Сказание о 'Сибирякове'
Шрифт:
Высоко, достойно пронесли честь своей Отчизны советские моряки. Это был массовый героизм, рожденный великой любовью к Родине.
В эти трудные годы не прекращалось движение по Великому северному морскому пути: полярные станции вели научную работу, создавали возможность прохода грузовым и военным кораблям в морях Ледовитого океана. Значение этой водной магистрали возрастало. Она хотя была и трудная, но своя. Чтобы иметь еще более подробные сведения о погоде и ледовой обстановке, решено было открыть дополнительно несколько полярных станций. Эту ответственную задачу поручили седому ветерану Арктики, ледокольному
Ледовый рейс
ЖИЗНЬ в Архангельске не замирала даже ночью. По булыжным мостовым грохотали грузовики, повозки. Бесконечной вереницей тянулись они к порту; в молочных сумерках двигались темные силуэты людей - одни шли на работу, другие возвращались домой. Трамваи и автобусы ходили с большими интервалами, и их ожидали только те, кто жил очень далеко. Белые ночи становились еще светлее, когда луна выползала из-за туч или когда в небе беспокойно метались светлые мечи прожекторов.
Портовые рабочие по очертаниям узнавали пароходы, от которых теперь стало тесно у причалов. А если не удавалось определить, что за судно, догадывались: иностранец. Их здесь было тоже немало. Корабли не задерживались у причалов, торопливо принимали груз и уходили. Их место, как солдаты в бою, тотчас занимали другие.
"Сибиряков" готовился принять на борт очередной десант, но вдруг рейс в Кемь отменили. И сразу же стали прибывать грузы. Никто из экипажа не знал, куда теперь забросит судьба их корабль, но глаз у моряков наметанный, и все понимали: путь будет далекий. Появились первые пассажиры, и среди них молодой гидролог Анатолий Золотов. Стало ясно: предстоит высадка полярных станций. Гидролог хлопотал у огромных ящиков с оборудованием, ко всему придирался. Золотова назначили начальником будущей станции, и ему казалось, что с его хозяйством обращаются недостаточно аккуратно. Он все время порывался открыть ящики, проверить: не случилось ли чего? Его, как ребенка, успокаивал бывалый полярник Михаил Михайлович Колкунов, убеждая, что все будет сделано деликатно. Колкунову не впервой такие сборы, и он относился к ним спокойно, так же как и его жена, Дарья Михайловна, повариха будущей станции. Женщина сразу же пришла на камбуз и взяла шефство над судовым коком.
До слуха доносились слова портовой команды: "Майнай!", "Вирай!" Моряки редко произносят правильно: "Майна!", "Вира!" В этом они видят особый, моряцкий шик. Погрузка, однако, шла медленно. Что-то не ладилось, люди работали будто в полудреме, устали, видно. К тому же груз был для них необычным, давно такого не возили - мирный груз, и, видимо, это в какой-то степени расхолаживало. Да и нелегко было разместить такое количество ящиков на маленьком пароходе.
Вахтенные офицеры ломали головы, как бы удобней это сделать. Но погрузка не клеилась. Поставили ящики, потом глядят, мешают они здесь. Снова перетаскивают с места на место. Матросы ворчали: уж больно много бестолковой работы. В родном городе стоят, а выбраться домой хоть на часок не удается.
Качарава и Элимелах возвратились из пароходства, где их ознакомили с задачей, которую придется выполнять "Сибирякову". Путь действительно предстоял далекий - на острове Уединения и мысе "Правда" нужно сменить полярников, затем идти в Диксон, там будет указан дальнейший
Представитель Государственного Комитета Обороны в Архангельске Иван Дмитриевич Папанин подчеркнул важность задания: открытие новых полярных станций должно помочь судоходству в северных морях. Трудная выпала задача "Сибирякову", но почетная. Прощаясь, Папанин еще раз подчеркнул:
– С отправкой не медлить ни одного дня!
Увидев, как идет погрузка, Качарава расстроился, напустился на третьего помощника Павла Иванова, который нес вахту. Как на грех, прямо на глазах капитана одна площадка, груженная ящиками с продуктами, зацепилась за борт, и все посыпалось на палубу. Придавило ногу матросу. Капитан выговаривал Иванову, хотя и понимал, что тот не виноват в случившемся. Человек темпераментный, Качарава уже мог сдержать себя, нервничал. Но это можно было прочесть только на его лице, внешне он был спокоен: не кричал и не оскорблял подчиненного.
– Вахта идет из рук вон плохо, товарищ Иванов, - говорил он, - мне не хотелось бы делать вам этот выговор, но приходится. Неужели вы забыли о каргоплане{6}? Все у вас оказалось на правом борту.
Голос капитана звучал сухо.
Зелик Абрамович негромко, чтобы не слышали окружающие, сказал:
– Не горячись, Анатолий, этим делу не поможешь.
– Конечно, не поможешь, - в тон ему ответил Качарава с легким грузинским акцентом, который всегда появлялся, когда капитан был взволнован, - но ведь, сам понимаешь, время не ждет. Я не могу допустить, чтобы вахтенный офицер так работал. Выходит, ему доверять нельзя. А что ты предлагаешь? Может быть, мне следует похвалить его?
Элимелах улыбнулся своей мягкой улыбкой, которая всегда обезоруживала горячего, но глубоко сердечного и отходчивого южанина, и добавил;
– И все-таки, Анатолий Алексеевич, не стоит так горячиться. Люди устали. Тут нужно другое...
– Знаю, собрание созывать будешь, - пробормотал Качарава.
– Не язви, не язви, горячая твоя голова. Собрание, разумеется, можно созвать, да не речи людям нужны. Здесь нужно такое, чтобы сердца зажгло. Тогда ни приказывать, ни уговаривать не придется.
– Что ж ты придумал?
– голос Качаравы зазвучал мягче.
– Разумеется, историю "Сибирякова" ты хорошо знаешь? Помнишь тридцать второй год?
– Ну, помню, знаменитый переход... Однако какое это имеет отношение к погрузке?
– Какое?
– Элимелах прищурил глаза, в которых искрилась хитринка. Прямое, Анатолий. Помнишь сентябрь и аварию?
– Постой, постой, - вскричал Качарава, - кажется, я начинаю понимать! Да, да, тяжелый сентябрь, льды, авария. Это здорово! Об этом стоит рассказать экипажу. А кто расскажет?
– Разумеется, наш Дед, Бочурко. У него с пароходом вся жизнь связана.
После ужина всех пригласили в столовую. Было тесно, люди сидели по двое на одном стуле, стояли в проходе. Никто толком не знал, зачем собрали, но чувствовали: разговор пойдет серьезный. Удивляло одно: начальство - Качарава, Элимелах, Сулаков, Бочурко, Сараев, Кузнецов - не пошли за председательский стол, а заняли места в зале, вместе со всеми. С любопытством ожидали моряки, что будет.
– Может, Петро, ты ответишь, что, собрание будет или артисты приехали? сострил Иван Воробьев, обращаясь к Гайдо.