Шрифт:
Лисье солнце
Каждый год снег для нее оборачивался праздником, белым праздником очищения и обновления, когда чистейшее в своей синеве небо переливается сиянием цвета, а искрящиеся снежинки мельтешат в морозном воздухе.
Лиса с радостью встречает первый побуревший лист, с восторгом внимает первому дуновению холодного ветра, что принесся с севера, прижимает уши, когда на них падают тяжелые капли осеннего дождя. С поклоном провожает она духа зеленого лета, чествует огромным костром, искры которого летят
Изба ее, сложенная из берез в незапамятные времена, стоит и по сей день – время не покушается на закаленные лисьими чарами бревна, – но служит она только лишь для ночлега. Днями напролет бродит лиса вне дома, летом роется в буром подшерстке леса, дремлет на нагретых солнцем валунах рядом с горной грядой, наблюдает за мелкой живностью и слушает песни птиц, мечтая вплести их трели в свои многочисленные амулеты.
С наступлением зимы жизнь в лесу затихает, прячется или засыпает, и лиса становится полноправной правительницей белого безмолвия. Короткие зимние дни она проводит в спячке, а с наступлением темноты прыгает и кувыркается в сугробах, поднимая снежные вихри. В восторженном веселье лиса забывает о том, что глухая ночь наблюдает за ней, а лес молчит в ожидании, когда свет солнца растопит угольную темноту. Только без лисьей помощи утра не настанет: вот уже не одну тысячу лет своими лапами выкатывает она на небо светящийся шар, который освещает лесные тропы, поля, деревни и города, помогает людям в трудах и заботах. Летом солнце жглось, и лиса надевала рукавицы, сшитые из шкур бурундуков и белок, холодное же зимнее солнце можно было толкать перед собою безбоязненно, только изредка дуя на лапы.
Заветный час на подходе, лиса вострит уши и замирает – в предрассветное время в зимнем воздухе стынет едва слышная трель, чистая, звонкая, и думается, что это духи серебряными молоточками стучат по небесной тверди, застывшей в ожидании зари. Пора действовать.
Солнце дремлет на чердаке деревянного сруба, на подстилке из золотой соломы и окаменелых ветвей, круглое и горячее. Оно немое и сонное, но лиса не ищет собеседников, которые изъясняются звуками, она трогает колючую желтую шкуру, мыслью пробуждая светило ото сна. Поплевав на лапы, толкает солнце изо всех своих лисьих сил, и оно бодро выкатывается на середину небосвода, растолкав звезды и потеснив ночной мрак. Покружившись и покрасовавшись, желтый шар вспоминает о своем предназначении и начинает делиться своим теплом с вверенным ему миром. Лиса с гордостью наблюдает за стремительно светлеющим небом – еще одно утро позади. Теперь можно отдохнуть до вечера, выспаться всласть, закусить чашкой масла, поднесенной давеча людьми из деревни, что за ее лесом. Лиса не нуждается в пище, но масло приходится ей по вкусу, она всегда вылизывает
Давным-давно старый добрый бог с лисьим хвостом вручил лисе маленький желтый огонек и наказал заботиться о нем, беречь, как своего детеныша, которого у нее никогда не было. И берегла его лиса, растила, укачивала, лапами прикрывала от ледяного дыхания мрачной Пустоты и огненных щупалец жирного Хаоса. Хвостом прятала, песни пела без единого звука, покуда не стал огонек втрое больше себя изначального, а после – и вчетверо самой лисы. И тогда облюбовала лиса голубой шар величиной с троих добрых богов, поселилась в дремучей чаще, укрылась под шумными кронами деревьев – понравилась ей зелень леса, до той поры не виданная ею. А дитя, взращенное на лисьих песнях, согретое мягкостью рыжей шерсти, отпускала порезвиться каждое утро на небосвод и каждый вечер зазывала обратно. Она – не небожитель, а всего лишь безымянная лиса, которая вырастила свое собственное Солнце, отданное большим старым богом с лисьим хвостом.
Всего по крупице
В безымянном лесу, что в стране Суоми, дрожащий воздух извечно весеннего утра особенно прозрачен. Напоенный морозной смолой, до самого розовощёкого рассвета лес настолько тих, что впору бы мёртвым его назвать, но суровые сосны полны жизни, да и солнце слишком шустро водит горячими пальцами по земле, щёлкает по плоским мордочкам выползающих на теплеющие валуны змей, заставляет жмуриться и зевать сонных зверей, что высовывают из нор любопытные носы. Гладит солнце цветочные головы на затерянной в глубине дремучего леса поляне, скользят те пальцы между вековыми деревьями к подножью не то холма, не то кургана. К полудню его лысина, кое-где поросшая мелкой острой травой, трескается, и на зов дня выбирается выбеленная смертью дева. Смахивает с серых ресниц клейкую паутину сна, встряхивает тонкими руками, притопывает ногами, призывая силу вернуться в тело. Лицо тонкое и слишком бесцветное, чтобы казаться красивым даже самому неприхотливому мужчине; ни подол, ни рукава простого серого платья не отягощает ненужное богатство, не затянут лиф на тончайшей талии, свободна узкая грудь, хоть и не вздымается от дыхания. От сна под тяжёлой толщей земли её глаза неподвижны, но взглядом, подобным пущенной стреле, она отмечает всё, что пригодится в сегодняшней работе. Бруснику, застывшую каплями крови на тёмной зелени, природные корзинки, плотно набитые морошкой. Листья всех оттенков, округлые, вытянутые, острые, как кинжалы. Белый ствол берёзы, лихо кручёные побуревшие завитки на крепких шляпках подберёзовиков. Пень, облепленный жирными волокнистыми маслятами, и россыпь мелких камешков рядом.
Конец ознакомительного фрагмента.