Скажи им, мама, пусть помнят...
Шрифт:
— Послушай, Диана, — говорил он, — нельзя же так, надо хоть немножко поправиться. Вот тебе от дядьки Смиляна еще одну ложку добавки! — И он наливал в Дианину кружку дополнительно похлебки, а та морщилась и краснела, чувствуя себя очень неудобно из-за того, что ей досталось немного больше, чем другим.
Примерно в полдень 9 сентября бригада построилась в колонну. В тесных улочках толпились люди. Все село вышло нас провожать.
Мы запели и торжественным маршем направились по шоссе в Пловдив.
Шумите, горы и дубравы, Шумите,В горах разнеслось эхо нашей песни, и нам показалось, что горы тоже запели вместе со своими верными защитниками. Кое-кто обернулся назад, чтобы еще раз взглянуть на вершины Братан, Бакаджик и еще раз попрощаться с родными горами, с людьми из Розовца.
Нам казалось все настолько необычайным, фантастическим, что радость и грусть слились в одно. Во главе колонны шагали Морозов, Полски, Боцман и Камен, а в нескольких шагах впереди, выпятив грудь, шел дядя Смилян с развевающимся знаменем в руках. Он выглядел торжественным и важным и, забыв о своих обычных шутках, чеканил шаг, крепко сжимая древко знамени.
Самым большим уважением пользовались наши девушки. Живка была первой женщиной-партизанкой и чувствовала себя счастливой. Мы направлялись в Пловдив, туда, откуда ей пришлось уходить в горы. Диана, более молчаливая, переживала все в себе. У нее были свои заботы: она торопилась в Пловдив в квартал Борислав. Наверно, в мыслях представляла себе встречу с братом Желязко и сестрой Мичоной, находившимися в фашистской тюрьме. Ей не терпелось встретиться и с дедом Видю — славным человеком, дом которого превратился в своеобразный штаб революции. Видю был закаленным борцом и передал эту закалку своим детям и внукам. И вот Диана представляла себе его поседевшим, состарившимся, но все же бодрым и улыбающимся.
Дорога в Пловдив вела через Зелениково, Брезово, Генерал-Николаево, Стряма. Повсюду, где мы проходили, с обеих сторон шоссе выстраивались толпы народа, собравшегося из всех соседних деревень. Сияющие от радости люди кричали, приветствуя нас красными флажками:
— Да здравствуют партизаны!
— Да здравствует Красная Армия!
— Видишь, вон там Балканский, Стенька — живы, милые!
Слышались и рыдания. Загрубевшие от работы материнские руки тянулись к нам:
— Милок, а где вы оставили моего сына?
Кое-кто выходил из колонны, чтобы обнять своих измученных тревогами матерей.
Колонна не останавливалась. А осиротевшие матери обнимали нас так, как обнимали бы своих сыновей, которые уже никогда не вернутся. Не смолкали песни. Нам бросали цветы, и время от времени кто-нибудь от восторга стрелял в воздух.
В Зелениково нас встретили несколько грузовиков, автобус и легковая машина. Колонна снова отправилась в путь, но уже моторизованная.
Встреча с брезовцами была особенно торжественной. Почти все население вышло на северную околицу села. Сотни глаз смотрели на нас, ликующие, печальные, полные теплых материнских слез.
Первой меня обняла тетя Стана — сестра отца. Мама же оцепенела и просто не знала, что ей делать.
На площади в селе торжествовала тысячная толпа народа.
— Мы
Мы не смогли отказать, хотя нам и следовало торопиться в Пловдив. Выступить пришлось мне, тем более что родом я из Брезово. Я посмотрел с балкона на огромную толпу людей, собравшуюся на площади, вытащил парабеллум и выстрелил два раза в воздух. И тут уж не выдержала вся бригада, и сразу пятьсот выстрелов из самых разных видов оружия слились в единый залп. Раздалась и огненная песня нашего единственного пулемета, который находился в надежных руках Гюро. О чем я говорил после этого импровизированного салюта в честь нашей победы — теперь уже не помню. Только помню, что, задыхаясь от волнения, крикнул:
— Вечная слава героям, пролившим свою кровь во имя того, чтобы наступил этот светлый день! Родные наши матери, снимите черные платки и улыбнитесь! Ваши сыновья будут жить в веках! Тот, кто пал в бою за свободу, тот не умирает!
В село Стряма попали к вечеру. Там квартировал кавалерийский полк. О его настроении мы не имели никаких сведений. Солдаты, судя по всему, ждали наших приказов. А что будет с их полком, с командирами, которые до этого вели их в бой против партизан?
Командир полка пригласил нас на ужин. Мы приняли его приглашение, но на всякий случай обеспечили себе надежную охрану. Столы накрыли в школьном зале, и имеете с нами туда явился и Гюро со своим легким пулеметом. Так прошел наш первый дипломатический прием.
Мы уже видели перед собой Пловдив. Он весь сверкал тысячами огоньков. В революционный Пловдив, где в бедности, голоде и борьбе прошла наша молодость, мы теперь вступали свободными людьми, героями, победителями.
Все было как в волшебном сне. Вот квартал Каршиак, где прошли мои тяжелые годы, когда я работал подмастерьем. Светились пловдивские холмы, где я не раз скитался в дни безработицы. И мне вспомнилась ночь 1941 года в канун годовщины Октябрьской революции. Вместе с Малчиком мы стояли на Бунарджике, не зная, где найти убежище, и могли только мечтать о будущей счастливой жизни.
И вот теперь город ликовал, встречал нас тысячами объятий, поцелуев, засыпал цветами. В нашу честь распахнулись все окна. Эх, нет Малчика, чтобы и он порадовался вместе с нами!
Рядом со мной стоял мой друг Банко. А Боцман, этот беспредельно честный борец, жмурился от ослепительного солнца и молча улыбался.
— Помнишь, Банко, годы, когда мы с тобой работали подмастерьями? Помнишь первомайские демонстрации, когда мы шли по этой же улице с красными ленточками, наколотыми на пиджаках, и пели, а вокруг нас что-то кричали полицейские и их агенты? А потом аресты, тяжелые испытания, и снова борьба. Ты помнишь все это, Банко?
Но Банко, ошалевший от счастья, был не в состоянии вымолвить ни слова.
Разве можно забыть таких товарищей, как Штокман, Бойчо, Кючук, Любчо! О них будут слагать песни…
Партизанское движение в Среднегорье многим обязано Штокману, и его имя никогда не забудут в этих краях. При его активном содействии осенью 1941 года в партизанские отряды ушли чехларцы, брезовцы, свеженцы, омуровцы. Сурового и благородного Штокмана любили и повсюду ждали с нетерпением. Штокман был опорой отряда…