Сказание об игравшем c Судьбой
Шрифт:
По слову Владычицы удалилась Ниссулт, прижав большой палец ко лбу в знак повиновения, но вскоре вернулась в негодовании и пала к ногам Черной Кошки.
— О Госпожа, знай, что пришел к порогу Твоему не демон из Бездны, а божок из грязи болотной, во всем подобный жабе, и имеет при себе нечто, завернутое в ткань. Сел он у порога чертогов Твоих и поносит тех, кто служит Тебе — и Богов, и духов, и великих покойников. Меня он похулил, говоря, что развратна я и на ложе укладываю, не разбирая не пола, ни лет. Прогони же, Владычица, от дверей Своих этого злоязыкого!
Тогда, услышав это, поднялась Луноокая со своего престола и направила шаги свои к вратам из черной бронзы, и все, кто столпились у них, расступились и пали пред Нею на лице свое. И склонился до земли маленький
— Воистину, если нет в чертоге Ночи никого, кто мог бы переспорить маленького божка из речной тины, стало быть, достоин тот божок чертога Моего не меньше, чем те, кто ныне в нем пребывает.
И отворила Она ворота из черной бронзы, и спросила:
— С чем ты пришел ко Мне, о Тесхет, вор чужих алтарей?
— С чем же такой, как я, мог явиться к Прекраснейшей, как не с тем, чтобы позабавить и развлечь Ее? — отвечал Тесхет, склоняясь еще ниже прежнего. — Вот дар мой недостойный, ибо измыслил я игру, до сей поры в Саратше неведомую, и принес Тебе в дар, о Владычица!
И развернул Тесхет ткань, и увидели все, у ворот из черной бронзы собравшиеся, доску из красной глины, расчерченную на поля квадратные, разными знаками меченные. И стояли там малые изваяния из глины. И стал Тесхет рассказывать, каковы правила и пути, и силы каждого изваяния, и место его на глиняном поле, и о сути игры — она же состояла в том, чтоб пять полей в сердце доски своими изваяниями занять, вражьи не допустив. И были среди полей такие, что, пройдя ими, меняли изваяния имя и силу, и пути свои, лишь цвет в неизменности пребывал. И изумлялись слушающие, ибо до сих пор были игры на силу, Золотому Коту посвященные, и игры на удачу, Сестре и Супруге Его угодные, когда бросают люди камушки цветные или тасуют костяные пластинки с письменами и знаками. Тут же не было ни силы, ни удачи, а игра была — и такого не было до тех пор, как создал Тесхет первую доску и изваяния для Кча-Кташта — Глиняных Полей.
И сказала Та, Кто Идет в Ночи:
— Славным подарком потешил Ты меня, о Тесхет хитроумный. Какой же награды ты желаешь?
И сказал маленький божок:
— Воистину, правду рекла Ты, о Тысячемощная, Играющая Клубком Судьбы — я всего лишь вор чужих алтарей. Позволь же, Мать Времени, сыграть с Тобою в мою игру, и прошу я немного — всего лишь день в году за каждую из пяти клеток в сердце доски, именуемом Храмом.
— Пусть так и будет, — ответила желтоглазая Владычица Судьбы. — Но когда двое садятся играть, то в обычае, чтобы оба делали ставки. Что поставишь ты против пяти дней?
И поручился маленький Тесхет за ближнюю к себе клетку ногами своими, что уносили его с места покражи, за дальнюю — руками цепкими, к которым липло все, что худо лежит, за правую клетку — черной печенью своей, за левую — алым сердцем, а за ту, что в середине — головой. Ибо более ничего у него не было. И приняла Владычица его заклад, и сели они играть. И тронулись с места Щитоносцы, и быстрые Колесницы, и косматые Трогмантху с башенками на броне могучих спин, и проворно неслись Боевые Коты, и ворожили Дареджет, и крались, хоронясь за спины иных изваяний, неторопливые и осторожные Халди. И много раз вздрагивали от страха жалостливые служанки Госпожи Любви и Сновидений, когда казалось им, что поражение и жестокая казнь смутьяна в пупырчатой шкурке неминуема, но изваяния Тесхета хитро уходили из-под угрозы, а когда отдавал он одно — то выигрывал тем больше, нежели бы изваяние осталось на глиняном поле. И одно за другим выиграл он неф Храма и пилос, и правое крыло, и левое, спасая тем лапы свои, и сердце, и печень, и настал миг, когда сказал он: «Алтарь!», — водворив в середине Храма своего Халди.
И сказавши, вскочил он, восклицая:
— О Милостивица, знай же — выиграл я эту игру, выиграл я пять дней в году, и не тому радуюсь, что ныне есть у меня свои дни, и будут мне алтари и жертвы! Выиграл я у Тебя, Тысячемощная и Всевидящая, пять дней свободы для узницы слуг Твоих, Таффура и Кеноба, Чииллинь, звездочки сиреневой! Я, Тесхет, знавший лишь черные тростники, красный ил да
И протянула тогда Владычица Ночи левую руку, и ухватила Тесхета за язык его, и наступила левой ногой на голову его и спину — говорят, с тех самых пор жабы долгоязыки и плоски. И сказала она:
— Не вовремя ты высунул язык, Тесхет — будет он отныне висеть до ступней твоих. Нареку я тебя Аш-Кбааном — Долгоязыким. Что до остального, то сам увидишь, кто встал нынче победителем из-за глиняных полей.
И с тех пор так и изображают Тесхета — со свисающим к плоским ступням из широкого рта языком. Крестьяне вырезают его из дерева, или лепят из глины, горожане же вырезают из камня, а кто беден — те покупают лубки, но у каждых дверей и ворот высовывает длинный язык свой Тесхет Аш-Кбаан, ибо помнит этот язык и боится его ночная свита Владычицы Исфаххат. И нет в Саратше оберега от тех, кто ходит за Черною Кошкой, надежнее, чем похожий на жабу божок. Когда же вне дома боятся люди Саратша ночной силы или ворожбы — то язык высовывают, поминая тем Аш-Кбаана. Взывают к нему и те, кто хочет пройти трудным путем — ибо сам он вошел когда-то воротами из черной бронзы во дворец Владычицы Ночи.
Пять же дней в году, когда сиреневая звездочка Чииллинь скрывается за полуденным горизонтом, принадлежат теперь Тесхету Аш-Кбаану. Весело в эти дни в Саратше — ибо меняются местами слуги и хозяева, знатные и безродные, богачи и нищие. И правитель провинции падает в пыль на лице свое перед шествующим по улицам в его паланкине горшеней или тестомесом, выбранным по жребию. И судят в судах по жребию ж выбранные сукновалы и волопасы, в законах не сведущие, ведомые лишь духом дней Тесхетовых — чтоб посмешнее был приговор и посумасбродней, но чтоб и мудрость в том была. И не помнят люди, чтоб выносились в эти дни приговоры несправедливые или жестокие, ибо Тесхетовых дней — всего лишь пять в году, и взойдет сиреневая звездочка Чииллинь над горизонтом, и вернется горшеня к глине, а сукновал — к шерсти. Но каков бы не был приговор судей Аш-Кбаановых, не отменяют его судьи Высших Богов, почитая жабоподобного божка и волю Исфаххат Милостивицы, даровавшей Долгоязыкому эти дни. Еще — если украдет кто что в эти дни и пойман будет, то, памятуя дни, когда сам Тесхет воровством пробавлялся, не рубят ему руку, а, легко лозой поучив, отпускают, если только соблюл он три запрета Аш-Кбаановы: не прибегал к насилию, не отнимал последнего, обрекая бедняков отчаянию, и не крал святого. И если через девять месяцев после дней Тесхетовых у мужней жены родится чадо не от мужа, то не бросают неверную священным зу, и не поручают чадо блудное милосердию жизнедарующих вод Кормилицы Сар в корзине ивовой, а кормит отчим невольный Тесхетово отродье до отроческих лет, после же волен гнать его из дому, и две дороги такому — с ватагой ли шутов бродячих по Саратшу бродить или воровством промышлять — и недалеко друг от друга ушли те дороги!
И щедро ставят тогда к изваяниям с высунутыми языками дары и подношения щедрые, но не прикасается к ним, говорят, Тесхет Аш-Кбаан, и под жарким летним оком Золотого Кота протухают плоды, черствеют лепешки, зацветает брынза. Говорят, что попытался как-то Тесхет порчеными требами своими угощать Цхутругга — мол, тому, кто смрадные души лиходейские терзает, не брезговать же едой перестоявшей. Но ответил гиеноголовый Бог доносчиков и палачей, что, чем протухшие плоды, охотнее съест он свежую жабу — и с трудом спасся хитроумный божок от клыков Пожирателя Грешных.
А не прикасается к плодам тем, к лепешкам и брынзе маленький бог оттого, что не к нему, а к прежнему возлюбленному своему спускается с небес сиреневая звезда Чииллинь. И то сказать — уж если спускаются звезды с небес, если преступают дочери Золотого Кота Кхатурана высокое рождение свое — так не для пупырчатых же лупоглазых хитроумцев из черных тростников, а для широкоплечих и тяжелоруких красавцев, пусть и в глине — так по колено ведь, а не по горло. И один во всем Саратше не ликует и не смеется в свои дни Долгоязыкий Тесхет, забивается в нору свою, устланную красным илом, и тихо тоскует там среди стрекоз и пиявок.