Сказание о морде небритой

Шуваев П.

– Ариадна Константиновна, что с вами?

Потом дверь стала раскачиваться, скрипеть и наконец сорвалась с петель. В проеме возник человек могучего сложения с длинной седой бородой.

– В чем дело?
– спросил он негостеприимным басом.

– Здравствуйте, - вновь сказал небрит, - я небрит.

– Перитрихий Триптофанович, - выдавила из себя Ариадна, - вот эти вот... они...

Ой, не могу... Они принесли вот это вот, чего-то такое про штаны...

– Так что же? Неужели этого достаточно, чтобы отвлекать меня от работы?
– Перитрихий Триптофанович укоризненно

зевнул.

– Они... они говорят... что это доклад, - борясь с приступами смеха, пролепетала Ариадна.

Профессор взял пергамент и принялся разбираться в старорежимной латыни.

– Как вам должно быть известно, граждане, вопрос о целесообразности ношения штанов, равно как и вопрос о нецелесообразности ношения оных, давно уже сняты с повестки дня и потому не могут ни для кого представлять никакого интереса - ни общеобразовательного, ни сравнительно-модистического.

– Покорнейше прошу не счесть за дерзость, - вмешался брат Аврелий, однако же позволю себе заметить, что вы, сеньор, изволили прочесть текст, на аверсе сего листа рукою пастыря моего запечатленный, доклад же на реверсе начертан.

– Это еще что за чудо такое?
– профессор воззрился на брата Аврелия.

– Я смренный бенедиктинец...

На лице Перитрихия Триптофановича выразилось глубочайшее презрение к духовенству, однако он все же взглянул на другую сторону листка.

– Тут же вверх ногами написано, господин кюре, - с убийственной иронией заметил он.

Небрит, убедившись, что профессор действительно держит пергамент вверх ногами, изловчился, подпрыгнул и перевернул лист: не зря небриты славятся умением обращаться с рукописями!

– Так-то оно лучше, - разъяснил профессор.
– И вы полагаете, что это доклад?

– Конечно, - ответил Кварк.

– А это кто?

– Гомункулус я, - сказал Кварк, поскольку секретарша молчала.

– Я вас, кажется, не спрашивал, молодой человек.

– Он утверждает, что он этот... ну... а, гуманкулус!
– сказала Ариадна Константиновна.

– Так гуманист или гуманоид?
– профессор впервые за все время был, казалось, несколько озадачен.
– Гуманисты нам нужны, а вот без гуманитариев мы уж как-нибудь обойдемся.

– Да не гуманитарий я!

– Это, разумеется, заслуживает внимания. С другой стороны, гуманизм...

– Гомункулус я! Вот я кто!
– Кварк потерял терпение и остатки присущей ему обходительности.

– Что вы имеете в виду, молодой человек? Извращенцев не потерплю!

– Простите, пожалуйста, сказал небрит, - но он не извращенный гомункулус, а самый настоящий.

– Гомункулусов не бывает! Это все знают, это я лично давно уже доказал, а за пятьсот лет до того Парацельзиум подтвердил мои выводы. Я доказал, понимаете вы?!

– Парацельзиум? Вы, очевидно, имели в виду Парацельса?
– смиренно вопросил брат Аврелий.

Профессор вновь посмотрел на него с тем же презрением бог весть которого сословия ко второму.

– Вон отсюда!
– взвизгнула Ариадна Константиновна.

– Правильно, - сказал профессор, - меня нельзя поправлять и перебивать. Я же сказал: Парацельзиум и Празеодиум! Следовательно,

можно считать достоверно установленным и документально удостоверенным, что как с точки зрения современной прогрессивной науки, так и с точки зрения всех прошлых ретроградно-вымирающих лженаучных и псевдоученых течений и направлений, никаких гомункулусов никогда не существовало, потому что существовать не могло и не может. Таким образом, молодой человек, перед лицом передовой научной мысли вы выступаете как самозванец и извращенец. Убирайтесь из моего кабинета и не мешайте работать!

– Уж помолчал бы лучше, старый хрен, - Кварк, похоже, вновь обрел всю свою галантность и обходительность, что, однако же, не помешало ему покинуть помещение.

Снаружи раздался громкий облегченный вздох. Профессор строго посмотрел на небрита.

– Итак, молодой человек, если я правильно вас понял, вы имели в виду обратиться ко мне на предмет дешифровки како-то там рукописи?

Небрит обреченно кивнул. Он все пытался вспомнить, в каком именно контексте упоминался профессор Перитрихий Триптофанович.

– А не кажется ли вам, что с вашей стороны в высшей степени неделикатно отвлекать от работы столь занятого человека ради предметов, представляющих более чем сомнительный интерес?
– небрит собрался было ответить, но профессор не дал.

– Не говоря уже об этом, как могли вы подумать, что я способен заинтересоваться каким-то ветхим клочком бумаги? Я занимаюсь лишь передовой наукой, зарубите себе на носу!

Небрит кивнул. Он вспомнил, наконец, что свиток, где профессор упоминался, с дешифровкой древних письмен не соотносился отнюдь. Собственно, с профессором он тоже почти не соотносился: Перитрихий Триптофанович упоминался там лишь как пример индивидуума, отличающегося исключительным невежеством. Настолько исключительным, что не следовало верить ни единому его слову.

– Спасибо, - сказал небрит, - извините, пожалуйста. До свидания.

И вышел.

Снаружи была уже осень, с дубов падали большие ярко-желтые листья. У брата Аврелия отрасла густая щетина.

– Знаете, сявтой отец, - сказал небрит, - вы ведь тоже небриты.

– Воистину, - скорбно молвил брат Аврелий.

– А где же все остальные?
– озадаченно спросил небрит.

Ведь возле дуба и впрямь больше никого не было. Брат Аврелий пригорюнился.

– Тигр наш или же, если угодно, тварь божия, тигром себя именующая, невзирая на нрав благочестивый и кроткий, не сподобясь в сих кущах приличествующего себе пропитания обнаружить...

– Чаю?
– спросил небрит.
– С плюшками?

– Воистину. Итак, покинул он сию убогую обитель. Наперсник же ваш, творение величайшее величайшего из алхимикусов...

– Что с ним-то случилось?

Небрит, правда, не думал, чтобы с Кварком могло произойти что-нибудь совсем уж нехорошее, но все-таки...

– Отродие диавольское, в сем лесу обитающее...

– Дриады, что ли?
– небрит не всегда воспринимал столь обильное словоизвержение.

– Воистину так, увы! Оное отродье, употребив для гнусной своей цели свю силу своих чар... Бедный компаньон ваш... Грех плотский...