот и подумала: «Как можно безмятежно почивать, услышав столь грозные вести?» И послала она – поскольку жилище Тосабо было близко – служанку высмотреть, что там делается. Служанка отправилась и видит: там уже подвязывают ремни шлемов, уже выводят коней – словом, готовы к выступлению. Шёл конец часа Быка. Чтобы подслушать важные разговоры, разглядеть всё получше и потом доложить, служанка с трепетом прокралась в глубь двора, и тут её заметили слуги Тосабо.

– А ведь она здесь неспроста, – сказал один.

– Всё может быть! А ну, хватай её! – сказал другой.

Они её схватили и принялись допрашивать, угрожая и уговаривая. Поначалу она упорствовала, но мучали её слишком сильно, и пришлось ей рассказать то, чего не должна была она говорить. «Отпустить её опасно», – решили они и тут же на месте её зарезали.

Дальше медлить не годилось, и вот в час Быка семнадцатого числа десятого месяца Тосабо во главе своей сотни всадников и в сопровождении пятидесяти головорезов из сиракавских притонов, взятых проводниками по Киото, двинулся на Пятый проспект ко дворцу Хорикава.