Скажи изюм
Шрифт:
– Андрей, ты можешь выйти? Мне нужно с тобой поговорить!
Фантастика, вот именно эти две фразы, одну вопросительную и другую утвердительную, она и сказала ему тогда из телефона-автомата на улице Петра Халтурина. Кажется, точно таким же тоном.
– Лучше садись в машину, – сказал он.
Она приложила пуховую варежку ко рту и сказала почему-то через варежку:
– Нет, лучше ты выйди.
Он вылез в тесное пространство между «Вольво» и заснеженным «Жигуленком».
– Какими судьбами и чему обязан?
– Я тебя ждала тут битый час.
Он увидел, что она чуть-чуть дрожит то ли от холода, то ли от волнения, и наконец сообразил, что все неспроста: и шуба запахнута криво, и рот размазан. Уж не с ребятами ли что случилось? Нет, нет, ребята в порядке. Дело не в ребятах, дело в тебе, Андрей. Ого, сюрприз!
Они шли по замоскворечному переулку, пустынному в этот час. Он упирался в церковную ограду с огромными шапками снега на каменных столбах. Ни одного знака советской власти, отметил про себя Древесный. Почему-то все, что осталось в памяти Полинино, лишено советской власти начисто, как будто наш роман был в другом времени – офицер гвардии и студентка с Бестужевских курсов.
– Тебе нужно немедленно выйти из «Нового фокуса» и забрать свои работы из «Скажи изюм!».
– Мадам, мадам, – сказал он с мягкой улыбкой: куда, мол, лезет?
Полина, видно, не владела собой. Схватила его за рукав, дернула. Смешно, но от этого рывка дубленка немного поехала по шву в подмышечном районе, а ведь какая была дубленка! Андрей, ты даже не представляешь, как это серьезно! Полина, почти искренне воскликнул он, я бы все-таки тебя попросил! Вещи хотя и дорогие, но немолодые! Что серьезно? Да как же ты не понимаешь – серьезная ситуация с вашей нелегальщиной! Скоро грянет гром! «Фишка» только вами сейчас и занимается. Ты погубишь себя, если немедленно не выйдешь из группы и не уедешь… ну, на Кавказ, скажем…
– Мы ничего незаконного не делаем, – пробормотал Древесный.
– Ну, перестань, перестань, перестань, – подняв лицо и почти закрыв глаза, забормотала она. Руки ее – и снова с несколько излишним порывом – вцепились в обшлага его дубленки. – Неужели ты не понимаешь, что наши времена прошли, что теперь идут чужие времена? Впрочем, может быть, ты тоже что-то… особое задумал, как Макс и Шуз?
– А это еще как прикажете понимать? – пробормотал он, мягко освобождаясь.
Теперь она самое себя ухватила за меха где-то в районе горла. Эх, какая была девка, как лихо, бывало, гуляла!
– Андрей, пойми, я просто не могу тебе сказать всего, что знаю, да я даже и поверить еще всему не могу, но… но Макс и Шуз, безусловно, понимаешь, безусловно, хотят огромного скандала, огромной рекламы, огромных денег… там, там, а не здесь… они вас и втягивают, и тебя, и Славу, и Эмму, всех… вами хотят прикрыться, а «фишка» только этому рада… будет вздуто страшное дело… я никому ничего… и никогда… я просто многодетная старая баба… уходи, Андрей, пока не поздно…
Шуба Полины Львовны распахнулась. Изнутри дохнуло знакомым теплом. Андрей Евгеньевич отступил на шаг.
– Какой позор, Полинка, – сказал он весьма отчетливо. – От тебя Фотиком несет. Настоящая клезмецовщина.
Ступив в сугроб и
– Дети здоровы? – спросил он. Она кивнула.
– Иди в машину, – сказал он и подумал: раньше бы она сразу же пошла, а теперь будет колебаться не менее полминуты. Ну что ж, продумал он дальше свою обязательную в адрес этой женщины мысль, сама виновата. Она сама во всем виновата. Такая уж баба, виновата во всем сама.
IV
Капитан Сканщин проснулся под тихое славянское пение. Домашние женщины Михайлы Каледина сидели вокруг артельного стола, пили сбитень, рассол и пели задушевное «Брала русская бригада Галицийские поля».
Со стен поплыли на Вову ужасающие раздутые ряшки, будто заседание городского актива, не сразу и сообразил, что сюрреалистические картины вокруг висят, давят на похмельную голову. Только потом вспомнился «предмет», секретное сокровище, ради которого вчера приносил себя в жертву. Ох, напрасная, видать, жертва, унесли, паразиты! Небось уже к Копенгагену подлетает мускулистый Филип.
С трудом поворачивая голову, Володя Сканщин пропанорамировал чердак и увидел фолиантище на прежнем месте – солнечный зайчик попрыгивал на цветастой, с фазанами, корке.
– Дйвицы! – завопил тут Михаила Каледин. – Гляньте-ка, добрый молодец оклемался? Величальную ему, добры девицы!
Ах, дражайший наш Владимир,Подымайся, умывайся,Чаем с булкой угощайся!Сканщин приподнялся на локте. Спасибо за внимание. По-кавказски говоря, алаверды. А между прочим, товарищ Каледин, что это у вас там за архилюбопытная книженция стоит? Пальчиком, как бы невзначай, капитан тыкал в сторону «Изюма», лицо же отворачивал к поющим дамам.
– Это фотоальбом «Скажи изюм!», – охотно пояснил Ми-хайла. – Кто-то вчера принес и забыл по пьяни.
V
Между тем еще за несколько часов до пробуждения бойца невидимого фронта в квартире трех женщин на площади Гагарина зазвонил телефон. Прогорклый какой-то голос попросил Анастасию. Не иначе развратник какой-то звонит, ахнула, догадавшись, мамаша. А все же, кто Настеньку в такой час конкретно?
– А это, мадам, пусть вас не гребет, – прохрипел развратник. – Мужчина звонит. Мужчина-друг.
Мамаша так спросонья растерялась, что беспрекословно тут же отнесла телефон дочке в теплую постель. Настенька, просыпайся! Мужчина звонит! Тут уж и тетка высунулась из своей комнатушки. Что случилось? Кто звонит? Мужчина-друг, растерянно пояснила мамаша.
Стоял рассветный час, и бледная луна еще не торопилась раствориться в синюшных небесах, подушечным пером еще висела косо над бывшею Калужскою заставой, над чудищем раке-го-космонавта и над пудовой мудростью российской «народ и партия – воистину – едины!».