Сказание о 'Сибирякове'
Шрифт:
Хорошо, что есть столько спичек. В море он разжигал огонь на корме, пытаясь согреться, и спалил последний, чудом уцелевший в кармане коробок, который не отсырел лишь потому, что хранился в резиновом кошелечке. А теперь вон сколько спичек. Хорошо! Павел поглядел на притихшую собаку.
– На!- И он бросил галету. Собака не обратила на нее никакого внимания.
– Ты что, слепая?
Матрос подошел ближе. Животное попятилось, подняло облезлую голову. Опаленная морда, слезящиеся мутные глаза объяснили причину его странного поведения.
– И правда слепая, - тихо сказал Павел и носком сапога подсунул галету под самый нос собаки.
Моряк рассеянно посмотрел
– Остров, однако, так называется, - вслух сказал Вавилов и снова подумал о фонаре на вышке: "Надо зажечь".
Тяжело волоча ноги, начал спускаться назад, к отмели.
"Колю-то надо похоронить, вынести и похоронить". Вавилов огляделся, кругом валялись камни, он стал собирать их и стаскивать в кучу для могилы. Так он работал некоторое время, устал, пошатываясь, вернулся к своим пожиткам. Открыл чемодан. В нем было белье, кусок мыла и несколько пачек папирос "Красная звезда". "Зачем они мне, некурящему?" Но не выкинул, а положил их обратно. Он был еще слаб, и у него закружилась голова. Опустился на валун, закрыв глаза, и стал ждать, пока пройдет дурнота. Когда силы вернулись, Вавилов вытащил из шлюпки решетку, разбил ее топором и принялся разводить костер. Намокшее дерево дымило, но греть отказывалось. "Много уходит спичек, жалко", - подумал Павел. Тогда он расщепил одну из досок решетки в мелкие лучинки. После третьей спички по ним побежал желто-голубой язычок, и они весело затрещали.
Теплое дыхание костра вызывало дремоту. Собака подползла ближе и долго укладывала морду на лапы. Вавилов принес два небольших камня, открыл анкерок, нацедил воды в ведро и поставил его на огонь. Накинув на плечи меховой мешок, поудобней устроился у костра.
До этой минуты Павел почти не осознавал своих поступков. Все, что произошло, казалось кошмарным сном, который начался еще там, на корабле, когда, сменившись с вахты, он пришел в кубрик и завалился на койку. А потом резкий сигнал тревоги...
Вавилов не заметил, как уснул. Когда он открыл глаза, солнце висело над горизонтом совсем в другом месте. Дул сильный ветер, и море сердито шевелило волнами. Костра не было, вместо него осталось только темное, как тень, пятно, вода в ведре остыла.
"Матвеев!" Павел глянул вниз и чуть не закричал в отчаянии: шлюпка исчезла. На берег с шумом набегали высокие валы, в белой пене приплясывали, то отдаляясь,
Глубокий тыл
РЕЙС выдался, прямо сказать, не из легких. На острове Уединения "Сибиряков" сменил состав полярников, потом сравнительно быстро добрался к острову "Правды". Экипаж уже радовался, что задание выполнено значительно раньше срока. Но тут начались мытарства.
Судно, отойдя от острова, сразу попало в окружение тяжелых льдов, из которых пришлось буквально выдираться. Больше недели экипаж вел бой с природой. Лед был настолько толстым и прочным, что брать его ударом не имело смысла. Машина напрягалась до предела, форштевень задирался высоко кверху, но льдины не кололись, а лишь осаживались под ним. Решили "прорубать" дорогу аммоналом.
Миша Кузнецов попросил командира поручить это дело комсомольцам. Качарава не возражал, однако спросил:
– Кого вы предлагаете назначить старшим?
– Младшего лейтенанта Никифоренко.
– Хорошо, действуйте. Передайте Павловскому, чтобы готовил взрывчатку. И боцман пойдет с вами, он на этом деле собаку съел.
Вскоре шестеро моряков спустились на белое поле. Метрах в пятнадцати от судна сложили банки с аммоналом, взялись за буры. Для надежности отверстия сверлили почти на всю толщину льда. Когда все было готово, "Сибиряков" дал полный задний ход, одновременно прогремели взрывы. Перед кораблем образовался большой канал с чистой водой, по которому можно было набрать разгон для новой атаки. Пароход с ходу бил носом во льды, взбирался на них и, если они не кололись, снова застревал. Тогда за дело опять принимались комсомольцы. Казалось, этому не будет конца. Каждый час безмолвная белая пустыня содрогалась от взрывов, и долго гремело раскатистое эхо. Установили смены, потому что сражение не прекращалось ни на минуту. На льду по очереди побывала почти вся молодежь, даже Юра Прошин.
Он вернулся на судно с раскрасневшимися щеками, усталый, но довольный. Единственно, чем был несколько огорчен юноша: ему не доверили поджечь бикфордовы шнуры. Об этой "неудаче" Юра по секрету сообщил Шаршавину. Анатолий, чтобы не потерять доверия друга, серьезно посочувствовал ему, но в душе улыбался. Шаршавина восхищало и умиляло в Юре удивительное сочетание взрослой рассудительности, выдержки и детски романтического отношения к происходящему.
Лишь на девятые сутки вахтенный с марса{9} радостно закричал:
– Голомя-а-а!{10}
Моряки вздохнули свободно.
* * *
Как только показался Диксон, палуба ожила. Все сгрудились на полубаке, возбужденные и радостные. Как хорошо было думать, что скоро ступишь на берег, повидаешься с друзьями! Ведь у полярных моряков много друзей на всем побережье.
Скоро "Сибиряков" стал на рейде, и весь экипаж сгрудился на правом борту. На палубе появился боцман Павловский. Щеки его были до блеска выбриты, пуговицы кителя ослепительно сверкали. Андрей Тихонович, словно монумент, встал позади галдевшей толпы, и все услышали его сочный бас:
– Спокойней, братцы, корабль перевернете!
Моряки обернулись и сразу поняли, что сейчас скажет им Павловский. Уж больно он был аккуратен и красив. Сигнальщик Иван Алексеев смущенно прикрыл ладонью поросший пегой щетиной подбородок Словно ужаленный током, сдернул руку с гонкой талии буфетчицы Наташи матрос Петр Шарапов, а кочегар Павел Вавилов с удивлением обнаружил, что на куртке у него недостает пуговицы.
– Навести полный туалет!
– лаконично приказал боцман, и все разбежались по кубрикам.