Сказка для злодеев
Шрифт:
— И где ж она теперь? — огорчился Алешка. — Кто же ее разрушил?
— Отчасти в Отечественную войну ее разрушили немцы, а то, что не смогли сделать враги, сделало беспощадное время. И вот от всей крепости осталась только Гремячая башня, красиво освещенная заходящим солнцем.
Башня и правда была красиво освещена заходящим солнцем.
— Но почему — Гремящая-то? — нетерпеливо спросил Алешка. — Чем она гремит-то? Своими седыми камнями, что ли?
— Всему свое время, отрок. Сейчас расскажу. Давайте присядем вот на эту травку, и я продолжу свой
— Я лучше вот на эту травку присяду, — сказал Алешка. — На той травке муравьи. И собачья кучка.
Но дядя Мифа не услышал его слов. И сел там, где стоял. Он вообще, по-моему, никого, кроме себя, не слышал. Видно, по жизни такой.
Мы сели с ним рядом, но подальше от муравьев, и, глядя на седые камни башни, красиво освещенные заходящим солнцем, выслушали драматическую историю. Которая началась неразделенной любовью, а закончилась… впрочем, еще не закончилась… жуткой легендой.
— …Сто, двести или триста лет назад жил в нашем городе славный боярин Ставр. И у него была любимая дочь Марфа… Марфуша…
— Красивая? — деловито уточнил Алешка.
— Необычайно! Молодые бояре из других городов специально приезжали в наш город, чтобы только взглянуть на Марфушу. И увозили в вотчины свои разбитые сердца. Потому что Марфуша никому из них руки не отдавала. Потому что любила папиного конюха Ивана. А этот конюх Иван любил папину кухарку Марью. На Марфушу же не обращал никакого внимания. И Марфуша стала чахнуть. Боярин Ставр делал все, чтобы развеселить ее. Каждый день на его подворье были всякие пляски и песни. Кувыркались скоморохи, веселились шуты и шутихи. Водили хороводы красны девицы и добры молодцы. Каждый день боярин Ставр дарил своей печальной доченьке драгоценные украшения и прекрасные наряды… Но все было напрасно. Марфуша складывала драгоценности в сундук и продолжала чахнуть. Ах! — дядя Мифа вскочил и подпрыгнул.
— Как вы переживаете, — посочувствовал ему Алешка.
— Я не переживаю. Меня муравей укусил. Ай! — и он стал «айкать» и хлопать себя по ногам и сзади… по спине. Немного ниже.
— Придется штаны снимать, — сказал Алешка. — Так вы их не перебьете.
— Отвернитесь, отроки.
Мы отвернулись. Дядя Мифа снял штаны, перетряс их как следует и стряхнул с себя муравьев. Оделся и сел… Снова на то же место. Хорошо еще — не на собачью какашку.
— Так на чем я остановился, отроки?
— На чаханье, — напомнил Алешка.
— Ах, да! Тогда боярин позвал к себе в гридницу…
— А это что за фишка?
— Ну… Такая главная, парадная комната в боярском тереме.
— Понял. Там пируют и слушают вещего Баяна, под гусли.
— Верно… Позвал Ивана и приказал ему: «Женись на Марфуше. Получишь полцарства». «Не неволь, батюшка боярин, — отвечал конюх Иван. — Не люба мне твоя дочь. Люба мне твоя кухарка…»
— И он велел отрубить ему голову? — спросил Алешка.
— Нет, еще хуже. Он велел его выпороть на конюшне! И когда Марфуша об этом узнала, она еще больше зачахла…
— Что-то она долго у вас чахнет. — Алешке, пожалуй, стало
Дядя Мифа обиделся и по-детски спросил:
— А я виноват? Сколько надо — столько и чахла. Но потерпи, скоро совсем зачахнет… Боярин был в великом горе. Собрал со всего света врачей и знахарей. Но никто из них не смог вылечить Марфушу…
— И он всем им рубил головы?
— А как же! Плохим врачам надо рубить головы. По-другому никак!.. Но вот приползла с дальних дремучих болот старая-престарая ведьма…
— Нос крючком, борода торчком, — подсказал Алеша. — Глаза завидущие, руки загребущие.
— Не борода, а бородавка, — уточнил дядя Мифа. — Но колдовать умела. И в Бога верила. Осмотрела она Марфушу, пошептала в три угла, поплевала на все четыре стороны… Боярин с дрожью в голосе спрашивает: «Жить будет?» Ведьма почавкала пустым ртом и говорит: «Жить будет долго. Но во сне». «И чего?» — говорит боярин. «А того! — отвечает ведьма. — Как она уснет мертвым сном, положите ее в гробу в укромном месте. И туда же — все ее приданое…»
— Золото, брильянты? — спросил Алешка.
— …Изумруды, яхонты! «И вот, — говорит дальше ведунья, — коли сыщется добрый молодец, который прочтет над ней двенадцать псалмов» — ну, это вроде таких молитв, — «да поцелует ее в уста сахарные, то воспрянет заколдованная красавица и отдаст ему свое сердце, руку и все приданое».
— Хитрая бабка, — усмехнулся Алешка.
— Это еще почему?
— Потому! — Ответ не очень вежливый, но решительный. — Как уложат эту Марфушу в укромном уголке да разойдутся по своим уголкам плакать и рыдать, эта бабка все приданое и заграбастает.
— А вот и нет! — горячо заступился за ведьму дядя Мифа. — Она сказала, что Марфушу и ее приданое будет у входа в темницу охранять всякая нечистая сила и никто туда никогда не сунется и не подступится.
— Мало ли что она сказала. А добрый молодец? Как же он поцелует уста сахарные?
— Ты, отрок, какой-то не романтик. Недоверчивый какой-то. Пора тебе знать, что за каждой легендой скрывается историческая истина. За все сотни лет никто к этой темнице не подступился. Как дверь приоткроет, там, в подземелье, такой вой поднимается…
— А как дверь закрывается, — догадался Алешка, — так и вой затыкается.
— Верно, отрок. Кто тебе сказал?
— Сам догадался. — Это и в самом деле было так, догадался. Скоро узнаете.
— А ты не догадался, что творится там в ночь полнолуния?
— Ведьмы с чертями пляшут?
— Не. В ночь полнолуния, — эти слова дядя Мифа уже шептал ужасным шепотом, — вся местная нечисть начинает перебирать все драгоценности…
— Проверяет, значит? — усмехнулся Алешка.
— Проверяет. Счет ведет. Гремит она золотом в бочках, алмазами в кадушках, и от этого такой гром стоит, что и назвали башню Гремячей.
Наконец-то, подумал я, добрался дядя Мифа до сути.
Тут он опять похлопал себя от муравьев и добавил:
— А если поточнее, то эта башня раньше называлась не Гремячей, а Тайнинской.