Сказание о руках Бога
Шрифт:
Потом, когда ребята проспались, они мне показали полосу вдоль хребта и объяснили, почему шея как деревянная. Уж тут как они позвонили домой и оформили мне академический отпуск, как вывели на поводке и куда спрятали — неинтересно. А кобыла та, по слухам, долго еще пощипывала травку и проедала свой пенсионный овес. До самого того подавления тюркских бандитов, они же мирное население, всеармейскими силами. Эх, знать бы, кто она сейчас — препарат или скелет, а, может быть, иной виток перерождения…
—
— Я, — ответил мальчик без тени смущения. — Ты ходила во сне и легко могла повредить свои члены или что иное. Но помни: твой сторож мне не препятствовал.
Волкопес кивнул в подтверждение его слов.
— Практично, ничего не возразишь, и даже весьма. Как я, по-вашему, смогу передвигаться в трех измерениях?
— А зачем? И накормим, и напоим. Есть у нас такая похлебка, от которой дикие становятся ручными и ручные — дикими, — резонерски заметил Уарка. — И впредь запомни: у женщины измерений всего два. От печки до стола и от стола до постели.
— Не болтай лишнего, Волк, — ее руки безуспешно пытались приподнять меч для удара, но в этом движении, как и во всей их пикировке с начала до конца, чувствовался наигрыш. — Учтите, между прочим: я все ваши беседы слыхала и запоминала, даже надоело.
— Вот потому ты и не спешишь броситься на шею своим благодетелям?
— Не думаю, чтобы ты очень тосковал по моей благодарности.
Мальчик взирал на них с недоумением.
— Скажи, она и вправду кобыла?
— Клянусь! Да ты на ее конечности посмотри, наивняк!
Вместо ногтей у женщины были костяные наперстки наподобие ацтекских, но из рога; на руках и такие же на ногах. Помимо этого, средние пальцы ног казались несколько толще других и чуть выдавались вперед, а большие пальцы были плотно прижаты к остальным, будто ступню заковали в подобие китайского башмачка-копытца.
— Убедился? Вот-вот. Кобыла, и притом буйная, — подтвердил Волкопес. — Да что там говорить! Здесь, в склепе, вообще всё может случиться. И назвать бы ее следовало по-конски, Ипполитой или Ксантиппой, точно амазонку или жену Сократа. Будь я палеонтологом — факт уговорил бы на Мезогиппу, Эогиппу…
— Я так понимаю, что это всё красивые имена для благородной женщины, — отвечал Джирджис без юмора, — и сама она красива и благородна. Я чувствую очертания ее тепла и запаха. Ты тоже ее любишь?
— Успокой свою душу. Меня этот оживший аптечный пузырек с оборочками на пробке не прельщает, чем бы от него ни тянуло, — съехидничал
— Мне лично покрывало не мешает. С моей стороны оно прозрачное.
— Значит, всё к лучшему для всех нас троих. Судя по кое-чему, внешность у тебя, как, впрочем, и у нас, мужчин, странноватая. Да и положение. Ты как сюда попала, Ксанта?
— Может быть, у меня иное имя, ты не подумал?
— У нас тут у всех иные имена. Только мы их не знаем. Полузвери, полубоги, засыпаем на пороге новой жизни молодой! Фу, вот некстати в поэзию затянуло.
— А узнать имя — узнать себя, — задумчиво сказал Джирджис.
— Да, кое-что мы о себе помним, а кое-что забыли, — ответил Уарка в том же тоне. — Нам нужно… просто необходимо допроизойти до человека, подвинуть в себе эволюцию, иначе выйдет что-то неописуемо жуткое. Так говорит наш приматный сотоварищ.
— А именно? — спросила женщина. — Конец света уже состоялся, судя по вашим разговорам… И вообще, что может быть хуже, чем находиться здесь одним?
— Мы не одни, — отозвался мальчик со сдерживаемым страхом. — Я выхожу из зала амфор и колонн на поверхность. Там есть некто, по очертанию похожий то ли на веретено с пряжей, то ли на комок жара. Окаменевшее пламя. Он спит, как и мы спали, и видит грозные сны. Во время нашего общего забытья он напасть не может, почему — не знаю. Кажется, тогда его нет, ибо он создается нашим бодрствованием. Только когда хотя бы я один пробуждаюсь, мне приходится остерегаться его и искать защиту.
— Сплошная мистика, — хмыкнул Уарка. — И как же ты остерегаешься?
— Ищу, чтобы сразиться. Ты не дашь мне свой меч… Ксантиппа?
— Разве что в обмен на моё настоящее имя, — чуть капризно рассмеялась она. — Полно, малыш, он пока не придется тебе по руке. Иди так, как и прежде, если тебе это надо. И вот что: теперь, когда я восстала из камня, я не смогу обратно заснуть от вина, как это делаете вы, потому что не хмелею. Так ты, Джирджис, принеси мне сверху колыбельную сказку, хорошо?
Мальчик ушел. Было слышно, как он нащупывает путь — шуршат мелкие камешки. Потом будто некая струя зашелестела по полу, и все стихло.
Наступило молчание.
— Уарка, зачем ты насмешничаешь и отворачиваешься, когда говоришь со мной?
— Такова моя оборотневая природа… И просто я тебя боюсь, — докончил он с удивительным чистосердечием. — У тебя стало светлое лицо, и его сияние пробивает все покровы. Мальчик тоже это чувствует.
— Вот как. А ведь я подзабыла, как выгляжу. Здесь имеется зеркало, не покрытое этим самым… выделенным аметистом?