Сказать по правде
Шрифт:
– Теперь, когда ты в команде, думаю, наши круги общения будут… пересекаться, – говорю я, выразительно глядя на него.
Ему приходится сглотнуть, прежде чем ответить. Неудивительно, что у него слегка пересохло во рту. Когда он поднимает взгляд, равновесие к нему возвращается.
– Пересекаться? – ровным тоном говорит он. Зрачки расширяются, заполняя темные глаза. – Что конкретно ты имеешь в виду?
Позади нас раздается визг. Мы с Эндрю оглядываемся как раз вовремя, чтобы увидеть, как девушка отчаянно оттирает янтарное пятно с платья,
Пора переместиться в более интимную обстановку.
– Иди за мной, и я тебе покажу, – шепчу я Эндрю на ухо и быстро отстраняюсь. Ощущая, как его взгляд прожигает мне спину, я направляюсь внутрь, слыша позади его шаги.
Эндрю нравится мне не потому, что он в команде. Он не такой, как парни, с которыми я отказывалась встречаться. Он умный и неизменно добрый. У него есть мотивация и талант. Я могу представить, что у нас с ним будет что-то настоящее, чего раньше представить не могла. То, что он попал в команду, стало последней необходимой деталью.
Я веду его мимо толпы, к вип-кабинкам в глубине. Они отгорожены бархатной веревкой, что, полагаю, означает: мы не должны туда заходить. Но никто не смотрит, мы далеко от танцпола, и клуб арендован целиком. Ничего не случится. Я отцепляю бархатную веревку и проскальзываю за занавеску. Внутри пусто, я разворачиваюсь и жду.
Считаные секунды спустя туда влетает Эндрю. Он смотрит на меня, а я на него. Я шагаю к нему, и его глаза раскрываются шире, когда я провожу ладонями у него по груди. Что бы он ни ожидал от сегодняшнего вечера, но точно не этого. В следующее мгновение я целую его, и, наконец понимая, куда мы направляемся, он обхватывает меня за талию. У него талант, понимаю я.
Я тяну его за руку на диван и откидываюсь на подушки.
– Ты мне очень нравишься, Эндрю, – шепчу я, усаживая его рядом.
– Забавно, – он останавливается, почти касаясь моих губ. – У меня всегда было обратное впечатление. Мы много лет дружили, и ты никогда…
Я прерываю его долгим поцелуем.
– Но теперь я «за», – говорю я, прогоняя нетерпение из голоса. – Разве этого недостаточно? Мы можем еще поговорить, или… – Я опускаю руку к его ремню.
На этот раз он меня целует. В том, как его губы встречают мои, нет ни тени колебания. Ничего, кроме сплетения языков и сильного желания. Я стягиваю с него футболку, изучая каждый миллиметр кожи руками. Он пропускает мои волосы сквозь пальцы, скользит ладонью по моей груди и выдыхает:
– Ты такая красивая.
Все идеально. Правда.
Пока позади Эндрю не раздается грохот и на него не обрушивается что-то тяжелое. Он врезается лбом мне в нос; от боли у меня начинают слезиться глаза.
– Какого черта? – кричу я, резко поднимаясь и натягивая платье на грудь, на которой больше нет бюстгальтера. Эндрю выглядит не менее ошеломленно. Когда зрение возвращается ко мне после вспышки света из раскрывшихся занавесок, я осознаю, что теперь с нами в кабинке
Пейдж Розенфельд.
– Ты пьяная или просто тупая? – рявкаю я.
Если раньше она выглядела ужасно, теперь эта девушка представляет собой жалкое зрелище. Слишком густая тушь течет по щекам как черная паутина, кое-где сбившись в комки. Когда Пейдж подтягивается и неуверенно встает на ноги, держась за край дивана, на платье обнаруживаются самые настоящие сопли.
У меня в голове раздается голос отца: «Жалкое зрелище».
– Извините, – говорит Пейдж, отчаянно шмыгая носом. – Я не думала, что кто-то окажется настолько бесстыдным, чтобы трахаться в клубе за тонкой занавеской.
Я прищуриваюсь. Пейдж не так пьяна, как кажется. Какое она имеет право называть меня бесстыдной, когда сама вешалась на Джеффа у всех на глазах?
– Зависть тебе не идет, – кривлю губы я. – Что, с Джеффом не срослось? Почему бы тебе не закрутить с кем-нибудь таким же жалким?
Я в упор смотрю на Пейдж, но уголком глаза замечаю, как выгибает брови Эндрю. Возможно, у меня во взгляде заметна обида на ее разгромную рецензию на мое эссе. У Пейдж на глаза снова наворачиваются слезы.
– Я все думала… – говорит она дрожащим голосом, – наверное, ты в душе и правда такая ужасная, как себя ведешь.
Она выходит за штору, не позволяя слезам пролиться.
Я повожу плечами, отметая оскорбление. Откинувшись за диване, кладу руку на сиденье, приглашая Эндрю.
– На чем мы остановились?
Он не двигается с места. Его губы изгибаются; Эндрю в недоумении.
– Ты хочешь продолжать после такого?
Я не сразу понимаю, о чем он говорит.
– Понимаю, она нам помешала, – говорю я, стараясь поддерживать легкость в голосе. – Но я слишком долго ждала, чтобы позволить Пейдж Розенфельд все испортить. – Я сажусь, придерживая платье на груди.
Невероятно, но он не отводит взгляд от моего лица.
– Она явно расстроена. Не обязательно было ее обижать. – Его голос звучит мягко, но не без критики.
– Ну простите, – говорю я, все еще не веря, что мы до сих пор обсуждаем Пейдж. – Она первая меня оскорбила. Не заметил? Хотя, если честно, суть не в оскорблениях. Я просто не могу особо сочувствовать таким девицам, как Пейдж.
Я понимаю, что не слишком помогаю вернуть настрой, но это мои чувства, и я не собираюсь их подавлять, поэтому продолжаю:
– Она рыдает из-за того, что с каким-то уродом, которого она едва знает, не сложилось? Брось. Это правда жалко.
Я ощущаю разочарование, когда Эндрю надевает футболку.
– Знаешь, – говорит он, – ты очень красивая, и иногда, когда мы наедине, мне кажется, что ты того стоишь. Но правда в том… – он останавливается у входа, – …что ты стерва, Кэмерон Брайт.