Сказание о граде Ново-Китеже(изд.1970)
Шрифт:
– Значит, так! Есть важное дело, братья-казаки. Пробраться в Детинец и узнать, кто играет да поет в доме посадника. А еще хоть одним глазом поглядеть на вашего главного чертозная.
– Любо! Такое мне по душе! – закричал Юрята.
– А стрельцы в воротах схватят? – сказал рассудительно Вукол. – Ищи тогда в заду ноги. От портков пугвы отлетят!
– Скажи мамке, чтобы пугвы к порткам крепче пришивала. Храбрун! – с суровым презрением посмотрел на него Юрятка. – А мы через ворота и не пойдем – мы через Пытошную башню пойдем.
– Ой, что ты, Юрятка! – поежился быстроглазый
Юрятка лихо цыкнул сквозь выбитые зубы:
– И этот спужался! В башне волоковое окно есть, дощатой заслонкой задвигается. Ту заслонку снаружи легко поднять. Знаете, чай, што из этого окна по желобу спускают?
Ребята испуганно переглянулись. Они знали, да и кто в Ново-Китеже не знал, что из волокового окна башни спускали трупы посадских, запытанных палачом Суровцем. Новокитежане приходили к башне ночами, уносили своих убиенных родных и тайно хоронили – без креста, без молитвы, без ладана, без всего, чем могила крепка.
– А Суровец в башне захватит? Излупит! – опять начал приводить резоны осторожный Вукол.
– А мало нас дома лупят? – мрачно сказал Митьша. – Коли излупит, мы ему, стерьве, потом въедем по рылу навозным котиком!
– Я не пойду, – подался назад Тишата. – Мертвяков боюсь.
– И не надо! – отстранил его ладонью Юрятка. – Ты только в избе на полатях храбрый.
– Голосуем, братья-казаки! – вмешался Сережа. – Кто за мою резолюцию, чтобы идти в Детинец, прошу поднять руку.
– Годи, Серьга, – остановил его Юрятка. – Всем идти нельзя, заметно. Пойдут я, ты и Завид.
– И Митьша, – твердо сказал Сережа.
– Пущай и Митьша.
– А командовать парадом будешь ты, Юрятка.
– Чем командовать?
– Ну, атаманом у нас будешь ты.
– Это само собой! – важно оправил опояску Юрята. – Я, брат, всегда атаманом был. А тебе, Серьга, надо одежу сменить. За поприще [34] видно мирского.
Сережа в Ново-Китеже ходил все в том же летном шлеме, в ученических брюках и куртке. Правда, куртку он то и дело забывал на футбольных площадках.
34
Поприще (устар.) – пространство, место для спортивных игр.
– Я свои портки и рубаху принесу. Мамка как раз на плетне их сушит, – предложил Тишата.
– Бежи. И чтоб одним пыхом! – приказал Юрятка. – Мамке не попадись.
Тишата слетал одним пыхом. Сережа надел холщовую рубаху, посконные штаны, на голову надвинул валяный шляпок. Свою одежду запихал в кусты.
– К башне пойдут все, – распорядился Юрятка. – Будете нас под стеной ждать. А ежели заметите что недоброе, знак голосом дайте. Песни, штоль, орите или свистите. Ну, шагаем с богом!
Первым во главе отважного отряда побежал Женька.
4
Пыточная башня накрыла ребят своей мрачной тенью. Они остановились. Маленькая улочка была пуста. Без крайней нужды никто не ходил и не ездил мимо Пыточной.
Митьша, прислушиваясь, поднял
– Полезли, спасены души! – указал Юрятка на сбитый из досок широкий желоб. – Я первый!
Он вскарабкался на четвереньках по желобу, осторожно поднял заслонку, подставил, чтобы она не опускалась, припасенную палку и пропал в темном проеме окна. За ним поднялись и скрылись в окне Митьша и Завид. Сережа не поднялся и до половины желоба, как внизу раздался горестный вой оставленного Женьки. В окне показалось встревоженное лицо Юрятки.
– Дай ему хорошенько! – тихо и сердито сказал он. – Ишь вопит!
– Его нельзя бить, он гордый, он меня уважать не будет, – шепнул в ответ Сережа и шепотом приказал псу. – Место! Лежать! Тихо!
Пискнув обиженно, Женька лег. Сережа спрыгнул через окно в башню и опустил заслонку. Через маленькое зарешеченное окно, выходившее на посадничии двор, видны были только безоблачное небо и вершины деревьев. Сережа огляделся. Они находились в небольшой комнате.
– В каморе этой тех запирают, кого на пытку приволокут, – объяснил шепотом Юрята. – А терзают в самой башне.
Он открыл жалобно скрипнувшую дверь. Сережа поглядел через его плечо и увидел темные от копоти бревенчатые стены. Ребята боязливо вышли из каморы.
В нижнем ярусе Пыточной башни окон не было. В железном кулаке, вбитом в стену, горел, потрескивая, большой смоляной факел. Он жирно коптил низко нависший потолок.
При мутном, трепетном свете факела Сережа увидел под самым потолком толстую жердь и свисавшую с нее веревку с пуком ремней на конце. Под веревкой лежало толстое бревно, в нем торчал топор. С рукоятки топора свисало диковинное ожерелье: нанизанные на веревку острые костяные клинушки. У стены в образцовом порядке стояли и лежали: тяжелый деревянный молот, длинный круглый штык-кончар, пятихвостный ременный кнут и разнообразные клещи и щипцы – широкие, узенькие, тупые, острые, зубастые и с маленькими чашечками на концах.
– Знаешь, Серьга, где стоишь сейчас? – с недобрым, пугающим огоньком в глазах шепнул Юрята. – В застенке стоишь, в пытальной палате тож. Жердь видишь? То дыба. Свяжет Суровец твои ручки белые за спиной вот этими ремнями, хомутом они называются, и потянет с помощниками за веревку. – Юрятка потянул веревку, жердь пронзительно взвизгнула, будто от дикой боли. Сережа вздрогнул и попятился. Юрятка мрачно усмехнулся. – У Суровца не попятишься. Вздернут тя на дыбу, и руки твои из плечей вывихнутся. Сладко? Это виска называется, а потом встряска будет. Меж связанных твоих ноженек быстрых просунет Суровец, кат проклятый, вот это бревно, – продолжал Юрятка с мрачной насмешливостью, – сам вскочит на него и плясать почнет. То и будет тебе встряска! И еще горшая мука есть. Иной на дыбе висит, а его кнутом бьют или железо каленое прикладывают, – лихорадочно шептал Юрята. – А ты. Серьга, чай, и одной встряски не выдюжишь. Кость у тя тонкая и мясы мягкие.