Сказано — сделано

Федоров Николай Тимонович

Прощаясь с ребятами, Марья Алексеевна сказала:

— А теперь обязательно приходите на пироги. Я буду вас ждать. Я буду вас очень ждать!

Выйдя на лестницу, Коля схватил друга за руку и горячо заговорил:

— Ляпа, ты знаешь, какую я сейчас книгу видел у Марьи Алексеевны? Ты даже не представляешь!

— Ну, ну, какую, не тяни!

— Лермонтов. Тот самый, что у Павла Андреевича пропал. Только второй том.

— А у него какой был?

— Первый.

— Да ты понимаешь, что говоришь?!

— Не знаю, Ляпа, пока ничего не знаю. Может,

простое совпадение. Поэтому я и не стал её расспрашивать раньше времени. Бежим сейчас к Павлу Андреевичу и всё ему расскажем.

В дверях квартиры Павла Андреевича ребята увидели записку. Коля торопливо развернул листок и прочитал:

«Дорогие мои следопыты! Чувствую, что вы непременно на днях зайдёте. Поэтому пишу. Уехал в Новгород. Точнее, в местечко Марево на реке Ловать. Там живёт мой старый фронтовой друг. Мы с ним каждую весну встречаемся. Деньков через восемь-девять вернусь. Буду ждать. Ваш П. А».

— Ну, ничего, — сказал Коля. — Неделя не сто лет. Приедет, тогда и расскажем.

А в это время Марья Алексеевна неподвижно стояла возле окна, прижав к груди томик Лермонтова, который Коля так и не положил на полку. За окном на улице тысячи нарядных, по-весеннему одетых людей спешили по своим бесчисленным делам.

Яркие, умытые трамваи плыли по стремнине проспекта. Двойные оранжевые «Икарусы» разворачивали на перекрёстке мехи своих «гармошек». На противоположной стороне, рядом с булочной, трое рабочих устанавливали сверкающие свежим лаком автоматы газированной воды. Возле столовой, которую до войны завсегдатаи почему-то называли «Лондоном», смешливая, пухленькая девушка торговала дымящимися пирожками…

Марья Алексеевна долго, неотрывно глядела сквозь старые, пыльные стёкла на привычную картину. Но знакомая улица виделась ей сейчас совсем по-другому — тёмной, холодной и пустой. С колючими сугробами посередине и с обрывками трамвайных проводов, похожими на чёрный серпантин.

Глава 17. Дерево на пустыре

Перед домом, в котором жил Павел Андреевич, был пустырь. В скором времени тут непременно вырастет ещё один бело-голубой дом-красавец, напоминающий издали большой океанский лайнер. Но пока, повторяем, был пустырь. Битый силикатный кирпич, несколько покосившихся деревянных столбов, по которым тянулись провода к строительным вагончикам, скрученная арматура железобетонных плит да молодая, зелёная травка в местах, не распаханных тракторами и не сожжённых соляркой. Павла Андреевича ребята увидели возле дома на самой кромке пустыря. Он копал лунку. Рядом лежал тоненький, беспомощный саженец.

— Здрасте, Павел Андреевич! Как съездили, как отдохнули? Когда вернулись? — наперебой заговорили ребята.

— Прекрасно, прекрасно съездил, — приветливо отвечал старик. — Зовёт меня друг на всё лето. Порыбачить, по лесу побродить. Места там чудесные. Может, и соберусь. А я как чувствовал, что вы сегодня зайдёте. Копаю лунку, а сам всё поглядываю: не видать ли моих следопытов.

— Давайте, мы вам поможем? — предложил Коля.

— Нет, нет,

спасибо, друзья. Я сам. Да у меня уж готово всё. Помните старую восточную мудрость: человек за свою жизнь должен посадить хотя бы одно дерево.

— Да, хороший тополёк вырастет, — сказал Саша, разглядывая саженец.

— Ты прав, дружок, — сказал Павел Андреевич. — Хотя из него вырастет могучий вяз.

— А у Ляпы все деревья — тополи, — сказал Коля. — А всё, что с иголками, — ёлки.

— Да ты бы уж помолчал, Мичурин, — обиделся Саша. — Сам-то кактус от фикуса отличить не можешь. — В комнатных растениях Саша считал себя знатоком.

— Напрасно стараешься, папаша, — произнёс проходивший мимо мужчина с сеткой картошки. — Тут дом будут строить, сломают твоё дерево.

— Насколько я понимаю, дом будут строить несколько дальше, — ответил Павел Андреевич.

— Всё равно. Как трактора да бульдозеры заездят, так мигом и сомнут.

— Ну, это уж дело их совести, — сухо произнёс Павел Андреевич.

— Да при чём тут совесть. Здесь такая огромная работа завертится — кто тут будет за твоим деревом смотреть. Лес рубят — щепки летят. — И, махнув рукой, человек с картошкой удалился.

— Это неправильно, — огорчённо замотал головой Павел Андреевич. — Это совершенно неправильно. Большая работа не может быть помехой для совести. Даже наоборот.

— А мы хотим вам кое-что рассказать, — сказал Коля.

— Слушаю, ребята, слушаю. — Старик воткнул лопату в землю и с вниманием посмотрел на ребят.

— Понимаете, познакомились мы недавно с одной женщиной. Пожилая уже…

Но продолжить Коля не успел. У подъезда, лихо скрипнув тормозами, остановилась машина. Из неё энергично вышла уже знакомая нам дочь Павла Андреевича. На этот раз на ней был лёгкий белый комбинезон и большие солнцезащитные очки, закрывавшие половину лица.

— Какая идиллия, — сказала она, подходя. — Пионеры и ветеран сажают деревья.

— А что в этом плохого? — спросил Павел Андреевич.

— Ничего, ничего. Сажайте на здоровье. Тебе, отец, уже и слова нельзя сказать. Каждое лыко — в строку. Давай не будем ссориться. Ты написал заявление?

— Нет.

— Ну а что же ты тянешь?

— Знаешь, Нина, — потупившись, отвечал старик, — я решил, что это… ну, не совсем хорошо. Машины у меня нет, я на ней не езжу, зачем же я буду просить гараж? Ведь я его буду просить для себя лично. А лично мне он не нужен.

— «Я», «меня», «мне»! А на дочь, на внука — о зяте я уж не говорю — тебе наплевать. Ты можешь любить только чужих. Своя семья тебя не волнует.

— Зачем так говорить. Дело же не в этом. Ты пойми, Нина: вот вы, здоровые, молодые люди, будете пользоваться гаражом, который государство предназначает для какого-нибудь заслуженного человека. Наверняка старого и почти наверняка больного. Можешь ты положа руку на сердце сказать, что дело это безупречно в нравственном смысле?

— Но ведь все так делают! Все! И никто не находит тут ничего зазорного. Потому что это — реальная жизнь. А ты живёшь в выдуманном мире.