Сказания о нартах
Шрифт:
Ярость — характерная черта грозовых божеств, и Батразу она свойственна в высокой степени. Он обладает чертами не только молнии, но и бури. Вспомним, как он развеял пепел от сожженных одежд нартовских женщин, или как от «дыхания» его уже мертвого тела гибнут десятками небесные силы.
Может показаться противоречием, что грозовой бог Батраз борется с грозовыми божествами христианской эпохи «Уациллами» (св. Илья). Но это противоречие такого же порядка, как и борьба солнечного героя Сослана с солнечным символом — колесом Балсага. Оно не опровергает, а подтверждает мифологическую (грозовую) природу Батраза, ибо речь идет, как мы думаем, о борьбе между однородными божествами двух эпох: языческой, представленной Батразом, и христианской, представленной Уациллами.
Борьба христианства с дохристианскими культами наложила отпечаток на многие народно-эпические произведения христианских народов:
Нартовский эпос в основном — дохристианский. Но в драматических эпизодах гибели Батраза и Сослана отразилась, как нам кажется, борьба старого язычества с христианством. Языческий герой полубог Батраз гибнет в борьбе с христианским богом и христианскими ангелами и Уациллами. Особенно любопытен эпизод с водворением тела Батраза в «склеп Софии», то есть главное святилище Византии, откуда к аланам пришло христианство. Вряд ли мы что-нибудь поймем в этом эпизоде, если не допустим, что он символизирует капитуляцию языческого мира перед новой религией, а сопротивление, которое оказывал уже мертвый Батраз этому водворению, — упорство предшествовавшей борьбы.
Связь образа Батраза с языческими культами скифов и древних арийцев подтверждается некоторыми прямыми параллелями, отмеченными Ж. Дюмезилем. Церемония с погружением в море меча Батраза сопоставляется с культом меча у скифов и алан [18] . Костер из «ста ароб угля», на который восходит для закалки Батраз посреди трепещущих нартов, напоминает грандиозное ежегодное сооружение из «ста пятидесяти возов» дров, которое служило у скифов пьедесталом для бога-меча и вокруг которого закалывались трепещущие пленники [19] .
18
Об аланах Аммиан Марцеллин пишет, что аланы не знают других богов, кроме Марса, которому поклоняются в образе обнаженного меча, воткнутого в землю (XXXI, 2, 23).
19
Дюмезиль полагает, что и у скифов первоначально речь шла о костре, хотя Геродот (IV, 62) и не говорит об этом.
В одном предании, записанном Г. Шанаевым [20] , меч Батраза выступает сам как грозовой бог. «Предание, — говорит Г. Шанаев, — уверяет, что меч Батраза заброшен в Черное море… Когда… сверкает молния с запада, осетины относят это сверкание к блеску меча Батраза, бросающего себя из моря на небо для истребления нечистых сил и бесов».
За вычетом черт, характеризующих Батраза, как мифологический образ грозового бога, остается еще в его цикле ряд мотивов, которые, в свою очередь, имеют широкие параллели в мировом фольклоре.
20
Cб. свед. о кавк. горцах, IX (1876), II, с. 21.
Важное значение для выяснения происхождения мотива чудесной чаши в нартовском эпосе имеет яркая параллель из скифского быта, на которую обратил внимание еще В. Миллер [21] . Чудесная чаша Уацамонга определенным образом реагировала на рассказы нартов о своих подвигах и тем самым позволяла нартам отличать истинных героев.
А вот что рассказывает Геродот (IV, 66) о скифах: «Однажды в году каждый глава области велел смешивать в чаше вино и воду. Все те из скифов, которые убили врагов, пили из нее. Но те, кто не имел этой заслуги, не могли к ней прикасаться; они со стыдом сидели в стороне; для них это было величайшим бесчестием. Что касается тех, кто убил большое число врагов, то они пили одновременно из двух чаш, соединенных вместе».
21
Черты старины в сказаниях и быте осетин, с. 197.
Об этом обычае скифов упоминает и Аристотель в своей «Политике»: «У скифов во время одного из праздников не позволялось пить круговую чашу тому, кто еще не убил ни одного врага» («Политика», VII, 2, § 6).
Близость между нартовский и геродотовским рассказами поразительна. И у нартов, и у скифов чаша служила премией за подвиги и «определителем героев». В связи с этим Ж. Дюмезиль [22] отмечает роль, которую играла чаша
22
Осетинский эпос и мифология, стр. 46.
23
См.: Геродот, IV, 5.
Одним из центральных эпизодов Батразовского цикла является месть Батраза за кровь отца. Классический мотив патриархально-родового быта, кровная месть не случайно заняла такое выдающееся место в осетинском эпосе. Говоря выше об особой жизненности нартовского эпоса, мы указывали, что одну из причин этой жизненности надо видеть в том, что породившие этот эпос общественные условия продолжали существовать и питать его еще очень долго вплоть до недавнего времени и, таким образом, предохраняли его от окостенения деградации и забвения. Мотив кровной мести вошел в эпос в условиях патриархально-родовых отношений и, судя по другим элементам Батразовского цикла, в весьма отдаленное время. Но эти патриархально-родовые отношения, а с ними и кровная месть, продолжали существовать и процветать в осетинском быту в течение многих столетий. Вот почему рассказ о том, как Батраз мстил за кровь отца, был и оставался одним из любимых и популярнейших эпизодов нартовского эпоса. Вот почему ряд нартовских героев, помимо Батраза, выступают в эпосе, как мстители за кровь отца: таковы Тотрадз, сын Албега, Ацамаз, сын Аца, Каитар и Битар, сыновья Созруко Не случайно также кровная месть составляет основное содержание известной народной эпопеи более нового происхождения — «Авхардты Хасана».
Жестокая и неумолимая последовательность, с какой Батраз выполняет свой долг кровомстителя, может показаться отталкивающей современному читателю Однако приходится считаться с тем, что эпос создавался в суровые времена и при суровых нравах. Действия Батраза продиктованы не прихотью а идеей долга. Его месть — это торжество справедливости, как она понимается в родовом строе. Она содержит меньше элементов произвола и неоправданной жестокости, чем, скажем, месть Кримгильды в «Песне о Нибелунгах» Больше того, в ней есть отдельные черты рыцарского благородства и великодушия. Так, когда Батраз приносит к Шатане в виде трофея руку убитого Сайнаг-Алдара, Шатана предлагает ему вернуть родным руку врага, чтобы его можно было с честью предать земле, так как с недостающим членом он не может быть по обычаю похоронен. И Батраз, не возразив ни слова, повинуется.
Из отдельных эпизодов рассказа о мести Батраза за кровь Хамыца заслуживает особого упоминания один: отсечение Батразом правой руки Сайнаг-Алдара и принесение ее, в виде трофея, к Шатане. Не сохранил ли и на этот раз эпос отзвук какого-то древнего обычая? Дюмезиль указывает следующую параллель из Геродота: богу войны скифы приносят в жертву не только животных, но и людей. Человеческое жертвоприношение совершается следующим образом: из числа пленных отбирают каждого сотого и отсекают у него правое плечо вместе с рукой. Рука подбрасывается в воздух и остается лежать, где упала. Туловище остается в другом месте [24] . Отсечение правой руки являлось, очевидно, у скифов, как и у нартов, позорящим моментом, лишавшим убитого права на почетное погребение. У близких соседей осетин, горного грузинского племени хевсур, известен обычай отрубать у побежденного врага кисть руки в виде трофея. Количество таких кистей, повешанных на стене, служило мерилом доблести хевсурского воина.
24
См.: Геродот, IV, 62.
Многочисленные параллели между Батразовским циклом и скифо-аланскими реалиями, а также староосетинским бытом дают нам право утверждать, что этот цикл в основе своей является вполне оригинальным и весьма древним. Между тем, с другой стороны, не подлежит сомнению, что имена «Хамыц» и «Батраз» не являются оригинальными, осетинскими. Они носят явно монгольский характер и, наряду с некоторыми другими фактами, свидетельствуют о том, что аланский эпос о нартах в какую-то эпоху испытал на себе влияние монгольского. Сомнительно, чтобы это влияние ограничилось только несколькими собственными именами. Вместе с именами могли быть заимствованы сюжеты и мотивы. В деле выявления монголо-турецких элементов в нартовском эпосе предстоит еще большая работа.