Сказка для Мальвины

Вебер Агата

— Конечно! Он для меня всё: луна, солнце, воздух — мой султан, мой любимый! — я улыбалась, когда это говорила, сердце прыгало от радости и от слов, которые говорила.

— И он любит тебя, причем очень сильно. Поверь! Ты сейчас богаче, чем наш русский президент! Такие средства просто так не дарят! Значит, ты по законам мусульманским “драгоценная хасеки”. Ты можешь вкладывать свои средства в благотворительные фонды, помогать бедным, детям, больным и так далее. Только запомни: ты попала в бриллиантовую клетку, если действительно любишь, то примешь всё, как есть. И будешь жить в роскоши, иметь большую власть. Если же нет, то эта клетка обернётся для тебя адом. Ты, как и я, христианка, но обманом принявшая мусульманство.

— А то есть… Так это был обряд принятие мусульманской веры. Только интересует вопрос, а почему я с родными не могу связаться?

— Потому что бизнес Джамаля требует секретности. Чем меньше народа знает, где ты, тем спокойнее будет твоя последующая жизнь и благополучие твоего сына.

— В смысле? Что это значит? — Я всё ещё не могла понять, что для меня значат эти перемены.

— Как тебе объяснить, он много инвестирует в различные благотворительные фонды по всему миру. Так же как и мой Махмуд, но некоторые организации, например, ФБР и ФСБ, считают это преступным вложением денег. Поэтому периодически

возникают проблемы. Но мои сыновья и Джамаль всегда решают всё в свою пользу. Потому что благотворительность — это всегда праведный, достойный бизнес, — я слегка обмякла, значит, не всё он мне рассказал. Ну ладно, Анна меня успокоила немного. — Пойми, многие военные организации считают, что помощь страдающим людям — это преступление, и часто охотятся на семьи тех, кто помогает. Поэтому так много охраны, не переживай об этом. Я прожила так пятьдесят лет. В этом особняке я хозяйка, валидэ, обладающая громадным капиталом и безграничной властью. — Когда-то, как и ты, встретила своего султана, приехала на практику садоводческого искусства в Турцию. Нас тогда трое всего попало, по конкурсу, из Москвы по обмену опытом с ближневосточной страной. Это было запредельно здорово, или, как сейчас говорят, “круто”. Там я его и встретила. И уже не смогла оставить. Тоже с родными связаться не могла, а потом уже не захотела. Они бы всё равно меня не поняли. Так что ты особо не переживай, не думаю, что Джамаль будет держать тебя насильно, если ты захочешь уехать на родину. — В моей голове мысли смешались в кашу. — Ну что, ты готова? Пора идти! Твой султан тебя ждёт! И запомни: для всех ты исчезла, нет теперь Марьяны. Есть Мариам. Забудь корни русские, — сказала она твёрдо, но в тоже время очень мягко.

— Да, валиде! — Он же ждёт, надо идти. Отбросила все ненужные мысли.

Мы спустились вниз, гарем гудел от музыки. Там танцевали полураздетые наложницы. Искала глазами мужа. Вдруг любимые руки подняли в воздух. Я ахнула. Музыка стихла.

— А теперь запомните, мои друзья, это моя бесценная хасеки! — он поставил меня на ноги, низко поклонился и поцеловал подол моего платья.

Все, кто был в помещении, упали на колени. Даже Анна склонила голову и присела в реверансе. Лайла присела рядом и тоже поцеловала край платья. В этот момент по телу побежали мурашки, странные такие, жгучие до боли, но такие приятные! Власть! Что хочу, что пожелаю, то и будет моё! Что на меня нашло в этот момент, не знаю, я обратилась к музыкантам на балюстраде:

— Пожалуйста, можно Вальс Мендельсона!

Лёгкая заминка, и зазвучала потрясающе красивая музыка. Я взяла Джамаля под руку, и мы под эти неповторимые звуки спустились вниз и даже — исполнили — несколько па вальса, теребящего душу любой девушки. Сверху на нас смотрела Анна и счастливо улыбалась, подала знак, опять все склонились до пола. А мне так было хорошо в объятиях любимого!

Гостей было очень много. Я практически никого не знала. Да меня и не знакомили.

На столе стояли традиционные блюда. От изобилия еды глаза разбегались. Много восточных сладостей. Из напитков были различные морсы и еще стоял щербет. По всей видимости, я там уснула. Не знаю, сколько прошло времени. Не открывая глаз, вдохнула аромат подушки, так тяжело было моей руке. А оказалось, Джамаль закинул во сне на меня своё мускулистое предплечье. Лежала и смотрела на него. О-о-х, как же я соскучилась! Он вздрогнул:

— Любовь моя, моя девочка сладкая, такая стала тяжёлая, еле донёс тебя вечером до кровати, ты прямо в кресле уснула!

— Ну конечно, я теперь не одна, нас же двое! — невольно улыбаясь проговорила я. — И потом, шербет был таким вкусным!

— Тебе он понравился? — я кивнула в знак согласия. — А я его не люблю. Если бы религия позволяла, то я бы лучше виски выпил.

— То есть, он алкогольный?

— Да, немного, почти, как пиво.

— Ясно, вот почему я уснула. Меня им поили всё время, что мы тут, только в тот вечер выпила больше, чем обычно.

— Радость моя. Медовая моя девочка, мы так много разговариваем, — горячий поцелуй накрыл мои губы. То утро показалось самым замечательным в этой жизни.

Глава 10. Джамаль. Моя драгоценная хасеки.

Я сам не свой, я слепо тебе подчинен.

Ты Султанша моя, моя повелительница.

Твой локон один заставляет петь моё сердце.

Стенания мои уже долетели до неба.

Дорогая, Мухибби болен

И мой целебный экстракт — это Ты!!

(“Великолепный век”, сериал, письмо султана)

Отшумела свадьба. Мариам уснула в кресле, еле донёс её до кровати. Теперь сижу, смотрю, как она сладко посапывает, сердце бешено колотится от счастья! Любимая, несравненная, редчайшая в мире драгоценность, моя хасеки. Теперь, глядя на эту необыкновенную женщину, я понял, наконец, своего отца, понял и решил, что никогда, ни за что её не потеряю. Лучше потерять жизнь.

Я родился в США, воспитан по исламским канонам. Но родители мои прожили вместе всего несколько лет. И то их брак держался из-за меня. Они часто ссорились, мама очень его любила, но частые отъезды по делам бизнеса жутко её раздражали. Когда он приезжал, всегда были крики. Наш дом просто сотрясался от маминых громких слов, всегда жёстких и, как мне казалось, неправильных. Отец больше молчал, а потом вообще перестал приезжать, только иногда звонил и присылал денег на жизнь. Скорее всего, мать из за этого его возненавидела. У неё был горячий мексиканский характер. И она постоянно в чем-то его подозревала. Я был маленьким и многое ещё не понимал, часто замечал, что мать по ночам плакала в подушку и слышал шелест рвущейся бумаги — ими оказались фотографии.

— Будь ты проклята, Катие!!! Будь ты проклята.

Что тогда происходило, я не знал, но, чтобы отвлечься, с ранних лет стал увлекаться сёрфингом и стал лучшим в этом виде спорта уже к двенадцати годам. Благо, что мой родной город Сан-Диего находится в идеальном для создания волн месте. На юго-западном побережье Тихого океана.

Когда отец узнал о моих успехах и увлечении, просто купил спортивный клуб. В силу возраста я не мог им управлять, и хозяйкой стала моя мать. Конечно, у меня были друзья-одноклассники Сантино и Лайла. Мы вместе занимались клубом, работали тренерами, грузчиками и даже уборщиками. Теперь даже смешно вспоминать. С шестнадцати лет мы уже стали полноценными менеджерами нашего клуба. Было множество конкурентов, с которыми приходилось вести переговоры. К сожалению, не все встречи заканчивались мирно. В тот день мы поехали на одни из очередных приемов. Нам назначили время и сказали, что будут просто переговоры. С ужасом вспоминаю тот страшный вечер. Лайла уже жила с Санти, они планировали пожениться, как только мы закончим школу. Нам оставалось несколько месяцев

учебы. Санти заехал за мной на такси, всю дорогу мы молчали. Настроение было нулевое, как будто что-то страшное нависло над нами. Таксист довез до места встречи. Мы вышли из машины, и я замечаю одну странность таксист быстро газанул с места. Тем временем нас окружили человек десять накачанных бойцов. Испугался видно, как бы ему не досталось, трус. Хотя его понять можно, кому хочется в разборки молодежи попадать. Бежать не было смысла, как и сопротивляться, преимущество не на нашей стороне. Да и что вообще можно было сделать в такой ситуации, мы в меньшинстве. Окружили и били. Мы сопротивлялись как могли. В какой-то момент даже не услышал, а почувствовал характерный хлопок. Лёгкие словно опалило, воздуха стало не хватать, любая возможность сделать хоть маленький глоток воздуха приносил боль, нечем дышать. Я упал на землю. Глаза закрывались, но то, как Санти заталкивали в машину я ещё увидел. Эта картина у меня перед глазами стоит до сих пор. Часто просыпался от этого кошмара и долго потом не мог уснуть. Но с появлением моей самой лучшей девочки всё изменилось. Когда пришёл в себя на этом пустыре, вокруг не было ни души. Мои ощущения были такие, что я наглотался пыли, грудь сжималась. При вдохе боль, которая поглощала все вокруг. Ни рук, ни ног не чувствовал. Из кармана брюк еле-еле достал телефон и набрал отца, кратко описал ему ситуацию. Я знал, что маме лучше не говорить. Через минуты пятнадцать пришла помощь, меня положили в лучший медицинский центр в городе. Сантино нашли через неделю, изуродовали и изломали до неузнаваемости и ещё живого, на солнце, оставили гнить. Когда я узнал о зверском убийстве и издевательстве над моим другом, в голове пронеслись сотни мыслей и одна из них была о мести. Я дал себе слово, что любой ценой, но отомщу. Заставлю страдать этих мразей так, как они поступили с моей семьёй. Эта навязчивая идея въелась под кожу, как вирус, проникая в мою кровь, завладела разумом. И теперь у меня появилась цель, ради которой я готов пойти на всё. Лайла от горя потеряла ребёнка. И по заключению врачей никогда больше не сможет стать матерью. Найду этих тварей и закопаю, они пожалеют, что взялись тогда за меня с другом. Все круги ада им покажутся раем, по сравнению с тем, что я задумал. Тогда мне казалось — волшебным образом клубы наших обидчиков быстро обанкротились или сгорели. Смерть ходила за ними по пятам, настигая в автокатастрофах и собственных домах. Я злорадствовал: вот оно, отмщение Аллаха! Как же жестоко я тогда ошибался. Спустя буквально три месяца маме стало плохо, врачи поставили диагноз — рак мозга, неоперабельный, четвёртой степени. Я продал всё, только клуб не смог, потому что он по документам был мамин. Но мама всё равно умерла. Мне было семнадцать лет. С её смертью потерял я целый мир, началась жуткая депрессия: мамы нет, Санти нет. Лайла только приходила ко мне, сидели вдвоём, пили текилу и плакали, вспоминали о тех, кого уже не вернуть. Я — о маме и лучшем друге, она — о любимом и их так и не родившемся малыше. А ведь она ещё и сирота, не знающая родительской любви и ласки. Она росла в семье, взявшей над ней опеку ради бесплатной рабочей силы. И мы часто с Санти помогали ей, чтобы освободилась пораньше. Само собой, в школу с Лайлой уже не ходили. Не знаю точно, сколько прошло времени с момента похорон мамы, может, несколько дней, может, несколько месяцев, время остановилось. Неожиданно приехал отец. Взял меня за грудки, что-то бормотал на незнакомом языке, положил в клинику. Через две недели я вышел оттуда совсем другим человеком. Он занялся всерьёз моим образованием, по моей просьбе помог и Лайле закончить школу. Получив среднее образование, мы уехали в Албанию. Отец познакомил меня со своим близким другом Махмудом. Они вели вместе бизнес. Чем именно они занимались, я тогда не знал, только понимал, что всё крайне серьёзно. Но тогда меня это мало интересовало. Я поступил в университет в Сорбонне сразу на два факультета. История и языки стали моими профилирующими предметами. После поступления опять поехал в Албанию. Я жил в доме Махмуда, там познакомился с его сыновьями-близнецами Каримом и Керимом, Лайлу взяли в гарем при моём жёстком условии не неволить её, как других наложниц. Спустя некоторое время, мы с Каримом сдружились, а вот его брат начал вести себя неадекватно, задевая меня своими словами и действиями. Всё это он делал из-за ревности, хотя как бы я повредил их братские узы, они же неразрывны. Кровь одна, но оба брата абсолютно противоположны в своих характерах, если Карим — добрый, душевный человек, то Керим унаследовал все отрицательные качества. Внешне их даже родня путала, кроме меня и их мамы Ание. Я различал их по взгляду, по выражению лица. Меня не обмануть! Оба парня поступили в тот же университет, где учился я сам, но выбрали другие направления. Карим занялся социологией, а Керим — военной инженерией. Надо сказать, что к обращению с оружием у него врожденный талант. В Сорбонне мы жили в местном общежитии. У нас была комната для троих. Девчонки, пьянки, учёба. Отрывались на полную катушку. Весёлое было время, есть что вспомнить. Вот только напрягало, что Керим постоянно меня подставлял. И мне приходилось доказывать свою непричастность. Карим помогал, Керим топил. Ладно первые курсы, но когда тебе уже за двадцать, сильно начинает бесить такое отношение. Особенно, когда живём по одним порядкам и пользуемся одними наложницами, приезжая к ним домой.

Кстати, в те годы заметил увлечение Керима наркотиками. Мне стало интересно изучить, как они влияют на человека и почему так дорого стоят. И еще со школы нравилась химия. Стал работать в лаборатории при университете. А потом решил арендовать склад, чтобы, там делать эксперименты. Было очень занимательно. Мне удалось создать несколько интересных препаратов, однако отец, узнав о моём увлечении был крайне недоволен. Пришлось свернуть свою деятельность, на тот момент я полностью зависел от него. Однако мне удалось сохранить формулы двух очень удачных с моей точки зрения препаратов. Один можно было использовать для снятия симптомов при наркотической ломке, а другой. Другим успешно лечились симптомы синдрома Альцгеймера, а вот на здоровых людей он производил успокаивающий, снимающий напряжение, усталость и навязчивые мысли эффект, при этом не определялся при анализах и никак не влиял на психомоторную деятельность. Я испытывал это лекарство на себе и остался очень доволен результатом! Одна история с Керимом дала толчок для продвижения моих препаратов:

Как то ярким весенним утром я немного проспал, Карима не было, а Керим как всегда не утрудился меня разбудить. Я быстро оделся, выбежал из комнаты, краем глаза заметил группу пацанов стоявших в углу коридора, совсем молоденькие и незнакомые. Пока возился ключом в замке, один из них резко повернулся и пошёл в мою сторону. Намерения у него были явно недружелюбные. Когда он приблизился, я понял, этот подросток под “кайфом”, в ярком свете солнечных лучей его зрачки казались огромными чёрными как бездна. Он насмешливо спросил на отличном французском(я тогда с трудом его понимал):