Сказание о Старом Урале
Шрифт:
– Как же, слушаю.
– Про ватажников нудить тебя не стану. Все, почитай, отпетые головы: черти не берут, а богу не надобны. Сотники иные дельные, а иные – середка наполовинку. Ватажники, ежели на что дельное и ленивы, то в драке крепко понаторели, самой нечистой силе шерсть вычешут и варежки из очесов свяжут. Васька Оленин, а по-волжскому Ермак, мужик честный. Совести не утерял и разума кровью людской не залил. Но доверять ватажникам надо с оглядом. Тут причина не в Ермаке самом, а в его дружке и помощнике, Иване Кольце. Поглядишь – репей, верхогляд,
– Себялюб он, Спиря.
– Плохого бы чего не вышло, как Ермака на дело пошлешь. Научит атамана указа твоего ослушаться.
– Не осмелится. Знает, что живо скручу.
– Тебе виднее. Но от тухлого чебака ко всей рыбе вонь пристает.
– Спасибо, Спиря. Дельное твое слово стариковское. Не тревожься. На Каме да Чусовой, кроме Строгановых, иных хозяев покуда не будет. Сказанное тобою мне не в диковину. Чуял, что неладов с ними будет немало, потому и посадил тебя в поселок. Пришел ты сегодня в пору. Есть у меня к тебе дело.
– Наказывай.
– Завтра поутру, погода-непогода, на трех стругах ты с нашими строгановскими ратниками отчалишь от городка, заплывешь до Серебрянки, примешь на струги Кучумова посла и в сохранности ко мне сюда привезешь. С неделю твое плавание продлится.
– Исполню.
– Ночуй сегодня у меня. Сейчас перекусим, а за едой, может, и еще о чем потолкуем.
2
Через несколько дней, пока Спиря Сорокин ходил в верховья Чусовой встречать Кучумова посла, Семен Строганов крупно беседовал с обоими племянниками – Максимом и Никитой.
– Как посмел такое сказать при дяде? – бросил Никите Максим.
– Вот и посмел, – ответил Никита, повысив голос до крика. – И еще раз скажу: к походу на Сибирское царство касательства иметь не буду. Принуждению дяди Семена не подчинюсь. – Никита заходил по горнице, стукая об пол посохом и притопывая каблуками. У печи, изукрашенной голубыми и красными изразцами, молодой человек резко остановился.
– Рассудил – не вспотел! Напугать меня вздумал. Вон ты какой? Спесивость свою дедовским посохом подпираешь? – сказал Семен и положил сжатые кулаки на стол, еле сдерживая гнев.
Разговор трех Строгановых шел в парадной гостиной воеводской избы. Большой покой освещен восковыми свечами в серебряных подсвечниках. Сидит за дубовым столом Семен, спиной к стене. У окна – Максим. В углу бормочут аглицкие часы, перевезенные из Конкора на Чусовую.
Давно спустилась темень ночи над Нижним городком, и мечется по его улицам, переулкам и пустырям неприкаянным бесом ветер. Разговор хозяев Камы и Чусовой начался в сумерки, тотчас, как приплыл из Кергедана Никита. От этого Катерина и Серафима в тревоге: видели,
Семен сердито смотрел на кергеданского племянника, но неуловимая улыбка затерялась где-то в усах, чуть изогнула губы. Парень был ему по душе. Облик и характер у него – материнские. Только излишнее тщеславие, заносчивость и дерзость бродят в нем, как молодое вино.
– Еще что скажешь, Никита? – спросил Семен.
– Неужели не ясен тебе мой ответ? – снова вспылил тот.
– Не заносись перед нами, – сказал Максим. – Уж покрикивать стал, как на варнице!
– Погоди, Максимушка! Пусть нам в глаза скажет, о чем за нашими спинами в Кергедане шепчут.
Семен погладил ладонями столешницу.
– Не по нутру тебе, дядя, что своим умом живу?
– Своим ли? Может, поешь с голоса дружков-прихлебателей? Как клопов, развел их возле себя в Кергедане. У всех один замысел: спор между нами зародить и родовое богатство по кускам растащить. Волком на меня оскалился? Отцову тропинку выбираешь? Купчишкой мелким оборачиваешься? Татар боишься? Или прибыль от сибирского похода, от новых земель льготных, тебе карман порвет? Или слава Руси тебе не радость?
– Не верю, что хватит у нас силы Кучума одолеть.
– А тут вера не нужна. Тут расчет, только крупный. Чего же ты раньше молчал о своем маловерии? Почему руку писца не остановил, когда в царское дозволение твое имя вписывали? Надеялся моими руками жар загрести?
– Жалею, что не сказал в Москве, как волю свою насильством утверждаешь. Задерешься с Кучумом, а я на Каме за тебя отвечай? После смерти отца я на Каме хозяин.
– Пока я жив, хозяйкой Камы будет твоя матушка, Катерина Алексеевна. Слышишь? Не будет у тебя ни Камы, ни Кергедана, ежели посмеешь ослушаться. По тонкой осинке, Никита, прежде времени в знатность лезешь.
– Мне сибирских владений не надо. Это в тебе ненасытная жадность к земле.
– Вот о чем помянул? – Семен встал, даже сдвинул тяжелый стол с пути и шагнул к Никите. Тот от неожиданности прижался к печи... Только выкрикнул:
– Дядя!
Семен уже схватил его за плечи, встряхнул было, но тотчас отнял руки, тяжело дыша, вернулся к столу и совсем тихо сказал Максиму:
– Отвори окошко. Душно мне. Не приняли мы с тобой в расчет, Максим, непонятливость нашего Никиты. Не в силах он уразуметь, что замирение Сибирского царства не одним Строгановым, а всему народу русскому надобно. Великой Руси замиренная Сибирь нужна.
В раскрытое окно задувал ветер, пламя свечей моталось в стороны и коптило, растопленный воск стекал по подсвечникам и застывал бугорками. Беспокойно метались по стенам тени трех Строгановых.
– Так вот, Никита, запоминай, что скажу. Трутнем быть в семье не дам. Дружков своих московских из Кергедана немедля вымети под чистую метлу. Неспроста матушка твоя от тамошнего уклада жизни из родного дома сюда перебралась.
– Не потому она на Чусовой. Другая в том причина.
– Сказывай!