Сказание о руках Бога
Шрифт:
Очнулся Камиль от резкого холода и тяжести песка. Они с Дюльдюль разгреблись и поднялись на ноги, кто на две, кто на четыре. Рядом так же трудились Майсара с Хазаром.
— Поистине оказал нам милость Аллах и избавил от мучения самума! — воскликнул Майсара, отрясая прах с плеч и подошв.
— И убрал от нас свою «супругу» и «дочек», — мрачно добавил Камиль. — Теперь ты убедился, что никакие они не богини?
— Сила-то у них есть. Ты полюбуйся, Камиль, будто в другое место перенеслись! Где был бархан — там впадина, где была впадина — там холмик вырос.
— Такое всегда творит самум-бадех. Ты ведь бывал
— Если бы засыпало насмерть, холмики видать было бы. Нет, разбежались со страху, наверное. Испугались этих… — предположил Майсара.
У него пока язык не поворачивался обзывать высокочтимых дам так же беспардонно, как до него Камиль, и всё же страх его перед ними, вопреки всему, заметно поубавился. Отсутствие рабов и верблюдов если и не означало гибели, то было на редкость близко к ней; однако оба караванщика и их ослы уцелели, а это вселяло надежду.
— Отойдем немного и попытаемся добраться… — начал Майсара и внезапно воскликнул: — Стой-ка, а ведь это старуха Варда!
В самом деле, она приближалась из отдаления неторопливой и гордой иноходью, как в далекой молодости. В карих глазах светилось ликование, шея грациозно покачивалась из стороны в сторону, брякая колокольцем, вьюки с водой и съестным припасом окончательно и бесповоротно съехали на один бок. А за нею трусило, спотыкаясь, нечто длинновязое и трогательно неуклюжее, но во всех мельчайших подробностях напоминающее ее саму.
— Верблюжонок. Правда, верблюжонок! — воскликнул Камиль.
— Откуда она его привела только! Она же самцов на дух не подпускает. И сильный какой ибн лабун, сам идет. Как будто от двугорбого из Турана, — восхищенно поцокал языком Майсара.
Варда — это значило для них теперь почти всё: подкрепить силы, вернуться к людям и начать поиски пропавших. Люди бросились развьючивать верблюдицу, дивясь, как это она выдержала передрягу и ничего с себя не сронила.
— Что запас уцелел — это не главное. Молоко будет — не пропадем ни от голода, ни от безводья, — говорил Майсара, оглаживая попеременно Варду и ее сынка. — Только беречь дитя надо. Без него она молока нипочем не даст, я ее вот как знаю.
Но сейчас — вот чудо! — молока хватило и на ее сына, и на обоих мужчин, умученных, с покрытыми коркой губами и горлом, будто стянутым удавкой. Жирного и сытного молока. Сначала они было попытались пить прямо из вымени, притворяясь верблюжатами, потом опомнились от своей дури, подобрали какую-то странного вида посудину (Камиль, уж точно, такой не помнил среди их утвари), подоили Варду и напились уже по всем правилам и без торопливости.
— Новые люди стали, — хвалился Майсара, поглаживая себя по животику, где красноречиво булькало.
Перевьючились. Чтобы не утяжелять Варде существование, кое-что добавили в ослиные переметные сумы. Хазар не проявил восторга, да и Дюльдюль попробовала обидеться, но что поделаешь! Проверили пояса. Динары, взятые, чтобы расторговаться, никуда не делись. В теперешнем положении их казалось даже в избытке.
— Какая теперь торговля. До Босры бы дойти, — сокрушенно вздохнул Камиль.
Однако лишь только путники попытались повернуть к городу, перед ними возникла невидимая и будто бы упругая стена, совершенно прозрачная: сквозь нее отлично, как через лупу, виделись монастырь, палатки и дерево
— Шельмы завесили нам путь своими волосьями! — ахнул Майсара. Благоговение перед непочетной троицей сползало с него с быстротой, непостижимой уму. — То-то узлы вязали. Теперь нам туда никак не пройти.
— Что же, нельзя назад — пойдем вперед, — ответствовал Камиль без тени досады, как будто повторяя чье-то прежнее решение. — Стыда, по кайней мере, не обретем, и укора не будет.
Для его спутника это было невеликим утешением, однако делать нечего: закутались поплотнее, ибо оттуда, где только что пыхало жарой, давно валил холод, не сравнимый даже с ночным, уселись в седла, Майсара взял повод верблюдицы в руку — и тронулись потихоньку. Ибн лабун послушно затрусил следом за матерью.
О том же, что ждало их впереди, сказано будет в другой раз».
Второй день
— Славно же ты меня убаюкал, — сказала женщина, просыпаясь и закинув звенящие руки за голову. — Давненько так весело не спалось.
Джирджис приподнялся со своего места, кивнул. Речь его как-то незаметно перешла в сон; он подозревал даже, что сказка длилась уже помимо его речей и теперь зашла так далеко, что он не сможет найти оброненную нить повествования.
— Что же, тогда хватим по этому случаю твоего пещерного винца для опохмела и разойдемся по делам? Я хочу сказать — ты разойдешься.
Мальчик глянул на говорящего эти слова Уарку с подозрением, однако повиновался. В его движениях появилось нечто новое: они обрели большую свободу и в то же время крепость.
Мужчины отхлебнули по крошечному глотку, и от каждого послушно отлетело розоватое облачко, ближе к стенам и полу рассыпаясь на искорки, точно фейерверк. Это показалось женщине довольно красивым: она хотела попросить каплю для себя, но тотчас же поняла, что даже капля станет помехой в предстоящем ей испытании.
— Ты верно чувствуешь: снова ждет нас работенка, — произнес Уарка после того, как мальчик выбрался наверх. — Прошлый раз тебе не было боязно, а?
— Нет, то есть не знаю. Если бы мне хоть понять, что за действие запускается сразу, как я туда вхожу…
— Вот и глянь туда еще разок.
— А ты со мной не сможешь?
— Не смею, лапочка. Это ты у нас катализатор, а наше дело собачье: дом сторожить.
Оковы снова пали, закутанная фигура вмиг оказалась у зеркала и потом — по другую его сторону…
Здесь возвышались черные, строгой огранки колонны из непрозрачного обсидиана, расширяющиеся сверху. Своды исчезали, как бы расплывались в темноте, и эта иная чернота была бездонной. Ледяные хлопья мрака падали вниз и оседали жалящим песком у подножий. Голубоватое свечение исходило из тьмы, ни капли ее не разрежая и не смешиваясь с нею; оседало на колонны, отчего их нагота и блеск казались еще более безнадежными.