Сказания и повести о Куликовской битве
Шрифт:
За этим отрывком следует небольшая часть текста, в которой говорится о стоянии великого князя «на костях», о возвращении его «на Москву, въ свою отчину с победою великою» (с. 15) и о радости русских воинов, которые возвращаются домой с богатой добычей.
Вслед за этим текстом идет третья часть краткой летописной повести, которая начинается словами о том, что «тогда» великому князю московскому «повдаша» об измене Олега Рязанского. А кончается эпизод об Олеге Рязанском такой фразой: «Князь же великий… поиде въ свою землю, а на Рязанском княженье посади свои намстници» (с. 15). Начальное «тогда» эпизода об Олеге Рязанском, как свидетельствует конечная фраза этого эпизода, имеет в виду, что описанное здесь происходило во время пребывания Дмитрия Ивановича на Куликовом поле. Но ведь только что перед этим эпизодом, несколькими строками выше, автор краткой летописной повести, сообщив о «стоянии на костях», уже сказал о возвращении «оттуду» (т. е. с Куликова поля) великого князя «на Москву»! То, что перед нами бесспорная дублировка текста, подтверждается и следующей фразой, которая идет за рассказом об измене Олега Рязанского. В этой фразе сообщается, что «тогда же Мамай не во мноз утече съ Доньского побоища и прибже
Итак, совершенно очевидно, что краткая летописная повесть — не первоначальный рассказ о Куликовской битве: автор этой повести, составитель свода 1408 г., обращался к уже имевшимся в его время другим повествованиям о сражении на Дону. И, по-видимому, в числе этих повествований была «Задонщина».
В краткой летописной повести, в ее средней части, можно отметить текстуальные сближения с «Задонщиной», на которые впервые обратила внимание М. А. Салмина. Одно из них — слова о стоянии «на костях». В краткой летописной повести эта этикетная формула, обозначающая победу над врагом на поле битвы, находится в таком контексте: «Князь же великий Дмитрей Иванович съ прочими князи русскыми и съ воеводами, и с бояры, и с велможами, и со остаточными плъки русскыми, ставъ на костех, благодари бога и похвали похвалами дружину свою…» (с. 15). В «Задонщине» по списку Ундольского читаем: «И стал великий князь Дмитрей Ивановичь сь своим братом с князем Владиме-ром Андреевичем и со остальными своими воеводами на костхъ на поле Куликове на речьке Напряд» (с. 540). В других списках «Задонщины» эта фраза более кратка. В И-1: «Сталъ князь великый с своим братомъ княземъ Владимеромъ Ондревпчемъ и с своими воеводами на костехъ» (с. 545). В С: «Ставши на костехъ поганих татар» (с. 555). На основании чтений разных списков «Задонщины» с уверенностью можно сказать лишь, что в первоначальном тексте произведения безусловно читалась сама формула «встали на костях». Но формула эта — общее место очень многих древнерусских повествований о битвах. Мы ее найдем под разными годами в разных летописях: «Новгородци же стояша на костех 5 дней» (Новгородская I летопись. 1268 г.); «Великий же князь Дмитрей со всеми князи стоя три дня на костех» (Московский летописный свод конца XV в., 1268 г.); «И сташа псковичи на костех» (Псковская I летопись, 1343 г.); «И побеже князь Свитригайло с побоища к По-лотску, а князь Жидимонт ста на костех» (Псковская I летопись, 1433 г.) и т. д. Таким образом, совпадение этой формулы в краткой летописной повести с «Задонщиной» ни о чем не говорит: сама по себе она не может свидетельствовать о текстуальной связи разных памятников. Однако в краткой летописной повести этикетная формула «встать на костях» объединена с другим традиционным образом рассказов о воинских битвах — словами о захваченной добыче. И вот именно эти слова в краткой летописшй повести совпадают с соответствующим местом «Задонщины».
М. А. Салмина обратила внимание на стилистическую близость краткой летописной повести к другим статьям Троицкой летописи. В близких по расположению к повести «О великом побоищи…» рассказах Троицкой летописи несколько раз встречается этикетная формула о захваченной добыче. В повести о побоище на реке Пьяне (1377 г.): «Татарове же, одо-левше христианом, и сташа на костех, полон весь и грабежъ ту оставиша»;199 в повести о битве на Воже (1378 г.): «Князь же великий Дмитрей возвратися отътуду на Москву съ победою воликою и рати роспусти съ многою корыстию»;200 под 1385 г., в рассказе о набеге Олега Рязанского на Коломну: «.. и лепшкх мужей поймав, поведе съ собою, и злата, и сребра, и товара всякого наимався, отиде и возвратися въ свою землю
съ многою корыстию».201 Таким образом, само обращение к формуле «встать на костях» и к словам о захваченной добыче в краткой летописной повести о Куликовской битве соответствует характеру той части Троицкой летописи, где находится эта повесть. Но формула о захваченной добыче в краткой летописной повести заметно отличается по характеру и стилю от всех вышеприведенных примеров: «И мнози вой его (Дмитрия Донского, — JI. Д.) возрадовашася, яко обртающе користъ мноу: погна бо с собою многа стада кони, и велъблюды, и волы, им же нтьсть числа, и досптъх, и порты, и товаръ» (с. 15). И вот как раз в дополнительных, избыточных элементах, которые отличают этикетный оборот о захваченной добыче в краткой летописной повести о Куликовской битве от остальных сходных по ситуации рассказав Троицкой летописи, формулировка эта сближается с соответствующим местом «Задонщины». В «Задонщине» по списку У мы читаем: «Уже бо руские сынове разграбиша татарские узорочья, и досптьхи, и кони, и волы, и верблуды, и вино, и сахар, и дорогое узорочие. Уже жены руские восплескаша татарским златом» (с. 540). Близко к этому чтение и других списков «Задонщины». Повторение слова «уже» в приведенной фразе не случайно. Дело в том, что эта фраза в «Задонщине» входит в часть текста, повествующего о сетовании татар, потерпевших поражение: «Уже нам, брате, в земли своей не бывать и дтей своих не видать, а в Русь ратию нам не хаживать, а выхода нам у руских людей не прашивать. Уже бо востона земля Татарская, бдами и тугою покрыша бо сердца их, хотение князем и похвала Руской земли ходити. Уже бо веселие наше пониче» (сп. У, с. 539–540). В «Задонщине» весь этот отрывок восходит к основному
Поэтому, если воспринимать краткую летописную повесть о Куликовской битве в окружающем ее контексте Троицкой летописи, у нас есть достаточно веские основания считать, что автор Троицкой летописи, составляя повесть о Куликовской битве, расширил, украсил этикетную формулу захвата добычи, воспользовавшись для этого текстом «Задонщины». В контексте Троицкой летописи, да и самой краткой летописной повести, часть текста, объединяющая формулу «встать на костях» и перечень захваченной добычи, стилистически и по самому характеру своему воспринимается как вставка. В контексте же «Задонщины» рассмотренный от-
рывок тесно связан и с окружающим его текстом, и со стилем всего памятника вообще, и, наконец, со «Словом о полку Игореве».
Высказанным мною выше положениям, казалось бы, противоречит такое обстоятельство. М. А. Салмина отметила не только рассмотренные два случая («стояние на костях» и перечисление захваченной добычи), когда, по ее мнению, «Задонщина» зависит от текста летописной повести (в этих случаях, краткая и пространная летописные повести совпадают, т. е. пространная здесь повторяет краткую), но выделила еще два чтения в «Задонщине», восходящие, как она считает, к летописной повести, которые встречаются уже только в пространной летописной повести. Каковы же эти тексты и можно ли согласиться с М. А. Салминой, что они свидетельствуют о текстуальной зависимости одного произведения («Задонщины») от другого (пространной летописной повести)?
Первый из сопоставляемых отрывков читается в «Задонщине» так: «Тй бо («поганые татаровя бусормановя», — JI. Д.) на рек на Каял одолша родъ Афтов. И оттоля Руская земля сдитъ невесела, а от Ка-латьския рати до Мамаева побошца тугою и печалию покрышася, плачю-щися, чады своя поминаюты: князи и бояря и удалые люди, иже оста-виша все домы своя и богатество, жены и дти и скот, честь и славу мира сего получивши, главы своя положиша за землю за Рускую и за вру християньскую. Соб бы чаем пороженых и воскормленых» (сп. У, с. 535, со значительными разночтениями есть это место и в сп. Ж, в остальных списках «Задонщины» такого текста нет). С этим отрывком «Задонщины» М. А. Салмина сопоставляет такой отрывок пространной летописной повести: «Слышавше въ град на Москв-, и въ Переяславли, и на Костром, и въ Володимзре, и въ всх градах великаго князя и всх князей руских, что пошол за Оку князь великий, и бысть въ град Москв туга велика и по всм граду его приделом плачь горекъ и глас и ридание, и слышано бысть снречь высокыих Рахиль же есть рыдание крепко: плачющися чад своихъ и великим рыданиемь, въздыханиемь, не хотя утшитися, зане пошлп с великимъ княземь за всю землю Рускую на остраа копьа. Да кто уже не плачется женъ онх рыданиа и гор-каго их плача, зряще убо их? Каяждо к Соб’ глаголаше: „Увы мн, убогаа наша чада! Уне бы намъ было, аще бы ся есте не родили…“» (с. 18–19).
Нетрудно убедиться, что в смысловом отношении приведенные тексты совершенно разные, хотя в обоих говорится о «туге», печали, плаче. В «Задонщине» имеется в виду «туга» и печаль всей Русской земли со времени битвы на Калке в 1223 г. по 1380 г. В фразе о плаче подразумевается плач Русской земли о погибших за нее в борьбе с монголо-тата-рами. В пространной летописной повести подразумевается «туга», охватившая Москву и другие русские города при известии о переправе войск Дмитрия Донского через Оку, а плач — это плач русских матерей о своих детях, которым предстоит пасть в битве с Мамаем.
В сопоставляемых текстах М. А. Салмина выделяет ключевые слова и обороты, которые, как она полагает, попали в «Задонщину» из пространной летописной повести. Это: 1) слово «туга», 2) словосочетание «за землю Рускую», 3) оборот «плачющися, чады своя поминаюты» (в летописной повести «плачющися чад своих»), 4) во фразе «Задонщины» «Собе бы чаем пороженых и воскормленых» М. А. Салмина видит отголосок таких слов пространной летописной повести: «Уне бы намъ было аще бы ся есте не родили». Рассмотрим по порядку все эти случаи.
Слово «туга», хотя оно и довольно часто употребляется в древнерусских текстах,202 как раз более характерно для «Задонщины», а не для летописной повести. В «Задонщине» оно встречается еще, а в летописной повести — только в приведенном отрывке. Кроме того, и это самое главное, семантико-стилистическое употребление этого слова в обоих произведениях различно. В «Задонщине» «туга» воспринимается как нечто олицетворенное, это не обозначение состояния, а метафорический образ. Русская земля покрылась «тугою», а в другом месте, где уже говорится о поражении Мамая, мы читаем: «Уже бо востона земля Татарская, бедами и тугою покрыта бо сердца их» (так в сп. У, с. 539, в И-1: «А уже бо въстонала земля Татарская, бедами и тугою покрышася» — с. 545). Образ «туги» в «Задонщине» восходит к ее непосредственному источнику, к «Слову о полку Игореве», где «туга» встречается семь раз, при этом с тем же смысловым значением, что и в «Задонщине»: «тугою взыдоша по Руской земли» (с. 48), «въстона… Киевъ тугою» (с. 49), «туга умъ полонила» (с. 50) и т. д. В летописной же повести «туга» обозначает состояние: «бысть в граде Москве туга велика». Примечательно и следующее. В приведенном выше отрывке из «Задонщины» названа река Каяла, что бесспорно свидетельствует о самой тесной связи этого отрывка «Задонщины» с соответствующим местом «Слова о полку Игореве», так как наименование «Каяла» известно только по «Слову» и летописной повести о походе Игоря. И отрывок «Слова», сообщающий о поражении Игоря «на брез быстрой Каялы», завершается фразой — «Ничить трава жалощами, а древо с тугою къ земли преклонилось» (с. 49).