Скажи изюм
Шрифт:
Общество, собравшееся у сенегальского атташе Клода Мари Пиянка (кстати говоря, довольно бледнокожего господина), было заинтриговано появлением незнакомой красавицы. Все здесь, в принципе, или знали друг друга, или примелькались друг другу, для Насти же это был первый в жизни выход из зоны марксизма-ленинизма, и она, еще не выпив ни глотка, была как бы «под газом» и неотразима.
Ее поразило, что Жеребятников вполне свободно, во всяком случае, без смущения объясняется по-французски. Насте он сказал
– Хавай! Знакомиться будешь постепенно. Пока что бей по рубцу! Глухо! Сенегал – страна богатая!
Гости и сам месье Пиянка с супругой стояли вокруг стола с закусками, мирно ели и перебрасывались мирными фразами о последней премьере Театра им. Ленинских Профсоюзов, где во втором акте посредством световых эффектов и трепещущих ладоней дерзко был сделан намек на возможность полового акта между женщиной и мужчиной. Спектакль был тут же запрещен. В настоящий момент либеральная общественность Москвы с подключением мировой прессы боролась за его возобновление.
Анастасия вдруг обалдела, увидев, кто дринки подает, – мамочки мои, настоящий бармен в белой куртке с крученым погоном на левом плече! Такое настоящее буржуазное событие! Еще больше она обалдела, когда услышала самое себя как бы со стороны и сообразила, что говорит и хохочет по-английски! ВООБЩЕ! А кто же собеседник? Тоже униформа, но уже явно не барменская. Седые виски, шрам на щеке, орлы в петлицах, ап American military attache, ну и ну, собралась компашка…
– I am a scientist, – сказала она. – I study the mountains. Полковник охотно захохотал.
– Извини, друг, – сказал Шуз, чуть-чуть полковника подвигая. – Настя, закусывай! Джин с тоником – коварная, фля, штука! Que desirez vous manger, малышка?
Анастасия, вспомнив свою роль, расхохоталась вульгарно. Американец шарахнулся, ибо каждую минуту ощущал у себя между лопатками любящий взгляд супруги.
К Жеребятникову с другой стороны приблизилась дама с острыми протокольными глазками, сотрудник Министерства культуры по связям с франкоязычными странами.
– Это что же, Шуз Артемьевич, ваша новая невеста?
– Невеста! – гоготнул он. – Да я с ней только вчера на ночь глядя познакомился.
– И сразу же на дипломатический прием? Недурно, недурно! – Дама даже чуть-чуть постонала от каких-то неведомых ощущений.
– А чего же? По рубцу! Глухо! – гаркнул Шуз.
Возле Анастасии уже стоял великолепный молодой человек, похожий на манекен мужской одежды в хорошем магазине.
– Я познакомился в Москве со многими достопримечательностями, – говорил он, – но я еще не удовлетворил своего любопытства и продолжаю знакомство со все новыми и новыми достопримечательностями.
– Знакомься, – прорычал из-за плеча Шуз. – Это Филип.
– Ха-ха-ха! Хелло, Филип! – очень убедительно сыграла
Вот так вечер – дипломаты, шпионы, бармены, такое не сравнишь даже с высокогорной эйфорией!
Анастасия, конечно, не представляла, какое она сама внесла возбуждение на этот рутинный сенегальский прием. Присутствие среди протокольных гостей пьяноватой и абсолютно доступной красавицы волновало мужчин и злило дам.
VIII
Михайла Каледин, как обычно после «большого шумства», пребывал в ужаснейшем состоянии. Разогнав всех своих «молодушек», лежал на чердаке один, бородой в потолок. Со стен наплывали дикие хари собственного производства. Здоровенный фонарь херачил с соседней стройки, освещая неуместным светом ошизденевшие предметы быта. В одном из окон торчал хвост не замеченного ранее омерзительного слова, да еще с гнуснейшей дубиной восклицательного знака. Дико шпарили батареи парового отопления. Ненавистная борода увлажнялась невыносимым потом. Встать, прикрыть шторой фонарь, открыть форточку, пустить с воли морозцу не было сил.
Ну почему я не эмигрировал, думал Михайла Каледин. Сил уже нет русского ваньку валять в советском царстве. Сил нет ни на что и на бессилье сил не хватает, спаси меня, Господи, дурака…
Художник-монархист даже не подозревал, что в этот момент он становится эпицентром настоящего театра военных действий.
А между тем несколько часов назад коллегия ГФИ дала генералу Планщину «добро» на проведение операции и закодировала ее двумя заглавными буквами МК, то есть инициалами терзаемого депрессухой художника.
Руководил операцией сам В. К. Планщин из своего оперативного кабинета с видом на рубиновые звезды Кремля. По рации генерал держал связь с несколькими оперативными машинами, в том числе с группой капитана Слязгина, который прикрывал высадку капитана Сканщина. Всего в этом деле было занято восемь машин и сорок человек.
Михайла в астральной тоске ждал чего-то уже знакомого, чего-то подобного эффекту левитации, когда казалось, что тяжелое тело отрывается от лежанки. В этот момент, бывало, звучал беззвучный хорал, и «депрессуха» малость отпускала.
Вместо хорала в ту ночь он услышал перезвон в дверях коровьих колокольчиков, затрубили пастушьи рожки, то есть сработала входная система. Какая сволочь тащится, подумал Ми-хайла, ведь всех уже отучил являться на следующий день. Вот сволочь, стучит, трубит, звонит – ни за что не открою.
Тут полы заскрипели, бухнуло что-то возле трапезного стола, как будто ящик с коньяком поставили, зацокали какие-то бабские каблучки, потом мужской голос проперхнулся:
– Миша, чего же ты дверь-то не закрываешь, когда спишь?