Скажи красный (сборник)
Шрифт:
Антипова улыбалась и даже по-свойски кивала кое-кому в очереди, и потому я, потерянно сжимавшая в кармане конверт с заветной бумажкой, рванула дверь на себя и решительно шагнула в пропасть.
Все оказалось проще, чем я думала. Меня никто не выгнал, не поволок в милицейский участок (благо, он располагался в том же неказистом двухэтажном здании), не исключил… Хотя из чего, собственно? Из граждан? Из страны?
– Положите заявление на стол, – буднично кивнула она, мазнув косо по стыдливо зажатому конверту.
– Я
– Вам позвонят, – устало произнесла Антипова и впервые показалась мне нестрашной и даже в чем-то милой – да, стервозной, уже немолодой женщиной с непростой, по всей видимости, судьбой.
«Оттуда» приехала одна бывшая мамина однокурсница по имени Туся Шнеерсон, – настоящая израильтянка, – шепнула мне мама, – уже два года как.
Туся оказалась энергичной женщиной средних лет в вязаном ядовито-зеленом джемпере и черных лосинах, заправленных в ковбойские сапоги.
Знакомая с воодушевлением рассказывала о новой жизни, о прекрасном городе Беер-Шева, о тамошнем рынке и доме культуры (матнасе), в котором каждый шабат происходит что-то исключительно культурное.
Между делом она упомянула о том, что совсем недавно пришла к православию и ходит на исповедь к одному знакомому батюшке. Или матушке.
– Вообразите, как нелегко приходится нам, христианам, в стране воинствующего иудаизма, но мы держимся друг друга, не даем пропасть, – вздохнула она. На внушительных размеров бюсте покоился золотой крестик. Он то проваливался глубоко, то выныривал на поверхность, тем самым будто подтверждая достоверность Тусиной информации.
Настоящая израильтянка растягивала слова – более того, она в них путалась. Брезгливо крошила хлеб и недоуменно смотрела на меня, светящуюся предчувствиями…
– А какая там туалетная бумага! – вскрикнула она внезапно, просияв. О качестве и разнообразии туалетной бумаги она говорила долго и обстоятельно – гораздо дольше, нежели о тяготах православного меньшинства. Ее хозяйственный экстаз ничуть не уступал религиозному…
– Безусловно, ехать, – вынесла она вердикт и съела добрую половину испеченного мамой наполеона. Хотя до того утверждала, что отвыкла от нездоровой пищи и вредных привычек бывших соотечественников.
За окнами кричали «караул», «рятуйте, люди добрые», а букинисты, потирая ладони, скупали за бесценок сокровища «Всемирной библиотеки».
Ведь до даты отъезда нужно было как минимум дожить.
Впереди была светлая, утопающая в грейпфрутовых рощах и банановых плантациях, новая жизнь.
Сладкая жизнь
– Шорты, бери шорты, и ничего, кроме шорт, – пытаясь перекричать шум прибоя, делился опытом брат. Под ногами его шуршала галька, рядом шла самая красивая девушка побережья, новая репатриантка сербско-хорватских кровей. Ему было жарко.
Должна добавить,
Воздух Герцлии чист и прозрачен, – его можно пить! – делился восторгами влюбленный по уши брат.
Ему было двадцать с хвостиком, за пазухой у него ворчал и ежился толстолапый щенок таксы, двухмесячная девочка по имени Лайла, – а рядом, как я уже заметила, шла самая красивая девушка Средиземноморского побережья.
Еще некоторое время я зачарованно вслушивалась в короткие гудки, а потом возвращалась к развороченным чемоданам и бесформенной груде вещей на полу.
Это мне, – это уже не мне, – это опять мне, – приговаривала я, сортируя, перебирая, отвергая, – в тысячный раз отшвыривала сковородку, которую смахивающая слезу мама пыталась пропихнуть вместо томика Мандельштама. В результате, как вы понимаете, Мандельштам улетел со мной.
Все происходящее напоминало небезызвестный эпизод из «Свадьбы в Малиновке».
Вокруг с ужасным ревом носился пятилетний сын, воображая себя, по-видимому, скоростным лайнером.
Так что, помимо шорт и томика Мандельштама, в багаж ушли все без исключения самолетики, пистолетики и конструкторы «Лего», а также вся детская библиотека, все Карлсоны, Винни-пухи и Остеры.
Оседлав последний набитый до отказа чемодан, я взглянула на родителей.
Все происходящее показалось страшным сном.
Захотелось бросить все и упасть к их ногам, обещать, что я никуда, никогда не уеду, что я все понимаю, что я больше не буду, что я…
Автобус подъехал ровно в девять. Большой сохнутовский автобус остановился у моего подъезда.
Стараясь не встречаться глазами с мамой, я потащила баул к двери.
В общем, я ринулась на поиски работы.
Ринулась в пределах съемной квартиры, огромного бесхозного хлева, спроектированного неизвестным мне обезумевшим архитектором. Обложившись четырьмя как минимум русскоязычными газетами с весьма броскими названиями. Ну, например, «24 часа». Или «Вести». А также «Эхо», «Луч», «Новости недели» и, на всякий случай, «Аргументы и факты».
Аргументы и сопутствующие им факты шли просто за компанию, как и литературное приложение к газете «Вести». Секундочку, – пробормотала я, временно отклоняясь от основной цели. Газетные листы приятно шуршали, были упругими и обещали непознанное. Прочесав ВСЕ новости и литературные изыски не менее пяти раз, я приступила к основному блюду. Бросилась грудью на абордаж.
Доска объявлений услужливо развернулась на последней странице.
Пропустив заманчивые предложения о продаже щенков амстафа, чау-чау и котят неведомой породы, я задержала дыхание.